Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
– Много ешь – соответственно пей, – советовал Георгий Васильевич. – Хотя, по-моему, это говорится наоборот…
– По-моему, тоже, – попыталась вмешаться Наташа. – Пап, он и так порой меры не знает…
– Ну и хорошо, – отвечал Георгий Васильевич. – Он же мужик, а не облако в штанах. Будь здоров, Евгений. – И опрокидывал стопку.
– Жора! – возмущалась Надежда Ивановна. – Несешь черт-те что! Что человек о нас подумает?
– Все правильно он подумает. А, Евгений?
– Это верно, – неопределенно отвечал Левашов.
Он любил эти широкие непритязательные застолья, когда много пьют и вкусно едят, а в конце обязательно поют бесконечные и грустные русские песни. Когда все просто и непридуманно, и говорится то, о чем сказано не раз, вспоминаются близкие – живые и давно ушедшие, война, эвакуация, родственники, живущие в далеких городах, прошедшие вечеринки и десятки других житейских дел.
Сам Левашов вращался в совершенно противоположной среде, где в основном говорили о непроходящей роли искусства, политических настроениях, финансовых неудачах, свободомыслии того или иного издания, подробностях недавней премьеры, что всегда раздражало его, вызывая невольную, порой агрессивную реакцию против всей этой претенциозности, лжи и плохо скрываемого ханжества.
Постелили им в Наташиной комнате.
Все здесь было прежним: и письменный стол, и книжные полки, и небольшое трюмо в углу. Только вместо панцирной кровати с никелированными шишечками, прослужившей Наташе долгие годы, сейчас одиноко и неуместно, как любая новая вещь в привычной обстановке, стояла широкая двуспальная тахта.
– Надо же! – развела руками Наташа. – Тахту купили к нашему приезду. Ты обрати внимание, как мастерски расставлены сети.
Левашов разглядывал галерею Наташиных фотографий в аккуратно пригнанных рамочках: Наташеньке два годика, утренник в детском саду, первый класс, восьмой, выпускной вечер.
– А ты ничего была в детстве, – заключил он.
Наташа прислонилась к окну.
За окном было необыкновенно светло от падающего снега.
– Завтра город будет изумительно белым. И мы пойдем в тундру на лыжах. Ты умеешь ходить на лыжах, Левашов? У отца замечательные лыжи на резиновых креплениях. Широкие, крепкие… – Она помолчала. – Они до сих пор ждут: вдруг у меня что-то не заладится, и я вернусь. Отец каждый год обои переклеивает…
Город спал.
Георгий Васильевич и Левашов сидели на кухне. Георгий Васильевич набивал трубку, тщательно приминая табак указательным пальцем.
– Наверное, дико смотрится: шахтер с трубкой во рту?
– Нормально, – успокоил его Левашов.
Георгий Васильевич с наслаждением затянулся.
– Давно ты работаешь оператором?
– Восемь лет.
– Ну и как?
– Да, в общем, ничего, – сказал Левашов. – У нас это наследственное: дед был военным корреспондентом. Отец, – он горько и зло усмехнулся, – погиб в Иордании…
– Когда?
– В семидесятом. Мне восемь лет было…
Георгий Васильевич опустил голову, произнес приглушенно, не сразу:
– Побило тебя, парень…
– Не меня одного… – Левашов кивнул на трубку. – Дайте попробовать.
Он взял трубку, затянулся несколько раз.
– Табак, по-моему, не очень.
– Не очень, – согласился Георгий Васильевич, – где здесь хороший табак достанешь… Наташка говорила, ты был в Афганистане.
– Был.
– Воевал?
– Так… Пару раз попал под раздачу… Георгий Васильевич, почему вы не переедете в Москву? Все-таки единственная дочь…
– Знаешь, Жень, – помедлив, ответил Георгий Васильевич, – сегодня вы побыли дома, завтра посмотрите город, вечером Наташка сбегает к подружкам, а потом вы уедете. И единственные родители вас не удержат. Наверное, охота к перемене мест – это чертовски здорово, когда вся жизнь впереди… А я жил и работал здесь. Здесь моя земля, мое дело… – Он поморщился. – Ну вот: начались сопли в сахаре…
Левашов поднялся.
– Возможно, вы и правы. А моя жизнь – сплошные дороги…
– Может, теперь тебе не захочется никуда уезжать… – обронил Георгий Васильевич.
И было неясно: спрашивает он или надеется.
…Головной дозор подал сигнал: «Вижу опасность».
Мгновенно рассредоточившись, десантники заняли круговую оборону и приготовились к бою. Истратов стал осторожно перемещаться в голову колонны. Левашов последовал за ним.
– Ты еще куда со своей камерой, – оглянулся на него Истратов.
– Паша, будь человеком, – попросил Левашов.
– Обнаружишь нас – я тебя первого на тот свет отправлю, – мрачно пообещал Истратов.
Это можно было расценивать как разрешение.
Бесшумно, выверяя каждый шаг и прикрываясь скальными выступами, они добрались до головного дозора.
– Вон, – сказал Ким Балабанов, старший головного дозора, передавая Истратову бинокль, – слева от тропы развалины Шурупдары, видите? Метров четыреста…
– Ну…
– ДШК[11] видите?
– Вижу… – внутренне холодея, произнес Истратов, нащупав биноклем ствол крупнокалиберного пулемета.
– Видимо, недавно оборудовали, – пояснил Ким. – Еще толком не замаскировались…
– А «духи»? – нетерпеливо спросил Истратов. – «Духи»? – Я насчитал четверых…
– Так, приехали…
Истратов отложил бинокль, прислонился спиной к валуну, бросил в рот соломинку – очень хотелось курить, но теперь это было невозможно: «духи» наверняка вели наблюдение.
– Думаешь, не пройдем? – глупо спросил он.
– Как?..
– Сейчас бы винтовочку с глушителем, – мечтательно произнес Истратов. – Лучше две.
– Три. Кто больше? – подал голос Левашов.
Истратов смерил его тяжелым взглядом, но ничего не сказал.
– Товарищ капитан, – предложил Ким, показывая рукой перед собой, – вон по той балочке можно спуститься вниз, обойти кишлак с противоположной стороны и подойти почти незаметно…
– Мы их бесшумно должны убрать, Ким, – возразил Истратов. – Иначе все летит к чертовой матери.
– Да я понимаю, – с досадой сказал Ким.
Левашов посмотрел на часы.
– Через час у них время намаза, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Твою мать, Левашов! – лицо Истратова озарилось блаженной улыбкой. – Хоть на что-то ты годен. Ким, отбери семь бойцов. Ты восьмой. Работать только ножами. Даже если вас будут убивать…
Они сбросили лыжи, упали в снег, долго напряженно вглядываясь в безликий темнеющий купол неба.
– Слушай, – неожиданно сказал Левашов.
На небе ни звезды, ни тучи.
Ни солнца, ни луны на небе нет.
Сегодня небо с нами несозвучно —
Оно от нас закрылось на обед.
Наташа привстала.
– Что, прямо сейчас придумал? Вот так, глядя в небо? – недоверчиво спросила она.
