Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)
Ломтями лежат позади последние отроги Большого Кавказа. Вблизи они вставали серо-зеленой стеной, изрезанной острыми как ножи ветрами. И походили на скалистые горы американских боевиков.
Вообще, есть нечто американское и в этой жаркой степи, и в летящем по ней автомобиле, и в разложенных на земле красно-белых полосатых щитах, указывающих самолетам путь к запрятанному где-то в стороне военному аэродрому.
Восточная музыка замерла на одной ноте, слилась с равниной и зноем и, казалось, не текла из приемника, а порождалась самой этой раскаленной степью, поблескивающей на солнце кристалликами выступившей соли.
* * *Часа через два Биюк-ага свернул с дороги и затормозил.
Под неохватными шелушащимися чинарами стояли легкие алюминиевые столы.
Обтекая непроницаемую листву, палило солнце. Воздух вокруг дрожал.
А мы наслаждались прохладой, которую дарит тень и выступивший от чая пот, испаряющийся на легком ветерке. Мелко наколотый сахар в блюдцах сиял так ослепительно, что даже мухи облетали его стороной. Круглолицый, невозмутимо доброжелательный «чайчи» (чайханщик) послал мальчишку открыть затвор. И по каменистому ложу медленно, заворачивая в прорытые к каждому деревцу канавки, поползла вода.
Первые стайки деревьев начали появляться вдоль шоссе.
Их становилось все больше, высовывались и вновь пропадали какие-то кусты, потом, уже на подъезде к Ленкорани, дорогу с обеих сторон обступили напоминающие о древовидных папоротниках акации, и под конец мы катили по оплетшему шоссе зеленому коридору – к чему и стремились.
…Мысль добраться до Ленкорани родилась на первых минутах перелета из Москвы, еще в виду Домодедова.
Образ этого субтропического, опутанного лианами уголка складывался, главным образом, по фильму «Айболит-66», как известно, там снимавшемуся.
Впрочем, я еще в детстве прочел книжку для юных натуралистов, живописавшую тамошний рай. С той поры слова «Гирканский лес» звучали в ушах сладкой музыкой.
Знакомый полярник (быть может, читавший ту же книгу) рассказывал, что мечтал о вечном ленкоранском лете, дрейфуя на льдине…
При подъезде к Ленкорани пришлось накинуть куртки. Похолодало, накрапывал дождь – как мы потом узнали, первый в это время года за три десятилетия. Он моросил уже третьи сутки.
Ленкорань!
* * *Присутственные кабинеты были пусты. Местное начальство в полном составе отправилось на встречу с космонавтом, заехавшим, как и мы, погреться в Ленкорань – по пути нам попадались на глаза натянутые поперек дороги приветственные полотнища. В обезлюдевшем здании стрекотал сверчок.
Дежурную душу мы отыскали на втором этаже. Потом он всюду с нами ездил, но помню только, что звали его Бабá. У него было круглое мягкое лицо с глазами ребенка. По нашему настоянию он принялся звонить в гостиницу, но без уверенности в голосе. Зато как он чудесно окреп, когда удалось связаться с самым главным начальником, заседавшим в городском театре, и получить его «добро»!
Директор гостиницы встретил нас в холле и почти без предисловия принялся рассказывать свою судьбу. После пятнадцатиминутной исповеди, затрагивавшей как его личную жизнь, так и хлопотливое гостиничное дело, мы наконец добрались до сути: в гостинице туго с номерами, и нельзя ли поселить нашего шофера в смежной комнате того же люкса. Разрешение было тут же дано, и директор лично препроводил нас в апартаменты, успев дорогой еще раз изложить свою жизнь в самом сжатом очерке. Кажется, помимо указующего звонка особое впечатление на него произвел приданный нам автомобиль с правительственным номером.
Довольный Биюк-ага первым делом включил телевизор и уселся смотреть футбол.
Мы исследовали жилище. Обстановка была небогатой, стены кое-где пошли пятнами, но душ работал.
Внизу, на заднем дворе гостиницы, стояли те же столики с сахарницами, мальчишки разносили стаканы с чаем и свежий хлеб. Запах еды и клубы сигаретного дыма восходили к небесам.
Мы спустились постоять на гостиничном крыльце. Идти было некуда. И мы отправились спать, проклиная погоду.
* * *Утро не принесло перемен. Ватные облака ползли по небу, волоча под брюхом легкий сыроватый туман. Зато вид из окна вознаграждал за многое.
Черепичные крыши купались в темной зелени. Влага насытила каждый цвет. Дома казались обведенными тушью, как на японских рисунках. А по горизонту, позади черепичного города, вставали друг над другом четыре плана гор, разделенные кисейными занавесками дымки. Последние – уже в Иране.
Дождь не прекращался. Явился вчерашний круглолицый страж и повез осматривать достопримечательности. Он затащил нас в овощеводческий совхоз.
В паршивом настроении мы были представлены какой-то знатной звеньевой.
Это была еще молодая женщина с ясными глазами на смуглом лице. Она тут же побежала в дом и несмотря на наши протесты переоделась в голубенькое депутатское платье с привинченной к нему золотой звездой. После чего умолкла – говорил только наш провожатый. И мы прокляли мысленно и его, и весь этот чертов маскарад, и самих себя на казенном автомобиле.
Наверное, заявись мы просто так, она бы нашла что сказать. Может, позвала бы мужа и усадила всех за стол с какой-нибудь домашней снедью. И ей бы в голову не пришло надевать депутатское платье со звездой, в котором она умеет только молчать, улыбаться и поправлять волосы.
Потом нас повезли еще на консервный комбинат, и на чайную фабрику, и мы решили уехать завтра, если дождь не перестанет.
Но к вечеру дождь остановился, небо принялось светлеть, и мы на ночь глядя отправились к рыбакам.
* * *Каспий мелеет – в год вода опускается на целую ладонь.[2] А берега тут пологи, и потому она отступает на метр-полтора. Обнаженная суша пропитана солью и ни на что не пригодна.
Процесс нагляден: в Порт-Ильиче я видел памятник морякам, поставленный на берегу уже в советское время – теперь он высится посреди сухой равнины. Такие же сухопутные морские памятники попадаются и в других местах. Конфигурация берегов меняется на глазах одного поколения. Вылезают из-под воды новорожденные острова, разрастаются быстро и вдруг оказываются уже материковой сушей.
Вот на таком полуострове, получившем свою приставку «полу-» уже после войны (в атласе 1940 года он еще значится островом Сара), и разместился рыболовецкий колхоз, куда мы попали.
Председатель оказался квадратным мужиком, похожим на татарина, с хитрыми глазами на мокром, заросшем черной щетиной лице и красными кулачищами. Говорил он мало, между словами сопел, но быстро организовал гостеприимство. Решили ужинать, а на рассвете идти с рыбаками в море.
Тем временем стемнело, над морем выкатилась луна.
Нас повели по берегу, по пути завернули на минутку в клуб, где весь поселок собрался смотреть очередную индийскую мелодраму. Выяснилось, что ждем бригаду с вечернего лова.
Из темноты донесся стрекот мотора, и минут через сорок на лунной дорожке зачернели лодки, разбрызгивая серебро. Вынырнул из мрака и стал возле нас молоденький пограничник в выгоревшей гимнастерке. Лодки подошли.
По самые борта они были завалены рыбой, масляно отсвечивавшей в сиянии луны и тусклого берегового фонаря. Рыбу начали переваливать на носилки и грузить в фургон. Квадратный председатель сказал что-то рыбакам, и несколько толстых кефалин шлепнулись на причал к его ногам.
Однако не кефали отводились первые роли в предстоящей трапезе. «Ай да председатель, хороший человек», – цокал языком Биюк-ага, вспоминая после этот ужин.
Застолье не отличалось обилием блюд и сервировкой. Салфетки заменяла стопочка разорванных на квадратики газет, стаканы были граненые, а главное блюдо принесли в закопченной кастрюле.
Но это была кастрюля осетрового шашлыка, какого я не отведывал ни до, ни после.
Помидоры и пряные травки лежали грудами, водка пересекала стол прозрачной колоннадой, а посреди всего на тарелке с отбитым краешком переливался ломоть свежайшей икры, напоминавший фактурой, чернотой и размерами новенькую, из магазина, калошу, перевернутую подошвой вверх.
…Проснулись на удивление легко. Только-только принялось светать, провожатые еще не объявились. В стареньком приемнике отыскался дивный иранский джаз, и он себе мурлыкал в полумраке, наводя на хорошие мысли. Поковыряв вилками остатки ночного пира и запив их минералкой из холодильника, мы отправились на причал.
* * *Две лодки составляют рыболовецкую бригаду. Мы сели в заднюю, весельную. Передняя потащила ее на буксире. Пейзаж сдвинулся с мертвой точки и медленно поплыл вокруг деревянных бортов.
Еле слышно тарахтел мотор впереди. Этот ржавый, брызжущий маслом мотор толкал наши старые лодочки по ровной до самого горизонта серо-зеленой воде, упиравшейся в такое же небо. Край неба уже тронул розоватый предрассветный ожог.
