В. Коваленко - Внук кавалергарда
— Я те куды отправила, за водой, а ты, басурман, куды приперся?
Иван еле утихомирил бабку.
— Горе у меня, тетка Маша, горе, понимаешь, поросенок издох и ярка вместе с им, вот за их упокой и решили выпить, — канючил он.
Бабка угомонилась и присела на краешек лавки.
Выпили по одной, закусили. Иван налил по второй.
— После первой всегда идет вторая, — сказал и почокался со стоящими.
Бабка выпила и начала говорить тайным шепотом:
— Это все Валька изделала, за то, что ты ее из дому турнул, она у тебя домовых и забрала.
Иван криво поморщился. Дед, как слыша, кивал головой.
— Чаво морщишься, — возмущенно вспыхнула на Ивана бабка, — Федьку Кочергу не помнишь, женка от ево ушла, так через месяц у ево ногу отрезали, говорят, ханхрена, какая к черту ханхрена, она сама Гальке-вертолету сказала: «Посмотрим, как он без домовых-то поживет?» — и бабка торопливо закрестилась.
Иван уже захмелел и соглашательски покивал головой, чтоб угодить скандальной старухе. И бабка начала рассказывать еще уйму других историй, так или иначе связанных с домовыми. У Ивана голова пошла кругом, и он начал верить в домовых.
Но тут очухался глухой дед и сразу начал возмущаться о плохой пенсии.
— Разе в советское время такое было, штоб люди в мусорках куски подбирали, а, ответь мне, — пристал он к Ивану.
— Дед, ты же сам в советское время семнадцать лет отсидел, а сейчас хвалишь советскую власть, как такое может быть? — крикнул старику через стол Иван.
— Я за свое сидел, и все сидели за свое, а щас все кричать, ды я сидел али мой папа ни за што, все за свое сидели, правда, сроки большие были, а так все получали свое.
— А энтую, как там ее, Задворскую-Надворскую, — крикнула бабка.
— Во-во, Наводворскую я бы сшас сам расстрелял, — возмущался старик, размахивая рукой, — власть ее кормила, поила, выучила, а она, когда стала разумной, давай энту родную власть обсирать, — разошелся в крик дед. — Сталина на нее нетуть.
— Айда домой, айда, — торопливо залопотала старуха, загребая старого в охапку, — а то еще на семнадцать лет угодишь. — И уже из дверей крикнула Ваньке: — Поверь, без домовых твой двор пойдет прахом, — потолкала деда во двор.
— Куфайку новую забрала, — забубнил Иван бабе вслед, словно та могла услышать его. — Вот с куфайкой она домовых и умыкнула, — пришел Иван к окончательному выводу — внепременности с куфайкой.
И заплакал.
Вернулась бабка Маша, забрала свой веник, Иван ее за широкую юбку ухватил:
— А какие они, домовые, а-а?
Старуха почмокала обескровленными губами и залопотала певуче, как при покойнике:
— Махонькие, ну прям тобе котята.
Поправила концы головного платка и более строго закончила:
— Без домовых, Иван, поверь старой на слово, ни в одном хозяйстве достатку вовек не будет, поверь сведущему человеку.
Иван зарыдал в голос, уронив голову на стол.
Старая махнула на него веником и пошла восвояси.
На столе, ни с того ни с сего, заверещал будильник. Иван поднял голову от стола, долго и тупо смотрел на него:
— Че, урод, разверещался, как с Валькой домовых упускать, так ты — нате вам, пожалусто, а как…
Иван потерял нить рассуждения и, обреченно махнув на будильник рукой, пошатываясь, направился в переднюю комнату. Там долго сидел на диване, обхватив буйну голову руками, затем взгляд его упал на сейф с ружьем. Он встал, долго не мог открыть его. Когда открыл, то достал из него двуствольное разобранное ружье. Затем собрал, еще раз невесть для чего подул в порожние стволы, и, закинув ремень на плечо, решительно направился на улицу.
В соседнем дворе визжала до хрипоты бабка Маша, дед горланил песню: «Хазбулат удалой, дам коня, дам седло…»
Были слышны удары веника по старику, на что старик сменил песню:
— «Генерал аншеф ему отпуск дал…»
Бабка, завидев Ивана с ружьем на плече, запричитала:
— Ты куды, обалдуй, с ружжом направился-то, ты што, непутевый, удумал-то, — дребезжала она, грозя Ивану веником.
— Домовых возвращать, — хмыкнул пьяно Иван и пошел за калитку.
По дороге в расхлябанной телеге ехал вдрызг пьяный егерь Рафкат Садыков, поминутно чмокая на кобылу тонкими губами. Завидев шагающего Ивана с ружьем, натянул резко вожжи, падая на спину.
Спросил, неуклюже слезая с телеги:
— Твой куда с ружьей пошел? — и икнул.
— Вас, егерей, отстреливать, больно много вас развелось, почти как начальников.
— Не имеешь таких правов, — возмутился искренне Садыков, — и опять икнул.
Выбежала бабка Маша и метнулась с причитаниями к Ивану:
— Не бери греха на душу, нет никаких домовых, по-шутковала я, а ты сразу за ружжо, не балда ли, всякой брехне верить, и прям как из ума выжила, с кем пошутила, — и старуха сокрушенно всплеснула руками по юбке.
— Есть домовые, — убежденно топнул ногой Иван и едва не упал.
— Дурню хоть кол на голове теши, он все равно скажет есть, — окрысилась старуха, стараясь вырвать у Ивана ружье.
— Че ты лезешь? — отпихивая старуху, недоуменно спросил Иван. — Оно все равно не заряжено.
— Какой домовой? — заинтересовался Садыков, доставая с передка телеги бутылку самогонки.
Иван начал бабкин пересказ, вставляя подохшего поросенка и Валькину куфайку.
— Понимаешь, — теребил он Садыкова за рукав, — они махонькие, но они-то жили у меня, а значит они мои, и нечего их хватать всяким Валькам, они мои.
— Значит, моя Файка тожа уперла томовых в одияле, то-то я смотрю, у меня пиджачок сохарелся, а суседка ховорит, курить ф пастели надо меньше, а енто, оказывается, фее финофата Файка, я чичас к ней поеду и заперу сфоих томовых, — заклинило на домовых и егеря Садыкова.
— Да делайте вы што хотите, — психанула бабка и отправилась за пустым ведром к колонке, бурча по дороге: — Ну, пьянь, ну, обормоты, худшее робят…
Они выпили предложенную Садыковым бутылку прямо из горлышка, каждый занюхал своим рукавом пиджака, и мирно разошлись, каждый за своими домовыми.
В дом к теще Иван зашел без стука, как в егерскую, с ружьем на плече.
Теща, сухопарая баба, с самозабвением месила тесто в квашнице на лавке у стола. Валька стояла у печи и, отворачивая лицо, подкладывала березовые чурки в ненасытный зев печи. Обе были заняты стряпней. Здоровый рыжий котяра заискивающе крутился под ногами у тещи. Мирная обстановка господствовала в доме на берегу оврага.
— Здоровенки булы, — поздоровался Иван разухабисто, весело.
Обе удивленно и испуганно обернулись на его слова.
— Ты какого приперся-то? — вместо «здравствуйте» сухо отчекрыжила половина.
— Домовых возвертай, — решил он брать быка за рога, — а то поросенок издох, — и Иван как назло забыл, что он еще хотел сказать Вальке обидное.
— А черта с рогами тебе не надо? — вытаскивая руки в тесте из деревянной кадушечки, взвизгнула очухавшаяся теща.
— То, что у вас такого добра хватает, я знаю, но возвертайте подобру моих домовых, — стукая прикладом ружья об пол, как можно строже сказал он, — а то ведь шутки закончились, — и потряс ружьем.
— Стреляй, милок кучерявый, — и Валька нахраписто шагнула на мужа.
— Ты брось, брось, — более миролюбиво утихомиривал жену Иван. — Оно к тому же и не заряжено, и отставил ружье в угол возле лавки. — А домовых вы мне возверните, — уже упрашивающим тоном попросил он.
— А че их искать-то, вон они в подполье, — запела ожившая от страха теща и подмигнула дочери, — Валька, как заявилась, так туды их спрятала, от греха, говорит, подальше, Иван-то, говорит, все захапал, а мне хоть домовые достанутся. И конфет им еще дала, — скрючила теща умильное лицо.
Иван, не разуваясь, протопал к крышке лаза в подполье и, открыв его, погрозил теще пальцем:
— Ну, ежели объегорила, то ховайся, зашибу.
Когда начал спускаться по крутой лестнице, попросил Вальку:
— Ты хоть бы огня какого дала, темно, как у негра в попе.
— И везде ты, Ваня, побывал, — съязвила Валька, подавая фонарик.
Теща захлопнула крышку лаза и хотела поставить на него флягу с водой.
— Помоги, что ли, чаво стоишь? — прикрикнула она на дочь. Вдвоем и справились.
Иван какое-то время настырно торкался в доски лаза, кроя жену и тещю отборной матерной бранью, затем подозрительно затих. Только послышался стук передвигаемых стеклянных банок. А затем его восторженный басок:
— Ну и славная у тебя медовуха, мать, сама в рот льется, и закусить добра хватает, — и тут же громко за горланил: «Врагу не сдаеться наш гордый варяг, врагу ни за что не сдается…»
Теща испуганно хлопнула себя по худым бедрам и запальчиво закричала ему:
— Паразит непутевый, вот пустила козла в огород, — и все суматошно нахлопывала себя по бедрам. — Ты брось лакать-то, я ведь на седьмое ноября приготовила, вот паразит, чтоб вы провалились со своими домовыми. — И начала одна оттаскивать флягу с люка лаза.
