Ахат Мушинский - Шейх и звездочет
— Есть, папа. Это честные люди. И одного из них, и ты знаешь, кого, я люблю.
— В каком смысле?
— В прямом: лю-блю-ю...
Семен Васильевич задохнулся от бесстыдного и наглого заявления дочери.
— Тебе еще рано об этом заикаться. Рано! Я понимаю: поддерживать дружеские отношения. А то — люблю. И ведь язык поворачивается после моих слов сомнения! Разумеется, я знаю, что ты с ним, как это у вас говорится, хо-одишь. О том вся округа судачит. Потому я и вмешиваюсь. Мне небезразлична твоя судьба, пойми! Я не хочу, чтобы ты повторила подвиг братца. Не для того я вас растил. Во всяком случае не для Шаиха Шакирова с Раей — не знаю ее фамилии. Вот дожили! — Семен Васильевич схватил телефонную трубку, чуть не опрокинув аппарат на пол, набрал по памяти номер. — Милиция? Петр Изотыч? Дубов, ты?
— Мне можно идти, папа? — спросила Юлия.
— Ступай, ступай... И подумай хорошенько.
47. «Сообщники»— Я знаю, кто спер саквояж с открытками. И монеты, и иконы, — сказал Шаих, когда мы вышли с ним от Пичугиных, точнее, от больного Кияма-абы. — Гайнан... Это его работа. Точно.
— Ты просто его ненавидишь.
— Нет, Ринат, несколько серебряных монет я у него уже раньше видел. И предупредил, что молчать не буду. Но он... Ты его не знаешь, никто его не знает, это такой жук навозный, такой жук... Его голыми руками не возьмешь, и он, гад, этим пользуется, в глаза смеется, гадит, ворует, пропивает и смеется. Видишь, он не только не вернул те монеты Николаю Сергеевичу, а он ведь что выкинул. Наплевал на мои предупреждения. Разыгрался, ох, разыгрался у него аппетит.
По дороге мы встретили Кольку Титенко. Он сообщил новость: Алик Насыбуллин начал тренироваться в команде мастеров «Искры», зато бросил футбол Сашка Пичугин.
— А ведь классный футболист мог получиться. Потерял из-за бабы голову!
Титенко не прочь был еще язык почесать, но мы радостей его и огорчений не разделили.
— Бывай здоров, Колян, торопимся.
Первым делом все-таки, убедил я Шаиха, надо зайти к Николаю Сергеевичу, чтобы точно выяснить, что к чему, когда и как обнаружил он пропажу коллекций, кто, кроме нас, заходил к нему в последнее время. Не успели столковаться, как из переулка на нас выскочил ошалелый Киляля:
— Жбана в милицию забрали!
— За что? — удивленно спросил Шаих.
— На Сорочке[17] какие-то иконы толкал.
— Все ясно.
— Чего ясно? Айда сходим к Ханифу, он же друг наш„ пусть выручает. Жбан в долгу не останется.
— Все ясно, — повторил Шаих. — Вот, значит, кто в дровяник слазил. Пошли, Ринат.
— Вы че-е, мужики? А как же Жбан?
— Твой Жбан — баран... — Шаих хотел еще что-то добавить, но не подобрал нужных слов, махнул рукой, и мы с ним пошли.
— Эх вы, куры, — полетело нам вслед. — Мало вас Жбан берендерил!
Шаих обернулся, но Киляля уже смазал пятки — исчез так же быстро, как и появился.
Николая Сергеевича мы увидели, но поговорить не смогли. Он был во дворе. Весь дом толпой был во дворе. Даже нелюдимая Милочка выбралась с кошкой на руках. Не было лишь Рашиды-апы, она уехала еще на прошлой неделе в деревню.
У раскрытых ворот, забравшись на тротуар, стоял милицейский сине-красный «бобик».
— Да вот же он, — указал на Шаиха Гайнан, поскрипывая с носка на пятку хромовым сапогом. Он стоял с двумя милиционерами, без пальто, в одном пиджаке. Гости тоже были без верхней одежды.
— Шакиров, Шаих? — уточнил у Шаиха коренастый, плотный, точно влитый в мундир, капитан. — Проследуем.
Шаих посмотрел на Гайнана, затем на представителей охраны общественного порядка и безопасности социалистической и личной собственности граждан с грузными кобурами на боках, в таких же, как у Гайнана сапогах, но у капитана сапоги были непомерной, удивительной величины и поношенности. Посеревшие, задубевшие, они говорили о больших, неуезженных дорогах, по которым довелось им пройти. У Гайнана хромачи блестели.
Шаих равнодушно пожал плечами и пошел впереди конвоя к машине. Я знал его неизменную категоричность, он не любил гадать о степени риска или выгодности, — ли в большом, ни в малом, но я не знал его безразличным, а тут какая-то безучастность, ни жарко ему ни холодно, будто в общественный транспорт в сопровождении лучших друзей садится.
— Товарищи, произошло какое-то недоразумение! — вырвался из толпы к «бобику» Николай Сергеевич. — Я не звонил, не сообщал в милицию и никого не подозреваю. Почему мнение потерпевшего игнорируется? Что за произвол?! В какое время мы живем?
— Не беспокойтесь, Николай Сергеевич! — оглянулся, залезая в машину, Шаих. — Все встанет на свои места. — И найдя глазами блестящие хромовые сапоги с бьющими вразлет изумрудными галифе: — До встречи, папаша!
— Оревуар, сынок, — ласково вскинул руку Гайнан Фазлыгалямович. Со стороны могло показаться, что заботливый отец провожает любимого сына в пионерский лагерь. Нет, по возрасту, скорее, — в какой-нибудь спортивный. Если б не опер-«бобик», конечно.
Только машина отъехала, прибежала Юлька.
Стоял удушливый запах выхлопных газов. Мы — Николай Сергеевич, Юлька, я — прошли к дворовому столику с лавочкой у оттаявшего из сугроба куста сирени. Люди расходились, да мы их никого в упор не видели, не до зевак было. Гайнан повертелся, покрутился по двору, подымил-покурил, примеривался к нам подойти, но не подошел, тихонько испарился.
Это была самая наша короткая встреча, самый молниеносный разговор. Когда бы еще, собравшись вокруг Николая Сергеевича, наш круг разлетелся бы так быстро. Хотя круга-то не было. Не было Шаиха. И чтобы он был, надо было действовать стремительно. Мы с Юлькой прямиком через дорогу пошагали к Ханифу, Николай Сергеевич — к Семену Васильевичу выяснять отношения, понять, нанизать на сколь-нибудь логическую нить весь этот немыслимый хаос последних дней. Семена Васильевича, однако, дома не оказалось. Киям Ахметович предлагал посидеть, подождать, но времени не было, Николай Сергеевич поехал к профессору на работу, но и там его не нашел. Телефоном в своей жизни Николай Сергеевич не пользовался.
* * *По приезде в милицию капитана куда-то срочно вызвали, и он, не заходя в отделение и не одеваясь, умчался в той же машине. Шаиха препроводили за обитую железом дверь в комнату без окон с маленькой банной лампочкой под потолком. Как выяснилось позже, не за ту дверь, потому что за той дверью находился «сообщник» Анатолий Жбанов. Нигде не застрахованы от ошибок, везде-то люди работают.
Жбан сидел, подперев кулаками голову, и на открывшуюся дверь не среагировал. Кроме него, на двухъярусных нарах расположились еще двое. Один смачно храпел на втором «этаже», другой внизу, напротив Жбана, усердно грыз ногти.
— А-а, ты... — безразлично ответил Жбан на тычок Шаиха. — Какими ветрами?
— Какими ветрами тебя вот занесло в чужой дровяник? Хотя чего уж... Все в твоем стиле. Замочек поленом сшиб — видел, как ты это делаешь, — иконы под мышку и на Сорочку. Да-а... Старинные иконы и прямиком на толкучку — это только ты, наверно, мог догадаться. А где саквояж с открытками? Монеты серебряные?
— Брось, — распрямился Жбан, — ты мне чужое дело не шей.
Шаих и сам понимал, что саквояж и монеты не жбановских рук дело. Но после разговора с Килялей, когда, по первоначальному мнению, единственный грабитель Гайнан оказался не единственным, в душе Шаиха поселилось сомнение не сомнение, а потребность в точных данных, без которых милого отчима к стенке не припрешь. Жбан должен был многое знать, если не все, он был одним из стаи, что закружила вокруг запримеченных «несметных богатств» звездочета, а в прошлом «купца», из той своры, что лишь выделением слюны на лакомый кусок; и облизыванием не ограничивается.
— Не ты саквояж стащил, так кто? — пытал грозного одноклассника Шаих, не обращая внимания на внимательного грызуна своих ногтей по соседству. Шаих допрашивал Жбана и не очень верил в его чистосердечное признание, больше надеялся вытрясти хотя бы незначительную мелочь, которая могла бы намекнуть, помогла б подтвердить подозрения относительно Гайнана. Чересчур уж неприкрыто и нагло ставит себя отчим. Как так можно без тени естественной для него осторожности хвастать вещественными доказательствами разных махинаций, прямого жульничества, грабежа, в открытую трепаться о каких-то темных делах в прошлом. В открытую-то он, конечно, в открытую трепался... Но без свидетелей. Но так же, без свидетелей, из него должно нести еще при ком-нибудь, не только же при неперевариваемом пасынке. Обязательно. И в первую голову он должен был пооткровенничать с человеком, себе приблизительно подобным, и непременно за выпивкой. И Жбан тут не последняя кандидатура.
Жбан вяло отмахивался, отмахивался от наскоков однокашника, да и что-то непредусмотренно вдруг лопнуло у него внутри. Сперва он, вроде, издалека пошел, вроде бы даже, из другой степи. Он принялся вдруг лить помои на Пичугу, на этого, по его словам, химика, который ловко химичит за спиной ближнего. И плевать теперь он хотел на него с колокольни. Шишка на ровном месте выискался! Не боится он больше его, шантажиста дешевого, хрена моржового.
