Билл Брайсон - Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира
Я принялся задавать самому себе вопросы без ответов.
Видите ли, продолжительные одинокие путешествия оказывают на людей разное воздействие. Очень уж неестественно очутиться в незнакомом месте с ничем не занятыми мозгами и без особых причин там быть, так что, в конце концов, не диво малость свихнуться. Я не раз наблюдал это на других. Одни путешественники-одиночки начинают беседовать сами с собой, ведут негромкий и невнятный разговор, полагая, что со стороны это незаметно. Некоторые отчаянно ищут общества, завязывают знакомства у прилавка магазинов и у стойки портье и надолго застревают там, прежде чем наконец убраться. Некоторые превращаются в маньяков достопримечательностей, таскаются от одной к другой с путеводителем в руках, героически решив обойти все до единой. А на меня нападает нечто вроде вопросного поноса. Я задаю сам себе неслышимые вопросики — десятками и сотнями, вопросики, на которые не способен ответить. Вот так я и стоял у бакалеи в Терсо, глядел, оттопырив губы, на ее полутемный интерьер, и в более или менее пустой голове невесть откуда возникла мысль: «Почему этот плод назвали грейпфрутом?» Тогда я понял, что процесс пошел. Вообще говоря, вопрос не так уж плох. В самом деле, почему этот фрукт называется грейпфрутом — виноградным плодом? Не знаю как вам, а если бы мне показали желтый и кислый фрукт размером с пушечное ядро, я вряд ли сказал бы: «Знаете, он напоминает мне виноград».
Беда в том, что, когда это начинается, меня уже не остановить. В одном из соседних магазинов я увидел в витрине джемперы и задумался: почему британцы называют их джемперами — одеждой для прыжков? Собственно говоря, я размышлял на эту тему не первый год, обычно в отдаленных местах вроде Терсо, и искренне хотел бы узнать: неужели они так располагают к прыжкам? Неужели, надевая утром джемпер, человек думает: «Мне не только весь день будет тепло — существенное соображение для нации, которая никак не может ввести у себя центральное отопление, — но еще, если вздумается попрыгать, я буду соответственно снаряжен»?
Так и пошло. Я шагал по улице под метеоритным дождем вопросов. Почему мы говорим «хлюпать носом»? (Мой, например, не хлюпает, а рычит.) Кто первым попробовал устрицу и каким образом кому-то пришло в голову, что амбра — отличный фиксатор для духов?
Я по долгому опыту знаю, что когда такое накатывает, нужно серьезно отвлечься, чтобы вытряхнуть кашу из головы, и, к счастью, в Терсо нашлось на что отвлечься. На одной из боковых улочек я как раз начал рассуждать, почему мы, когда счастливы, говорим «потерял голову от счастья» и что в том хорошего, и тут мне случилось наткнуться на чудесное маленькое заведение под названием «Фонтан», предлагавшее три полных и разных меню: китайское, индийское и «европейское». Как видно, Терсо не по карману оказалось содержать три отдельных ресторана, и потому единственный ресторан предлагал три кухни сразу.
Мгновенно оценив достоинства этой идеи, я вошел внутрь, где милая молодая леди проводила меня к столику и оставила с многостраничным меню. Из титульного листа следовало, что все три вида кушаний готовит один повар-шотландец, поэтому я пролистал страницы в надежде обнаружить на них «кисло-сладкие овсяные печенья» или «хаггис виндалу», однако нашел только привычные блюда. Избрав китайский вариант, я развалился на стуле и погрузился в блаженное безмыслие. Еда, когда ее подали, оказалась на вкус, должен сказать, такой, какой и должна быть китайская еда, приготовленная шотландцем, — и это не значит, что она не была вкусной. Просто она на удивление отличалась от всех китайских блюд, какие мне доводилось пробовать. Чем больше я ел, тем больше она мне нравилась. Во всяком случае, хоть какое-то разнообразие, а именно его мне и не хватало на той стадии путешествия.
После еды мне сильно полегчало. За неимением лучшего я снова прогулялся к складу, чтобы подышать вечерним воздухом. Стоя на темном берегу, слушая грохот прибоя и с удовлетворением глядя на огромный звездный купол над головой, я подумал: «Кто решил, что Херефорд и Вустер — остроумные названия для графств?» — и понял, что пора отправляться в постель.
Утром, разбуженный своим будильником, я неохотно оторвался от любимого сна — будто мне принадлежит большой далекий остров, похожий на острова у этой части шотландского побережья, и будто я приглашаю туда тщательно отобранных гостей, вроде изобретателя рождественских гирлянд, которые гаснут, когда перегорает одна лампочка, человека, ответственного за работу эскалаторов в аэропорту Хитроу, почти всех, кто хоть раз писал руководство по пользованию персональными компьютерами, и, конечно, Джона Селвина Гаммера{Британский политик-консерватор, питающий пристрастие к скандальным заявлениям и действиям.}, выпускаю их на волю, снабдив очень скудным пайком, после чего собираю свору свирепых псов и начинаю беспощадную травлю — и вспомнил, что впереди у меня великий, волнующий день. Меня ждал мыс Джон-о-Гроутс.
Я много лет слышал о Джон-о-Гроутсе, но понятия не имел, как он выглядит. Место представлялось невыразимо экзотичным, и я жаждал его увидеть. Поэтому я кое-как проглотил завтрак в отеле «Пентленд», где был единственным едоком в зале, и с девятым ударом часов уже ждал Уильяма Даннета, местного представителя фирмы «Форд», с которым за несколько дней договорился по телефону о найме автомобиля — единственного средства попасть на мыс в это время года.
Человек в приемной не сразу вспомнил о нашей договоренности.
— А, это вы — тот южанин, — протянул он, вспоминая, чем немало потряс меня. Не часто Йоркшир называют «югом».
— Отсюда, пожалуй, все — юг? — спросил я.
— Да, ну да, пожалуй, что так, — откликнулся он, словно пораженный глубиной моей мысли.
Он был приветливым парнем — в Терсо все приветливы; и, пока он царапал по обширному листу, уполномочивающему меня на временное владение двумя тоннами опасного металла, мы дружелюбно болтали о жизни на этих отдаленных окраинах цивилизации. Он рассказал мне, что на машине до Лондона шестнадцать часов езды, хотя мало кто туда ездит. Для большинства местных жителей Инвернесс, лежащий в четырех часах на машине к югу, был пределом известного мира.
Я стосковался по общению, словно много месяцев ни с кем не разговаривал, и теперь засыпал его вопросами:
— Чем жители Терсо зарабатывают на жизнь? Как случилось, что замок так обветшал? Куда местные едут, если им требуется купить диван, или посмотреть кино, или поесть китайских блюд, приготовленных не шотландцем, или еще что-нибудь сверх скромного списка удовольствий, доступных в городке?
Так я узнал, что осью местной экономики является Данрейский атомный реактор, расположенный поблизости, что замок прежде был красив и за ним хорошо следили, но теперешний владелец запустил его до такого вот состояния и что в Инвернессе есть все, что может понадобиться. При этих словах я, верно, выдал свое изумление, потому что он с улыбкой добавил:
— Ну, там есть «Маркс и Спенсер».
Потом вывел меня наружу, усадил в водительское кресло «тезауруса» (или чего-то вроде того — я не силен в марках машин), наскоро объяснил действие всех многочисленных рычажков и кнопок на приборной доске и постоял с застывшей нервной улыбкой, пока я включал механизмы, которые выдернули спинку кресла из-под моей спины, заставили багажник открыться, а дворники — забиться в штормовом режиме. Потом, грозно заскрежетав и задергавшись, мы с моим экипажем выдвинулись со стоянки по новой, щедрой на ухабы дороге и свернули к шоссе.
Миг спустя — так мал Терсо — я уже очутился на трассе и с легким сердцем несся к мысу Джон-о-Гроутс. Ландшафт был захватывающе пустынным: кустистая, побитая холодами трава, сбегавшая к бурному морю и туманным Оркнейским островам вдали, но ощущение простора кружило голову, и впервые за много лет я относительно спокойно чувствовал себя за рулем. Врезаться здесь было совершенно не во что.
Оказавшись на крайнем севере Шотландии, вы и в самом деле попадаете на край великой пустыни. Во всем Кайтнессе всего 27 000 человек населения — примерно столько же, сколько в Хэйвордс-Хите или в Истли, — и это на площади, заметно большей, чем большинство английских графств. Больше половины населения собраны всего в двух городках — Терсо и Уике, а на Джон-о-Гроутс населения вовсе нет, потому что Джон-о-Гроутс — не населенный пункт, а место, где останавливаются, чтобы купить открытку и мороженое. Названо оно по Яну де Груту — голландцу, который держал паромную переправу оттуда куда-то еще (к Амстердаму, если в голове у него хоть что-то было) в пятнадцатом веке. Как видно, он брал плату за перевоз, и в тех местах вам расскажут, что плата — четыре пенса — потом стала называться «грот», но это жалкая выдумка, куда более вероятно, что Грута прозвали по монете, а не ее — по нему. Да, в конце концов, какая разница?
