Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
– Что, прямо сейчас придумал? Вот так, глядя в небо? – недоверчиво спросила она.
– Сейчас.
– Врешь, Женька!
– Что значит врешь? – возмутился Левашов. – Я вообще человек незаурядных способностей…
– Ты незаурядный трепач, мелкий враль, хвастунишка… Сволочь ты порядочная… – Она вдруг всхлипнула беспомощно, по-детски. На глазах показались крупные, голубого свечения слезы. – Женька, я теперь без тебя не смогу, слышишь…
Он прижал ее к себе, нежно, терпеливо гладил по волосам. Молчал. Все было ясно без слов.
– Дай мне сигарету, – попросила Наташа.
Левашов сел, нащупал в объемистом, одолженном Георгием Васильевичем тулупе сигареты, протянул Наташе.
– В этом тулупе ты похож на пьяного сторожа из продмага.
– Почему на пьяного? – удивился Левашов.
– Потому что на трезвого ты никак не похож.
Левашов расстегнул рюкзак, достал термос, бутерброды. Налил кружку обжигающего кофе, увенчал бутербродом.
– Ешь…
– Левашов, у тебя есть мечта? – с набитым ртом спросила Наташа.
– Есть. Я мечтаю лечь в Мертвое море, лежать и перелистывать журнал.
– Что за идиотская мечта? – чуть не поперхнулась Наташа.
– И чтобы по этому поводу у меня обязательно сохранилась фотография: я лежу на спине и читаю журнал.
– Ты все-таки очень приземленный человек, Левашов, – вздохнула Наташа.
На небе появилась первая, еще далекая, холодная звезда.
– Звезда, – сказал Левашов. – Звезда, Наташа.
Наташа повернулась к небу.
– Звезда… Первая. Наша звезда…
Прощались в здании вокзала. Собственно, какой это был вокзал – одноэтажная, затерявшаяся в снегах Приполярья железнодорожная станция.
Георгий Васильевич неуклюже поцеловал Левашова, ткнул в грудь огромной лапищей.
– Если что – здесь ваш дом, – глядя в сторону, сказал он. Наташа прижалась к отцу и заплакала. Так уже было в день их приезда, и Левашов понял, что между отцом и Наташей своя, особая связь – словно она не взрослела, а он не старел, и отношения оставались такими же, как много лет назад.
– Мать, я тебя в машине подожду – не люблю я этих проводов… Держи, Евгений.
Георгий Васильевич сунул Левашову огромный бумажный сверток и ушел торопливой, несвойственной ему походкой.
– Здесь, Женя, – поспешила объяснить Надежда Ивановна, – одеяло, подушки. Все пуховое… У вас ведь обоих убранство наверняка холостяцкое…
– Зачем? – Левашов почувствовал, что краснеет.
– Это, сударь мой, – пояснила Наташа, – приданое. Какой вы, право, недогадливый. Чтобы теперь вам нипочем не отвертеться.
– Нам ведь, Женя, в сущности, ничего не нужно, – сказала Надежда Ивановна. – Ждали мы, что Наташа вот-вот вернется, а теперь-то понимаем, что вы увозите ее навсегда… Храни вас бог, ребята.
Подавали поезд.
В купе Наташа спросила:
– Левашов, а у нас будет свадьба?
– А как же! – отозвался Левашов. – На сто двадцать персон, с посажеными отцами, шаферами и расписным подносом для конвертов.
– Почему бы и нет, – с вызовом сказала Наташа. – Все как полагается.
Левашов усмехнулся.
– У меня брат весьма своеобразно женился. Насобирал со всех денег, подарков, разлил три бутылки шампанского на перроне, сел в поезд и укатил в свадебное путешествие с молодой женой. На глазах у ошеломленных гостей.
– Ну, это уже хамство!
– Знаешь, Наташка, мне на нашу свадьбу, честно говоря, и пригласить-то некого.
– Мне в общем-то тоже, – призналась Наташа.
За окном, огромная и белая, плыла Земля, на которой беда и счастье так уживчиво соседствовали друг с другом, что казалось, разъедини их на доли секунды, и планета, сойдя с привычной оси, рухнет в губительную бездну Галактики.
И по всей Земле в разные концы сейчас шли поезда. Но только в одном из них ехали двое, ради которых когда-то был устроен мир и невидимыми богами еще сохранялся закон равновесия на этой бесконечно противоречивой планете.
…Левашов включил камеру, выставил трансфокатор на максимальную кратность.
– Не считай меня за идиота, – перехватив настороженный взгляд Истратова, сказал он, – я не хуже тебя знаю, как бликует оптика на солнце. Попробую снять, когда начнется…
– Долго ждать придется, – усмехнулся Истратов, – аккумуляторы сядут.
– Не ваше дело…
Группа Балабанова вышла на линию атаки. Сосредоточились за полуразвалившимся саманным забором.
– Всем отдыхать, – приказал Балабанов. – Восстанавливать дыхание.
– Вы бы еще производственную гимнастику объявили, товарищ лейтенант… – пошутил на свою голову неугомонный Геша Вагин.
– Производственную гимнастику, Вагин, я тебе в отряде объявлю, – зловеще пообещал Балабанов.
Десантники, привалившись к забору, на несколько секунд закрыли глаза. В своей короткой жизни им уже приходилось убивать. Но тогда это было на расстоянии автоматной очереди, в худшем случае, снайперского выстрела. Через несколько минут им предстояло убивать открыто. Ножами. Кромсать, резать до последнего вздоха, добивать в сердце. А они всего лишь были мальчишками. По двадцать с небольшим. Кому-то меньше…
Что они видели в это мгновение?
– Приготовились, – скомандовал лейтенант Балабанов, и десантники увидели, как нервно дернулся розовый шрам на его щеке. – Руслан, Осипов, Брегер, оружие с собой. Подствольники отстегнуть. Стрелять только… если они начнут первыми.
Брегер сосредоточенно кивнул и стал отстегивать подствольный гранатомет.
– Остальным оружие оставить. Брегер, Вагин, Чеклин, Макаров – заходят со стороны ДШК. Марат, Андрюха – от пулеметной точки. Руслан – со мной. Ползком, ни единого шороха… Начинаем по взмаху моей руки.
Поползли.
Для расчета ДШК «духи» выбрали идеальное место: на окраине кишлака, в местами сохранившемся доме, в тени чудом уцелевшего дерева. Со своей позиции, оставаясь невидимыми для вертолетов противника, они полностью контролировали воздушное пространство и проходящую выше горную тропу.
Они учли и то, что по развалинам к ним можно было подойти практически вплотную: на крыше в направлении кишлака была оборудована наспех замаскированная пулеметная точка.
Но сейчас точка пустовала: было время намаза.
Ким Балабанов тщательно распределил пальцы на рукоятке ножа, опустил его лезвием вниз, коротко взмахнул рукой и, опираясь о теплые камни, перемахнул останки развалившегося забора…
Спиной к забору, подстелив под колени шейные платки, четверо моджахедов совершали намаз, и ни война, ни что другое в этот момент не занимало их…
– Началось, – сказал Истратов.
Левашов перекинул камеру, включил запись, прильнул к визиру…
В несколько стремительных прыжков Ким преодолел расстояние до ближайшего успевшего оглянуться на неожиданный звук моджахеда и, пав на колено, всем корпусом всадил нож в его спину. Добротно сработанный нож разведчика, почти не испытывая сопротивления, вошел сверху вниз вдоль позвоночника и опрокинул моджахеда на землю.
