Александр Сегень - Поп
– Мы тоже в отчаянии, как и вы, – продолжал Торопцев. – Но по трезвому размышлению…
– В данном случае мы бессильны, – сказал Комаринский.
– Тогда я один пойду! – сказал отец Александр. – Меня Бог выведет к ней. Давайте мне мои лыжи и привяжите ко мне салазки, чтобы я мог привезти её домой.
В сей миг у присутствующих вдруг родилась надежда, что, может быть, и впрямь Господь поведёт отца Александра туда, где можно найти ещё живую матушку.
– Хорошо, – сказал Торопцев. – Мы с Сергеем Ивановичем будем сопровождать вас. Только мы.
– И я! – воскликнул Коля.
– И я! И я! И я тоже! – закричали Миша, Саша и Костя Торопцев.
– Я повторяю, только мы с Сергеем Ивановичем, – сурово произнёс Николай Николаевич.
Они надели лыжи, Торопцев впрягся в лёгкие салазки, которые использовались для постоянной перевозки воды и дров, и три спасателя вышли в метель искать потерявшуюся матушку. Белый с чёрным пятном на глазу Нельсон и его мать, сплошь чёрная Ночка сначала бодро и весело сопровождали их, забегая вперёд, но постепенно стали трусовато жаться поближе, ожидая, когда люди повернут домой, в тепло и уют. С ума они, что ли, посходили?! Пройдя пару вёрст, Комаринский не вынес пурги и бьющего прямо в лицо снега и крикнул вслед быстро бегущему отцу Александру:
– Батюшка! Бесполезно, мы не выдержим!
– Я никого за собой не прошу, – отвечал священник крайне сердито.
– Он идёт наобум, – сказал Комаринскому Торопцев. – Он выбьется из сил и поймёт, что надо возвращаться. Или мы найдём её. Я почему-то верю, что найдём.
И случилось чудо, пурга стала стихать и стихать. Они шли уже больше часа, когда снег полностью прекратился. Утих и ветер. А ещё через час тёмный лес озарила луна. Собаки взбодрились, вновь бежали впереди людей, лишь время от времени весело оглядываясь.
– Как же ты далеко зашла, моя девочка, как далеко! – бормотал себе под нос священник. Он уже выбился из сил, но продолжал идти туда, куда его вело нечто необъяснимое.
Внезапно он остановился. Это были те самые деревья, которые он отчётливо видел над матушкой, когда она ложилась в сугроб.
– Нельсон! Ночка! Ищите! Ищите матушку Алевтину!
Собаки постояли, некоторое время внимательно глядя на отца Александра, чтобы как можно точнее понять задачу. Вдруг поняли и стали пружинисто рыскать, вальсируя кругами по сугробам. Люди в надежде смотрели на их озадаченное кружение, тяжело дыша после столь трудного, изнурительного пробега. И тут Нельсон стал хрюкать, внюхиваясь в один из сугробов, чихать и рыть, рыть. Ночка тотчас присоединилась к нему.
– Что там, Николай Николаевич, подойдите вы! – затаив дыхание, попросил отец Александр.
Торопцев и Комаринский бросились туда, где рыли собаки, тоже стали рыть снег.
– Нашли! – крикнул Торопцев.
– Здесь она! – крикнул Комаринский.
– Живая?
Молчание.
– Живая?
– Увы!
Отец Александр встал в снег на колени и посмотрел в чёрное, полное звёзд и лунного света небо. «Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас» – почему-то вспомнилось ему. И показалось каким-то отчуждённо нелепым. И всё вдруг стало отчуждённым и нелепым вокруг отца Александра. Он смотрел, как его самые близкие друзья укладывают окоченевшую его жену Алюшку на салазки, и в голове у него было пусто и звонко, как в ледяном шаре.
– Постойте! – Он встал с колен, подъехал на лыжах. Наклонился над спящим лицом покойницы. Осторожно произнёс: – Талифа куми![7]
Ничего не произошло. Господь дал только одно чудо, состоявшее в том, что они её нашли.
105
На рассвете трое изнурённых лыжников со скорбной поклажей добрались до своего села. Два гроба были ещё в сорок первом заготовлены отцом Александром для себя и любимой жены. Они хранились на колокольне под лестницей, и теперь настал черёд одного из них. Пока ещё было утро и все малые дети спали, Васса Петровна, Надя, Катя и Ева с трудом раздели Алевтину Андреевну, обмыли её ледяной водой, обтёрли спиртом. Сами растёрлись этим простейшим дезинфицирующим средством. Обрядили покойницу в лучшее платье, надели белые носки и летние туфли. Вчетвером уложили полнотелую попадью в гроб. Отец Александр наблюдал за этим со стороны. И казался безучастным ко всему происходящему.
– Батюшка, вы бы легли спать-то! – сказала Васса Петровна. – Мой-то силач и то уже спит. Удивительно, как наш учитель выдержал такое путешествие.
– Осталась единица, – печально сказал отец Александр.
Гроб поставили в холодные сени. Теперь отец Александр мог дочитать матушкино письмо:
«…Полагаю, что это не самоубийство, ибо никаких действий над собой я не предпринимаю, а просто ухожу, отводя беду от многодетной семьи. Возможно, и приду куда-нибудь, где отлежусь и выздоровею. Было бы гораздо большим грехом подвергать вас всех заразе. Тебе же хочу сказать, что никого я так не любила в своей жизни и не встречала лучшего человека, чем ты. Многажды я гневала тебя различными поступками и противостоянием. Прошу простить меня. Я всего лишь старалась удержать тебя в рамках, дабы ты не растворил себя в мире, который ты так смертельно любишь. Теперь тебе надо будет ещё больше остерегаться от дерзких и необдуманных поступков, потому что меня нет, на тебе одном лежит вся ответственность. Всем детям нашим – Васе, Мите, Андрюше, Данилушке, Еве, Саше, Мише, Вите, Людмиле, Колюшке, Виталию и Леночке – передай моё последнее благословение. Пусть помнят обо мне только хорошее. Сил больше нет писать. Надеюсь, ты, Сашенька, выпросишь для меня у Господа Бога прощения всех грехов и упокоения в месте злачнем, месте тихом, месте чистом. Там мы и встретимся вновь. Люблю тебя!
Твой точильный камень».
Слёзы, наконец, брызнули из глаз отца Александра во все стороны, когда он прочитал последние два слова. Ведь он наивно полагал, что матушка ничего не знает про это сравнение с точильным камнем, а теперь выходило, что она знала.
– Боже, Боже! – всхлипывал он. – Если ей не будет райского наслаждения, то и мне пусть не будет. Хочу быть только с нею!
106
Сразу после похорон матушки наступила сильная оттепель. Словно снег для того только и приходил, чтобы она ушла в него. Заладили противные сырые дожди. Батюшка представлял себе, как он, свежий вдовец, подолгу простаивает над могилкой безвременно ушедшей супруги, а погода не давала ему такой возможности. Стоять часами под дождём было бы очень картинно. К тому же и сказано: «Что меня тут ищете?» Она была теперь не в земле, а иных землях незнаемых.
Каждое матушкино слово то и дело всплывало в памяти отца Александра. Казалось бы, он все слёзы выплакал, а они вновь наполняли его очеса, едва только воскреснет «зайчик подседелый» или то, как он сам любил в последнее время называть её «фрауляйтером». И если то, как она коверкала «Херувимскую», до бешенства раздражало его некогда, теперь казалось милым и незабвенным. Навсегда утраченные матушкины недостатки выглядели теперь столь же драгоценными, как её неоспоримые достоинства.
