Уорис Дири - Цветок пустыни
Я постаралась успокоить ее.
— Он смотрит на нас обеих.
— Так скажи ему, что я вовсе не желаю смотреть на него. Меня он, похоже, не слышит, да?
Я попыталась растолковать ей, как все происходит, заранее зная, что она все равно ничего не поймет.
— Да ну, мамочка, он прекрасно тебя слышит! — сказала я и засмеялась.
Оператор тут же пристал ко мне с расспросами, над чем это мы смеемся.
— Да так, над всякими глупостями, — ответила я.
Еще один день ушел на то, чтобы снять меня, бредущую по пустыне в одиночестве. Все это время я с трудом сдерживала слезы. Я увидела мальчика, который поил верблюда у колодца, и спросила, можно ли мне сделать это. Специально для оператора я подняла ведро повыше, к самой морде животного. Накануне нашего отъезда одна местная жительница накрасила мне ногти хной. Я поднесла руку к камере — впечатление было такое, будто на кончиках пальцев у меня растеклись капельки свежего коровьего навоза. Но я чувствовала себя царицей. То был древний ритуал, символизирующий у моего народа красоту: обычно так украшали только невесту.
В тот вечер мы устроили пир. Жители деревни хлопали в ладоши, плясали и пели. Это так напоминало далекие дни детства, когда все праздновали приход дождя, — то же самое чувство ничем не сдерживаемой свободы и радости!
На следующее утро, пока за нами еще не прилетел самолет, я встала рано и позавтракала вместе с мамой. Я спросила, не хочет ли она поехать со мной и жить в Англии или в Штатах.
— А что я там буду делать? — спросила она.
— Я как раз и хочу, чтобы ты ничего не делала. Ты за свою жизнь достаточно потрудилась. Пора тебе отдохнуть, просто посмотреть вокруг.
— Нет. Я так не смогу. Во-первых, твой отец стареет, и мне нужно быть с ним рядом. Во-вторых, мне надо заботиться о детях.
— О каких детях? Мы все уже взрослые!
— О детях твоего отца. Помнишь ту… Как же ее звали? Ну, ту молоденькую, которую он взял в жены?
— Еще бы!
— Так вот, она родила пятерых. А потом не выдержала. Думаю, наша жизнь была для нее слишком трудной, а может, она не поладила с твоим отцом. В общем, она сбежала — пропала, и все.
— Мамочка… Как ты можешь? Ты уже не так молода, чтобы трудиться до седьмого пота. Нельзя, чтобы ты изводила себя работой. В твоем возрасте за ребятишками малыми бегать!
— Ну что ж, отец тоже стареет, без меня ему никак. Да и не умею я сидеть сложа руки. Если я сяду, то сразу состарюсь. Я столько лет трудилась, что уже просто не смогу остановиться. Да я от этого с ума сойду! Нет. Если хочешь чем-нибудь помочь, купи мне домик в Африке, в Сомали. Я смогу поселиться там на старости лет. Здесь моя родина, ничего другого я не знаю.
Я крепко обняла ее.
— Я люблю тебя, мамочка. Я вернусь за тобой, не забывай об этом, ладно? Я вернусь за тобой…
Она улыбнулась и помахала мне рукой на прощание.
Как только мы оказались в самолете, я дала волю слезам. Я не знала, когда увижу маму снова и увижу ли вообще. Я глядела сквозь слезы в окно — на то, как исчезают под крылом сперва деревня, потом и пустыня, а операторы снимали меня крупным планом.
16. Нью-Йорк
Весной тысяча девятьсот девяносто пятого года съемки документального фильма Би-би-си с моим участием были завершены. Он получил название «Кочевница в Нью-Йорке». А ведь и вправду, столько лет прошло, но я все еще оставалась кочевницей — у меня не было постоянного пристанища. Я то и дело переезжала в зависимости от работы: Нью-Йорк, Лондон, Париж, Милан. Жила то у друзей, то в отелях. Моя небогатая собственность — несколько фотографий, немного книг и компакт-дисков — пылилась где-то в Челтнеме, у Найджела. Чаще всего я работала в Нью-Йорке, поэтому там обычно и жила. Одно время я даже снимала там свой первый «дом» — однокомнатную квартирку в Сохо[26]. Позднее у меня появилась квартира в Гринидж-Виллидж, а затем и домик на Западном Бродвее. Но ни в одном из этих жилищ мне не было уютно. Домик на Бродвее вообще доводил меня до бешенства: стоило автомобилю проехать по улице, как грохот стоял такой, будто он едет прямо в доме. А на углу располагалась пожарная часть, поэтому всю ночь я слушала завывание сирен. Мне никак не удавалось нормально выспаться. Я продержалась десять месяцев, а потом махнула на все рукой и вернулась к кочевому образу жизни.
Осенью того же года я была на показе мод в Париже, а потом решила пропустить лондонские показы и ехать прямо в Нью-Йорк. Я почувствовала, что пора обзавестись своим домом и немного пожить оседлой жизнью. Я подыскивала жилье, а пока остановилась у одного из самых близких друзей, Джорджа. Однажды вечером, когда я была там, еще одна подруга Джорджа, Люси, отмечала свой день рождения. Она хотела отправиться в город, отпраздновать это событие в ресторане, но Джордж объявил, что очень устал, а завтра надо рано вставать на работу. Я согласилась пойти вместе с Люси.
Мы вышли из дому, еще не решив, куда же все-таки направимся. На Восьмой авеню я остановилась и показала на окна моей прежней квартиры.
— Я когда-то жила здесь наверху. Внизу играет джаз. У них хорошая музыка, но я никогда не была внутри. — Я прислушалась к доносившейся музыке. — О! Давай зайдем сюда. Согласна?
— Нет, я хочу пойти в «Неллз».
— Да брось! Давай зайдем и посмотрим, как здесь. Мне очень нравится такая музыка. И потанцевать хочется.
Люси неохотно согласилась. Я спустилась по ступенькам в маленький уютный клуб и прошла прямо к оркестру. Подошла к сцене и остановилась. Первым, на кого я обратила внимание, был ударник. Помещение было затемнено, а на его лице играли блики света. Он самозабвенно колотил по своим инструментам, а я стояла и смотрела. У него была вошедшая в моду лет двадцать назад пышная прическа «афро» — в том стиле, как ее носили поклонники фанка[27]. Люси догнала меня, и я обернулась к ней:
— Нет-нет-нет! Мы остаемся! Садись за столик, выпей чего-нибудь. Мы побудем здесь, хотя бы недолго.
Джаз-банд зажигал по-настоящему, и я пустилась в пляс, совершенно потеряв голову. Люси составила мне компанию, и вскоре все посетители, которые до этого просто сидели за столиками и слушали, поднялись со своих мест и присоединились к нам.
Разгоряченная и запыхавшаяся, я подошла к стойке выпить и обратилась к стоявшей рядом женщине, одной из посетительниц:
— Вот это музыка так музыка! А кто они такие, откуда?
— Толком не знаю. Они вольные птицы, каждый сам по себе. Вон тот, который играет на саксофоне, — мой муж.
— Понятно. А ударник кто?
— Этого, извините, я не знаю. — Она помолчала и вдруг улыбнулась.
