Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)
Все молчали, только вода шуршала под днищем. Мы удобно развалились на пахнущих рыбой сетях. Берег уходил все дальше, а с ним спящий поселок и одинокие фигурки полинялых пограничников.
Небо светлело, и звезды растворялись в нем одна за другой.
Горизонт налился алым соком.
Солнце не вспыхнуло – оно просто выскочило из моря, как вытолкнутый водою поплавок, и вишневой косточкой повисло над горизонтом. Зеленая волна убегала вправо, горизонт загибался вокруг вишневого солнца – или какой-то другой, не нашей звезды – и море казалось опасным и багровым.
Идти предстояло километров сорок.
День между тем разогрелся уже вовсю. Разоблачившись, мы остались в плавках. Рыбаки тихо переговаривались по-азербайджански. Спутник мой задремал. Время от времени кто-нибудь вставал и мерил воду шестом в местах особенно мелких.
Позади раздался стрекот. Разводя крутые буруны, выскочила на нас востроносая легкая председательская моторка. Наш круглолицый провожатый, ошалевший вчера от еды и водки, с блаженной улыбкой стоял у ветрового стекла, жмуря глаза от ветра и удовольствия. «Нет, посмотрите! – закричал он, обводя горизонт рукою. – Какая вода! Солнце!» – и, описав широкую дугу, лодка умчалась. Опять была тишина, и вода шуршала вдоль борта.
Спустя полчаса, однако, председательская моторка вновь была тут как тут. Не снижая скорости, председатель швырнул нам в лодку пару рыбин, круглолицый прокричал очередные соображения о воде и солнце, и они опять исчезли. Наши рыбаки принялись чистить рыбу, сооружать уху.
Это совсем особенная штука – рыбацкая уха в лодке. Один за другим появились откуда-то примус, ножи, лук, чеснок и разные там приправы, мешочек крупы и другой, поменьше, с солью, кастрюля, заткнутая деревянной пробкой бутыль с пресной водой, хлеб и прочее. А заодно – небольшой арбуз, который тут же был разъят на ломти и съеден.
Уха булькала в большой облупленной кастрюле на носу, придерживаемая одним из рыбаков. Примус шипел, солнце карабкалось к зениту. Лодки ползли себе, и точно ко времени, когда уха сварилась, подоспели наши друзья в остроносой моторке. Пришвартовались, вытащили на свет божий водку, не забыв оговориться, что вообще-то в море не пьют.
Уха удалась на славу. Водка же в такое утро была просто ни к чему, и мы едва пригубили, чтоб не обидеть хозяев. Зато круглолицый наш, вырвавшись из кабинета, пил вольно, с надрывом, успевая все ж с набитым ртом показывать, в какой стороне вода, в какой – солнце.
* * *Кильку в Ленкорани ловят с сейнеров. Просто опускают в воду широкую трубу и засасывают косяк, процеживая наподобие пылесоса. Кефаль же и другую, что покрупнее, – с лодок, как и тысячу лет назад. Проверенные веками приемы лова как нельзя лучше подходят к местным условиям.
Море тут, я уже говорил, мелкое. Такое мелкое, что и в добром десятке километров от берега можно стоять в воде – море доходит до подбородка.
Один из рыбаков, как есть в одежде, спрыгивает в это лягушачье море, и с лодки ему протягивают шест с привязанной сетью – она похожа на гигантский зеленый бинт шириною метр с чем-нибудь при километровой длине. Рыбак втыкает шест в илистое дно, мерзнет возле него и ждет, покуда лодка, стравливая сеть в воду, описывает на веслах широкую подкову. Тем временем с разинутой стороны этой подковы ходит взад-вперед другая лодка, и те, кто в ней, колотят по бортам и по воде досками и чем попало, запугивая кефаль в помеченную поплавками ловушку (XX век обогатил эту механику шумом лодочного мотора).
Заслышав такой трезвон, рыба пугается насмерть и, оставляя на поверхности выпуклый след, темной тенью несется к сети. Лодка же номер один все полнее замыкает кольцо и наконец доходит до стерегущего шест. Тут она останавливается, окоченевший рыбак вскарабкивается на борт, сеть с запутавшейся в ней кефалью начинают помаленьку подтягивать и выбирать. Мокрую сеть укладывают в одно отделение лодки, вынутую рыбу – в другое, белое кольцо поплавков делается все уже…
Вся операция занимает часа полтора, и финал ее неожидан.
Километровая окружность поплавков колеблется на зеленоватой воде белым пунктиром.
Застиранное голубое небо туго натянуто над головой.
Ослепительной, добела раскаленной серебряной монеткой сверкает солнце, обжигая спины и плечи.
И картинны выбеленные водой деревянные лодки, черные лица рыбаков. А главное – ритмичные движения загорелых рук, вытягивающих сеть и выбирающих из нее рыбу.
Позы рыбаков – древние, как наскальные рисунки Гобустана. Время будто остановилось, века текут, но обтекают нас, как лодку, стоящую на якоре посреди реки…
На дне уже порядочно рыбы. Совсем сузился круг поплавков. Кефаль, почуяв сеть, делает гигантские прыжки, бросается от края к краю. Порой рыбы перепрыгивают белую цепочку и оказываются на воле, их пенистые торпедные следы веером разбегаются от лодки; иные же, обезумев, тут же совершают еще и еще прыжок – и возвращаются в панике в кольцо плена.
А оно теперь уже совсем крошечное… Все… Нет!
Тут-то и начинается самый фантастический акт!
Вода буквально вскипает, она мечется и бьется, как если бы в сети попал бешено вращающийся пароходный винт. Море вокруг лодки белеет от пены, синим и красным сверкают рыбьи спины и плавники, брызги фонтанами взлетают вверх, мутные потоки воды заливают лодку, и… и – все!
Грузная, трепещущая, переполненная рыбой сеть оторвалась от поверхности моря – и пленницы бессильны. Они струятся в лодку, живой несметной грудой покрывая то, что по наивности мы уже считали уловом. «То дурочки были, в сети запутались», – смеются рыбаки.
…Вечером мы узнали случайно, что нас возили в заповедник. Боялись осрамиться: улов такой бывает не всякий раз.
Но где же лианы, джунгли, тропический лес?
В поисках мы объездили три района, поднимались в горы и чуть не угодили в Иран. Всюду было красиво, напоминало немного черноморский Кавказ, хотя в своем роде. Горы тут пониже, зато кудрявей, в зелени. Вдоль дорог тянулись чинары, кипарисы, чайные поля. Но джунглей не было. И тогда мы сформулировали задачу прямо: отыскать болото, на котором снимался «Айболит-66».
Мы его нашли.
Оно подходило прямо к шоссе, поначалу мы проехали его, не заметив. Нас вернул местный парнишка, своими глазами видавший, как расхаживал тут, путаясь в лианах, Ролан Быков – Бармалей. Болото и правда было чудесное, целый парк в болоте. Деревья поднимались прямо из воды, заляпанной обширными полями зеленой ряски. В разводьях отражались причудливо изогнутые стволы, замшелые ветви, и свет пробивался через них таинственными полосами. Лиан не было.
Как и многое на свете, они оказались фальшивкой. «Мосфильм» привез их с собой, вырезанные из бумаги, и развесил по сучьям.
* * *На другое утро мы уезжали.
Биюк-ага спозаранку отправился в гараж, вымыл и заправил машину, и ровно в семь мы уже вышли с чемоданами из гостиницы.
Перед дорогой завернули позавтракать в чайхану на базаре. Базар уже бушевал вовсю.
Мы прошли по рядам. Кричали раскрасневшиеся торговки, полосатые груды арбузов рябили в глазах, под перевернутыми плетеными корзинами кудахтали куры, фиолетово лоснились сливы и баклажаны, а россыпи помидоров походили издали на красную икру. Целый ряд торговал расписанными в цветочек фанерными люльками с широкими круглыми отверстиями, хитроумно вырезанными в дне.
Потом мы сидели под навесом и пили чай «по-русски» – то есть из граненых стаканов и нещадно уснащенный сахаром.
К нему подается вкуснейший горячий чурек и комковатое, пахнущее медом деревенское масло.
Было хорошо.
Навес срезáл горячие лучи солнца. Их граница ослепительной желтой стеной пересекала столики. У громадного самовара возвышался бритоголовый чайчи, его круглая башка до ушей уходила в плечи. Меж столиками, смахивая на ходу мух и крошки, носился мальчишка. Шумел базар. Один за другим подъезжали, кренясь, переполненные автобусы и выбрасывали на площадь все новые толпы с корзинами, расписными люльками и тюками. Чай по-русски сменился настоящим азербайджанским, душистым, в приталенных тонких стаканчиках, с мелко наколотым сахаром вприкуску. Уезжать не хотелось.
Мы вздохнули и полезли в машину.
Через пять часов мы были в бакинском аэропорту и распрощались с верным Биюк-ага, великим ругателем начальства и рыцарем восьмидесяти километров в час.
Еще через три мы мчались по домодедовскому шоссе к Москве. Такси дребезжало и подпрыгивало на ухабах, в прицепленном за какие-то проволочки приемнике орала музыка. На месте нашего доброго ворчливого Биюк-ага лихо давил газ молоденький шофер в кожаной курточке. Стрелка спидометра упиралась в «130».
Примечания
1
Одностороннее движение (дорожный указатель).
2
Верно для того времени. Сейчас – обратная картина. – Примеч. 1996 г.
