Уильям Бойд - Нутро любого человека
Как обычно, моя отклоненная просьба о встрече с новым директором породила знакомые отсроченные результаты. Меня отвели в гостиную и представили молодому американцу в круглых очках в роговой оправе. „Я никак не пойму, что с вами делать, мистер Передес“, — извиняющимся тоном сказал он. Я снова отбарабанил мои объяснения. „По сути, это вопрос безопасности — разведки, — сказал я. — Если бы вы могли заставить УСС передать все в Лондон, уверен, там что-нибудь предприняли бы“. И тут он сказал мне, что Даллес закрыл УСС. „Когда?“ — спросил я. Он удивленно заморгал: „После окончания войны в Европе“. Он сказал, что война закончилась уже несколько месяцев тому назад, и я ощутил и панику, и огромное облегчение сразу. Теперь конец уже близко, — но почему же нас так и держат здесь без связи с внешним миром? Я назвал ему имя и адрес Фрейи и слезно попросил послать ей весточку о том, что я жив и здоров. Он пообещал сделать все, что сможет. Пожалуйста, сказал я, когда охранник повел меня к двери, сделайте это для меня. „Баттерси, Англия?“ — крикнул он, в уже начавшую закрываться дверь. „Баттерси, Лондон“, — крикнул я в ответ. Надеюсь, он расслышал.
Мне все реже и реже удается обнаруживать признаки существования других заключенных (а у меня только признаки всегда и были) и это начинает внушать мне тревожную мысль, что я остался на вилле один. Я спросил у Паулюса (еще одного окрещенного мной охранника), что творится на свете теперь, когда война завершилась. „О, нам рассиживаться не приходится“. Попросил о встрече с директором и услышал, что офис директора находится ныне в Берне. Я сказал, что если не увижу директора, то объявлю голодовку. „Hey, Gonzago, — с обиженным видом ответил он. — Tranquilo, hombre“[149].
15 декабря 1945
Прошлой ночью я, одетый в свежевыстиранную одежду, в которой меня арестовали, покинул виллу у озера. Я получил официального облика документ, подобие временного удостоверения личности, в котором сказано, что я — Гонзаго Передес, гражданин Уругвая. Меня отвезли грузовиком на железнодорожную станцию близ итальянской границы, где я присоединился к группе, состоящей из двух сотен перемещенных лиц (преимущественно хорватов и румын): всех нас усадили в товарный поезд и повезли в Милан. Теперь сидим в лагере для интернированных (Кампо 33) под Чертозой и ждем, когда нас начнут допрашивать. Мои дни на вилле у Люцернского озера пришли к концу. Наконец-то я вступил на путь, ведущий к дому.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. 1975. Недавнее чтение убедило меня в том, что обстоятельства моего ареста и тюремного заключения в Швейцарии в 1944-45 годах были осложнены паникой, обуявшей швейцарскую военную разведку. Еще в начале войны Швейцария обзавелась шпионом, пребывавшим в самом сердце нацистского режима и поставлявшим первоклассные разведывательные данные. В 1943-м было совершено грубое нарушение режима секретности, поставившее этот тайный источник под угрозу, и швейцарцев стала все сильнее тревожить вероятность того, что им скармливают ложную информацию, и что возможность немецкого вторжения в Швейцарию с целью обратить эту страну в несокрушимое ядро вынашиваемого немцами более обширного плана „Европейской крепости“, становится все более и более правдоподобной. Эта крайняя нервозность не ослабла даже после наступления дня „Д“ — 6 июня 1945 года. Худшего времени, чем начало 44-го, для моего нелегального появления в стране нельзя было и выбрать. Я спрыгнул на парашюте в змеиную яму паранойи, военных опасений и оголенных нервов. Все во мне — уругвайское происхождение, таинственный „Людвиг“ и мое собственное признание, что я прибыл для контактов с высокопоставленными нацистами — сделали меня объектом серьезнейших подозрений. Кто бы меня ни предал, он и понятия не имел, какой я внушу ужас.]
Среда, 19 декабря
Кампо 33. Чертоза. Так странно вновь обзаводиться вещами. Мой собственный чемодан, перемена одежды, бритвенный прибор, несколько американских журналов — знаки того, что я вновь вступаю в реальный мир. Сегодня под вечер мне удалось поговорить с прикомандированным сюда английским офицером по фамилии Кроузьер. Человек разумный, он сумел понять, что рассказ мой правдив, каким бы фантастическим тот ни казался, когда слышишь его в первый раз. Я чуть не расплакался от радости, увидев как скептицизм сменяется в его глазах доверчивостью. Он сказал, что немедленно телеграфирует в Лондон. Я попросил его отправить телеграмму и Фрейе и вручил ему написанное к ней письмо. Кроузьер пообещал доставить его и выдал мне тетрадь, перо и чернила. Он предложил записать все в виде меморандума, пока подробности еще относительно свежи в моей памяти, и предупредил, что прежде, чем меня отправят домой, придется пройти через допросы и беседы, которые потребуют от меня немалых усилий. Итак, сегодня вечером я записал все, что смог припомнить об операции „Судовладелец“. И все же, после разговора с Кроузьером на сердце у меня значительно полегчало: я возвращался в свой барак по лагерю, переполненному подонками общества, переселенцами и les misérables[150] Европы, поглядывая по сторонам с благожелательностью и любовью. Гитлер мертв, зло искоренено, мы победили в войне. Жизнь Логана Маунтстюарта может начаться заново.
Послевоенный дневник
Послевоенный дневник представляет собой документ странный, порой бередящий душу, что и неудивительно с учетом обстоятельств, которые встретили Логана Маунтстюарта по его возвращении в Лондон в конце января 1946 года.
Жестокие факты таковы.
Когда в феврале 1944 года ЛМС не появился в отеле „Коммерческий“, а на следующий день был арестован, он — в том, что касается ОМР, — по сути дела, исчез с поверхности земли. Последним, кто мог засвидетельствовать, что видел его живым, был сержант ВВС Чу, видевший, как ЛМС шагнул в ночной воздух через боковой люк бомбовоза „Либератор“. Связной „Людвиг“ доложил, что в отеле ЛМС так и не появился. Все попытки выяснить, что с ним случилось, оказались безрезультатными. (Что заставляет гадать, кем же был тот „Людвиг“, который оставил записку в отеле „Космополит“, — особенно с учетом упрямых утверждений ЛМС о том, что его предали).
После нескольких недель полного молчания в ОМР решили, что он погиб вследствие несчастного случая или был убит — участь, нередко выпадавшая агентам, которых забрасывали парашютом в Европу. Парашют мог не раскрыться; ЛМС мог приземлиться на склон горы и сломать ногу, он мог упасть в озеро, или же его могли сбросить не там, где следовало — не над Швейцарией, а над оккупированной Францией. Ни одну из этих возможностей нельзя было сбросить со счетов, и с ходом дней в ОМР начали все в большей мере опасаться худшего.
В марте Фрейю Маунтстюарт посетил коммандер Вандерпол, сообщивший ей, что ее муж пропал без вести, предположительно погиб. Он сказал Фрейе, что ЛМС был сотрудником ОМР, и что его забросили парашютом „в одну из стран Европы“ для выполнения секретного задания. Можно себе представить, какое действие это на нее оказало. Сокрушительная новость была подтверждена еще и тем, что ей начали выплачивать пенсию вдовы военного времени. По всем признакам, Логан Маунтстюарт был мертв. Мать ЛМС известили об этом, также и Лайонела. В Бромптонской молельне состоялась заупокойная служба, на которой присутствовало несколько друзей (отметим, к примеру, Питера Скабиуса) и коллег по ОМР (Пломер, Флеминг, Вандерпол).
Теперь Фрейе с дочерью приходилось налаживать жизнь самостоятельно. Несколько месяцев спустя, скорее всего, в августе, она познакомилась со Скули Гуннарсоном, двадцати девяти лет, членом базировавшегося в Лондоне Исландского координационного комитета. Они начали встречаться и в октябре стали любовниками. В письмах, которые Фрейя пишет отцу и брату, имя Скули упоминается со все увеличивающейся частотой. Как уверяют, Стелла очень его полюбила.
В декабре Фрейя выходит за Скули Гуннарсона замуж, и тот переселяется на Мелвилл-роуд. Мерседес Маунтстюарт была на их свадьбе свидетельницей, а на скромном торжестве, состоявшемся в комнате над „Ягненком и Флагом“, Баттерси, в память о ЛМС было произнесено несколько тостов.
В конце января 1945-го Фрейя обнаружила, что беременна. Два дня спустя она и Стелла, возвращаясь домой из школы для малышей, погибли при взрыве ракеты „Фау-2“. Взрыв унес жизни еще тринадцати человек.
В октябре 1945-го Гуннарсон продал дом на Мелвилл-роуд и возвратился в Исландию.
ЛМС прилетел из Милана на базу ВВС в Уилтшире в январе 1946-го. Он послал Фрейе телеграмму и сразу отправился в Лондон, на Мелвилл-роуд, — где и обнаружил, что в доме живут теперь новые его владельцы, мистер и миссис Кейт Томсетт и их трое детей. Именно миссис Томсетт и положила, по неосторожности, начало череде пугающих событий, сказав обезумевшему от тревоги ЛМС, какой это „ужасный позор — все, что случилось с бедной миссис Гуннарсон и ее дочуркой“.
