РИЧАРД ФЛАНАГАН - КНИГА РЫБ ГОУЛДА
Однако сперва труп Йоргена Йоргенсена — должен в том признаться — сильно беспокоил меня творожистой белизною глаз, впалостью щёк и постоянным ростом бороды и ногтей. Позже, когда его стали раздувать газы, когда он почернел, а затем даже сделался зелен и как-то осклиз, когда плоть начала отваливаться от его ставших слоноподобными форм грязными, смердящими ошмётками, этот шар, распираемый зловонием, повадился то и дело биться об меня, плавающего по камере в прилив.
Напрасно я с отвращением пытался оттолкнуть его трясущимися руками — они, словно по волшебству, свободно проникали сквозь чудовищно распухшую, гнилую плоть, пока не натыкались на единственное, что ещё оставалось в нём твёрдого — кости рук, ног, грудной клетки и черепа. Я часто вспоминал слова, сказанные мне Королём той последнюю ночью в Регистратуре об адских муках, которые мне, как обманщику и фальшивомонетчику, предстоит испытывать в инфернальном, почти Дантовом мирке, но вот он плавал вокруг меня, этот раздувшийся труп, труп истинного обманщика и фальшивомонетчика, и его последним королевством стала моя камера, подлинный круг его ада.
X
На следующую ночь я ещё раз проник в Регистратуру. Минувший день выдался чрезвычайно жарким, и даже после захода солнца воздух в камере не хотел остывать, похожий на тягучий сироп. Всё в логове Старого Викинга оставалось по-прежнему: поваленный шкап, упавшие полки, книги, валявшиеся как попало неряшливыми грудами. Регистратура была единоличным владением Старого Викинга, никто, кроме него, сюда не заглядывал даже днём, и, как я понял, никто не посмел бы зайти в святая святых и впредь, по крайней мере, пока его не хватились, то есть ещё несколько дней. Я поднял книгу, что недавно закрывала лицо Старого Викинга, — её угол потемнел от крови, вытекшей из глазницы, — просто чтобы иметь представление, что она может показать, если, конечно, захочет, на предмет неумышленного убийства.
То был большой кокетливый фолиант, совсем недавно вышедший из печати. На обложке золотыми готическими буквами вытиснили:
ТАСМАНИЙСКИЕ ЧЕРЕПА СЭР КОСМО ВИЛЕР
Я раскрыл книгу и прочёл посвящение:
Тоби Лемприеру
от его сотоварища и рядового Науки
Космо Випера,
кавалера ордена Бани II степени.
Здесь же приводились и выдержки из отзывов, почерпнутых в учёных журналах, все благожелательные, и если в одном «Тасманийские черепа» превозносились как вилеровский «магнум опус» (сиречь великий труд), то в другом Вилер именовался «британским Блюменбахом» и отмечалось:
«…хотя великий прусский краниолог Иоганн Фридрих Блюменбах установил со всей несомненностью существование европейской расы, которую он именует „кавказской" и которая отличается от прочих четырёх человеческих рас, его теория о превосходстве кавказцев над остальными расами вплоть до нынешнего знаменательного выхода в свет „Тасманийских черепов" оставалась смелой догадкой сего тевтона, не подкреплённой неоспоримыми научными фактами. Поистине антиподом Блюменбахова черепа из Кавказского региона, где, как тот полагает, форма черепов демонстрирует всё лучшее, на что только способна людская раса, кое обстоятельство и подвело его к решимости утвердить за европейскою расой название „кавказской"', выглядит присланный сэру Космо Вилеру с Земли Ван-Димена негроидный череп, известный также как череп БМ-36, в коем дегенеративные и…»
Я был так потрясён, что книга выскользнула из вспотевших рук моих и с грохотом упала на пол. Она раскрылась на другой рецензии, где объявлялось:
«Склонность к неподобающей и чрезмерной животной страсти, а в частности, к сексуальной её разновидности, то есть афродизии, со всей неопровержимостью следует из того, насколько очевидно сия первобытная энергия при жизни данного индивида выделялась через области, гораздо более обширные, чем это является допустимым, и расположенные на правой и левой сторонах сего черепа (чем препятствовала росту прочих его участков и, стало быть, развитию всех остальных церебральных функций) между сосцевидными отростками, непосредственно на пространстве, ограниченном с одной стороны ухом, а с другой — основанием затылочной кости. Сэр Космо Вилер справедливо отзывается о черепе БМ-36 как о „бескрайнем пространстве южных афродизиальных полостей, тёмной лакуне монументальных пропорций, ожидающей дальнейших научных исследований"».
Всё это показалось мне грустной иронией, особенно если вспомнить печальную участь Докторова пениса. Последний отзыв, который я прочёл, прежде чем оставить сие занятие, отражал совершенно определённое мнение:
«…достаточно бросить один беглый взгляд на чудовищную депривацию, недоразвитость и вообще совершенно регрессивную форму черепа БМ-36, чтобы осознать, почему труд „Тасманийские черепа" есть одно из величайших научных достижений нашего века.
Вилер безусловно доказывает, что тасманийские негры представляют собой особый вид, пребывающий, вероятно, в ещё более варварском состоянии, чем уроженцы Новой Голландии, и стоящий ближе всего к животным.
Признаки умственной! неполноценности и расового дегенерации совершенно очевидны и проявляются в нарушении пропорций черепа, столь наглядно проиллюстрированном в указанной выше книге, что придаёт дополнительный вес основанному на солидном научном материале утверждению, будто подобные жалкие существа не могли быть сотворены одновременно с обитателями Европы. Таким образом, они появились не в Эдемском саду, а где-то в другом месте — со всеми вытекающими из этого факта последствиями, как в духовном и моральном, так и в чисто утилитарном плане, которые и в наше время проявляются в отношениях между людьми».
Я пролистал всю книгу, от корки до корки, разрывая при этом пальцем оставшиеся неразрезанными страницы. Там встречалось много затейливых гравюр, изображающих черепа ван-дименских аборигенов; все они были прекрасно выполнены, однако полное совершенство ощущалось лишь в тех, кои воспроизводили в разнообразных и очень подробных видах тот самый череп БМ-36; он был представлен множество раз в самых разных проекциях и разрезах. Столь почтительное к нему отношение напомнило мне о святом Агапите, не менее пяти прекрасно сохранившихся черепов которого служат в наши дни объектами поклонения в пяти разных местах Италийского полуострова. В книгу оказались вложены два письма, оба адресованные мистеру Лемприеру. Первое, на котором имелась нетронутая печать Королевского общества, извещало мистера Лемприера, что в знак признания его упорных и прилежных трудов по собиранию коллекций, относящихся к сфере естественной истории, общество решило удостоить его своей Благодарности.
Вторым было приватное послание сэра Космо Вилера, в коем сей величайший френолог нашего столетия заверял своего дорогого друга, что как мог бился за то, чтобы общество избрало Лемприера своим членом. Он лично поставил в известность коллег, сколь решающей была роль собранной его учеником и последователем коллекции черепов для написания книги, а также, в частности, насколько удачно череп с маркировкою БМ-36 подтвердил окончательно и бесповоротно то, о чём сэр Космо давно догадывался. Этот череп куда более полно, чем любой из прежде им изученных, обнаружил моральную неполноценность, недостаточную развитость и общую регрессивную природу тасманийской негроидной расы, которая неизбежно приведёт её к полному вырождению, даже несмотря на прибытие в местность её обитания культурных и цивилизованных европейцев.
Но, увы, к вящему своему сожалению, он вынужден доложить, что хорошо выполненную работу, как и хорошо сказанные слова, к делу не подошьёшь, а потому его предложение о приёме в общество мистера Лемприера не получило должного числа голосов. Тем не менее, продолжал сэр Космо, Благодарность, выраженная официально столь высоко чтимым собранием, не какая-нибудь бумажка, от неё не отмахнёшься, и она станет важной ступенькой на пути к желанной цели, то есть членству в Обществе.
А между тем не задумывался ли его друг о собирании яиц? Боудлер-Шарп безнадёжно неадекватен, так что сэр Космо Вилер намеревается сравнить характеристики яиц, откладываемых в Старом и Новом Свете, и ему хотелось бы знать, не желает ли его друг Тоби поучаствовать в сём коллективном их предприятии, не интересует ли его это?
XI
Я вдруг почувствовал, что медленно задыхаюсь, словно на меня обрушились огромные, как дома, страницы и спрессовали, подобно цветку, который надобно сплющить, высушить и таким образом сохранить; я вообразил, будто моё скромное тело, угодив в громадную, как само небо, книгу, затерялось между страниц и те со всех сторон обступили меня, а книга меж тем вот-вот должна захлопнуться навсегда.
