В. Коваленко - Внук кавалергарда
Но они громким полушепотом уломали старика и попросили встать за столб и затаиться. Егорычу ничего не оставалось, как выполнить их просьбу. Он встал за телеграфный столб и затаился в ожидании развязки проделки шалунов. А они начали потешаться.
Стук да стук картошкой в окошко. Вскоре в доме зажегся свет и громыхнула щеколдой входная дверь. А через секунду отборная матерщина по всей улице. Парни со смехом разбежались. Егорыч испугался и тоже хотел дать деру, но тут совсем некстати с ноги слетела галоша, и он пропахал носом землю. Пока поднимался, подскочивший в это время Карпов очень серьезно хлестнул его кулачищем по губам. Егорыч упал навзничь, и теперь, как навозный жук в проруби, сучил потешно ногами.
— Это ты, Егор Егорыч? — изумился, всмотревшись, Карпов. — Ты что, в детство впал, жучки по дворам ставишь? — бухтел он уже миролюбиво.
— Ды, я галошу потерял, а потом смотрю, луна, — оправдываясь, лопотал Егорыч.
Карпов протянул руку и помог ему подняться с земли:
— Да, никогда не ожидал, что ты на такое пойдешь, право, как дитя, кому скажи, не поверят. Обмочатся со смеху, — хохотнул он.
— Я домой пойду, — виновато буркнул Егорыч, размазывая кровь на битых губах. И забыв о потерянной галоше, пошатываясь, побрел к себе домой.
Карпов проводил глазами ссутулившуюся фигуру старика, поднял с земли забытую им галошу, хотел было окликнуть пешехода, но, подумав, махнул рукой и швырнул ее в свой двор.
— Вот клоун пенсионный.
Егорыч добрел до дома и на веранде на свернутые половики упал спать. Утром жена ударом веника разбудила его и сразу разверещалась:
— Што, седина в бороду, бес в ребро? Ты где, блудня, всю ночь шамонялся? Вот непутящий-то! — скандалила она, не забывая охаживать супруга веником. Егорыч, кряхтя, поднялся, жена испуганно прикрыла рот рукой, когда увидела его разбитые губы и засохшую кровь на подбородке.
— Кто ж тебя так-то? — выдохнула она смятенно, уронив веник на пол.
— Об порожек споткнулся, — угрюмо ляпнул он и пошел на кухню к умывальнику. Умываясь, по кускам вспоминал вчерашнюю суматошную ночь и содрогался от количества выпитого им.
— Надо ж, натрескаться до такой степени, вот тебе и заслуженная пенсия, — и он принялся костерить себя мысленно, вспоминая о прошедшей ночи.
— Дай сто грамм, — попросил он Нюрку, усаживаясь за стол.
— Дать бы тебе, — опять взъелась супружница, ставя на стол четвертинку. — Съездил бы к детям в город, погостил с месячишко, с внуками понянчился, чай, уж соскучились, — упрашивающим голосом уговаривала она его, наливая щи в тарелку.
— Да что ты меня, как дитя невразумительное, науськиваешь на город? — кидая ложку в тарелку, взъярился Егорыч. — Надо, вот сама и поезжай. — А с меня хватит, по горло поездами насытился, — психанул он, порывисто отодвигая стул, на котором сидел.
— Да угомонись ты, делай, што хочешь. Ночами не спи, водку трескай, — нарочито ласковым голосом успокаивала его жена, и, наученная горьким опытом, пятилась к входной двери.
— Курить захвати, — крикнул он вслед ей и налил себе стопочку.
После завтрака вышел и сел на лавочку перед палисадником. Закуривая, болезненно потрогал разбитую губу, неловко сплевывая под ноги, и раздосадованно покачал головой. И почему-то с горечью вспомнилась тещина присказка: пьяный проспится, дурак никогда. Да где же я галошу потерял? Ну, допился, баламут. И нашел с кем, с пацанами.
Настроения и так никакого не было, а тут еще башка болит от пьяного загула. Все шло одно к одному. По дороге перед его домом резко затормозил колхозный уазик. И через минуту главный колхозный агроном Степанова подсела рядом с ним на лавочку.
— Кто же тебе губы-то разбил? — вместо «здравствуй» задала она ему вопрос.
— Да по хозяйству случилось, — как от зубной боли, покривился Егорыч и в сердцах затушил окурок о доску лавки.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — с понятием улыбнулась Степанова и крикнула водителю:
— Ванюша, принеси-ка мне папку с документами. Молоденький шофер принес папку и, попинав по переднему колесу, сел опять в машину.
— Егор Егорыч, у меня к тебе производственная просьба, не откажи ради бога, — положив свою руку ему на плечо, попросила агрономша.
— Говори, в чем проблема. Сеялку отладить — это мы готовы.
— Да нет, у меня просьба другого характера. Как знаешь, у нас все последние годы Савин воду по полеводческим станам развозил. А зимой его похоронили — помер. В том году приняли одного молодого, а он лошадь и угробил. Загнал вусмерть. Вот сейчас правление и думает, кого назначить водовозом? Ясно, пенсионера, но кого? Вот я и решила предложить тебе. Зарплата будет скотника, также и фураж будет для своей скотины. Чем плохо, а-а? Делать-то тебе все равно нечего. Ну как, до говорились? — свербя взглядом Егорычеву переносицу, поинтересовалась она.
Егорыч пожал плечами:
— Да дома дела есть. Прям не знаю, как быть, — заюлил он.
— Как быть, как быть, — с улыбкой передразнила агрономша и достала из папки чистый лист бумаги. — На, пиши заявление скотником. Лошадку возьмешь Рыжуху в первой бригаде, а воду во фляги будешь заливать из крана на маслозаводе. Не из колонки ведрами, как раньше.
Они поговорили минут десять о том о сем, и она укатила по делам. Егорыч встал и пошел во двор. Там Нюрка на карде поила теленка. Егор подошел и как бы между прочим сообщил жене новость.
— Тут агрономша приезжала.
— И чего ей надо было? — для поддержания разговора поинтересовалась супружница.
— На работу зовет скотником, — хмыкнул Егорыч.
— А ты чего?
— Да пойду подсоблю, наверное.
— Оно и правильно, — согласилась жена, отнимая у теленка ведро.
— Ты бы плеснула мне сто грамм за новый трудовой день.
— От, не паразит ли, — возмутилась супружница, открывая дверку карды, — дня еще не работал, а трудодень уже канючит. От, охламон так охламон, — брюзжала она, проходя сердито мимо старика.
Егорыч виновато потопал за ней в дом.
Эту ночь он спал безмятежно. Без мучительных терзаний совести. Утром хотя и проснулся с первыми петухами, но без паскудного нытья в душе. И начались для него трудовые будни. Оказывается, работному человеку не так уж много и надо для того, чтобы не мытарилась душа. Солнечный день, убегающая из-под колес дорога, стук наполненных фляг на задке телеги и вера в завтрашний день, что он будет именно таким же. Как и этот, сегодняшний.
Егорыч завез воду покосникам и возвращался в деревню, когда увидел идущего в том же направлении человека в соломенной шляпе и с авоськой в руке.
— Далеко путь держим? — поравнявшись, окликнул он его и кивнул на телегу, — садись, домчим за милую душу.
Мужик запрыгнул на телегу, свесив ноги в штиблетах с передка. По всему видать, городской.
— К кому приехал-то, ежели не секрет? — поинтересовался Егорыч, принимая от незнакомца дорогую сига рету.
— К куму, к Василию Карпову, знаешь такого? Егорыч памятно поморщился, как от зубной боли, и согласно боднул головой:
— Знаю, как не знать. Плотником горбатит.
— А я вот на пенсию вышел, дай, думаю, родственника навещу. Давненько не виделись, а сейчас свободного времени хоть залейся. На работу не надо спешить, лежи день-деньской и в ус не дуй.
Какое-то время помолчали, цыхая в небо дымком сигареты.
— Сам-то еще не на пенсии? — спросил мужик про сто так, для поддержки беседы.
Егорыч с интересом посмотрел на говорливого мужика и, выплевывая окурок, недовольно ответил:
— Да был я на пенсии, был, ни хрена там, ничего хорошего. Одна маета и скука. — И, вытащив из-за голенища кирзового сапога плетеный кнут, ни с того ни с сего от тянул им Рыжуху. Загремели порожние бидоны, лошадка припустила рысью.
Царские червонцы
Рассказ пойдет о Ленине. Не о вожде обездоленного пролетариата, а о простом деревенском пареньке, прозванном за маленькие хитрости Лениным. Да к тому же он был тезка Ленина — Володька. В общем, получилось все в самый аккурат.
И вот как-то в июне месяце заявился я в деревню Заикино, в гости к бабушке. Я уже окончил четвертый класс и очень любил путешествовать в одиночку. А для меня отправиться в гости в другой район было плевое дело. Все одно, что корову перегнать из одного сарая в другой.
Вошел я в деревню после обеда и сразу наткнулся на Ленина. Он доводился мне дядькой, а был года на два моложе меня. И я его считал зелепупиком. Потому что мне казалось, что он моложе меня на целую вечность. Ленин сидел на порожке своего дома и ножиком строгал палку.
— Здорово, Ленин, — ухарски поприветствовал я его, снимая с головы кепку.
Он отложил свою палку, какое-то время удивленно моргал на меня.
— Заявился, — простодушно брякнул он, втыкая нож в доску крыльца. — А че Олька с Вовкой не приехали? — тут же спросил он о моей матери и братишке.
