Юрий Поляков - Убегающий от любви (сборник)
— Что ты предлагаешь? — пожал плечами Кирпиченко.
— Ее надо напугать. Так напугать, чтобы она на всю жизнь запомнила: от меня ей никуда не деться. Никуда!
— Ну-у нет! Вы будете друг друга пугать для полноты чувств, а мои ребята подставляться! Эх, Шарманов, всегда тебе какие-то стервы нравились.
— Ваня, помоги! — попросил я. — Ради нашей дружбы! Я же тебе никогда не отказывал…
— Хорошо. Мы ее напугаем, но ты с ней расстанешься. Навсегда. Я не хочу, чтобы однажды мне пришлось считать количество дырок в твоей башке!
— Не могу без нее! — повторил я, повесив буйну голову.
— Я тебя предупредил, — ответил Ваня голосом джинна, выполняющего последнюю просьбу зануды Аладдина.
Штурм Катькиной квартиры громилами спецназа, прикрывающимися металлическими щитами (для достоверности их предупредили, что внутри вооруженная банда), навсегда запомнился соседям и случайным очевидцам. Представляю, что пережила Катька, когда дверь ее квартиры обрушилась на пол под мощными ударами и мужики в камуфляже и черных масках с матерщиной вместо «ура» ввалились в ее уютную квартирку, любовно обставленную и украшенную настоящим Зверевым и митьками.
Мой психоаналитик, член-корреспондент Академии педагогических наук и лауреат премии имени Ушинского, уверяет, что воспитание — это процесс нанесения зарубок на психику. Без соответствующей зарубки изменить поведение невозможно. Чем сильнее недостаток — тем глубже должна быть зарубка. Если это действительно так, то моя зарубка получилась что надо — до кости, до самого мозга стервозной Катькиной кости!
Я забрал ее через день из Лефортова, тихую, жалкую, растерянную…
— Зачем ты это сделала? — спросил я, усадив ее в машину.
— Это не я…
— А кто?
— Когда-нибудь расскажу.
— Когда?
— Когда пойму, что ты меня действительно любишь…
Я сделал вид, будто поверил. В конце концов, и она тоже имела право поиграть этим безразмерным словом «любовь». Главное — Катька стала ручной голубицей. Как и требовали Гоша с Тенгизиком, она безвылазно сидела дома, читала по-французски Пруста. Когда я возвращался из офиса, Катерина угощала меня ужином, всякий раз изобретая с помощью поваренной книги что-нибудь необыкновенно вкусненькое. Я ел, а она смотрела на меня с такой нежностью, с какой обычно кормящие матери смотрят на сосущего младенца.
— Десерт будешь? — спрашивала она.
— Конечно, — отвечал я.
И мы падали в постель, как в небо. Иногда среди ночи я вдруг открывал глаза, вглядывался в ее спящее лицо и скрипел зубами от нестерпимых приступов нежности.
«Прав, прав старый бисексуал Шекспир: самые лучшие жены выходят из укрощенных стерв!»
13. Бологое
— Это что за остановка? — Павел Николаевич отогнул краешек занавески с синей надписью «Красная стрела».
За окном началась пристанционная суета огней.
— Остановка может быть только одна — Бологое. Других нет, — ответил я.
— Отлично! Жизнь кидается в нас розами.
— Почему?
— А потому что винцо-то у нас как раз кончилось! — Он кивнул на пустые стаканы с бордовыми ободками на донышках. — У вас ничего нет?
— Вообще-то я не пью.
— Я заметил. А вам интересно то, что я рассказываю?
— Любопытно.
— Ох уж эти мне писатели — «любопытно». Берете сюжет?
— Я еще не знаю, чем все закончится…
— Узнаете. Берете?
— Беру. Думаю, может получиться неплохая повесть. А что вы с ней будете делать, с рукописью?
— Сначала прочитаю.
— И?..
— Сожгу.
— Тогда я не буду писать.
— Почему? Какая вам-то разница? Вы же получите свои деньги.
— Может быть, вам все равно, как зарабатывать, а мне не все равно…
Поезд, полязгивая, начал тормозить. Теперь уже я отогнул занавеску: на освещенной платформе стояли два милиционера и женщина с огромным баулом, к которому был привязан большой плюшевый медведь.
— Толик! — негромко позвал Павел Николаевич.
— Спит, — предположил я.
— Исключено.
И действительно — через мгновение дверь отъехала в сторону и появился сосредоточенно-бодрый телохранитель.
— Давай-ка организуй, пожалуйста, нам чего-нибудь легонького! Чтобы без эклектики… Сколько стоим?
— Двенадцать минут.
— Успеешь. Давай!
Толик ушел выполнять задание. Поезд остановился, а потом чуть подался назад.
— Я пошутил. Я спрячу вашу рукопись, — после долгого молчания произнес Павел Николаевич.
— Куда?
— Догадайтесь!..
— Попытаюсь.
— А ведь я знаю, о чем вы еще хотите спросить. — Он посмотрел на меня значительно.
— О чем?
— О том, как можно было после такого оставлять ее у себя, да?
— Нет, как раз это мне понятно… Наверное, очень приятно — чувствовать себя укротителем!
— Да, это упоительно! По той же причине люди держат в своих домах хищных зверей. Представляете, вы входите в квартиру, и о ваши ноги трется не какая-нибудь киска, которая купила бы «Вискас», а самая натуральная рысь или даже пантера… Здорово, правда же?
— А если в горло вцепится?
— Во-от! Но ни один укротитель не верит в то, что его сожрут. Других жрут, а он не верит. И в бизнесе то же самое — у меня уж стольких друзей грохнули. А меня не грохнут. Только так. Иначе нельзя… Поэтому я и взял ее с собой в Майами. А ведь сначала не хотел. Как чувствовал… Но ведь она совсем ручной была. С парашютом ради меня прыгнула. Представляете — с парашютом! Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
— Нет.
— Вы несчастный человек. Хотите попробовать?
— Нет.
— Боитесь?
— Ленюсь.
— Вы инвалид лени! А вы знаете, куда лучше всего приземляться с парашютом?
— Куда?
— В постель к любимой женщине. А еще лучше, если и ты и она прыгаете одновременно и приземляетесь в одну постель!
— Метафора?
— Хренафора… Это — фантастика! Иначе я бы никогда не взял Катьку в Майами…
Дверь купе снова отодвинулась — и телохранитель поставил на стол две бутылки донского игристого:
— Вот. Другого красного нет. Про французское и не слышали. Сказали: это вам не Москва зажравшаяся, здесь только водку пьют…
— Ну что ж, — философски заметил Павел Николаевич. — Такова Россия — смесь бургундского с донским игристым! Спасибо, отдыхай!
Толик вышел.
— Замечательный мужик! Знаете, за что его из «девятки» поперли?
— За что?
— За то, что он Советский Союз развалил!
— Не понял!
— Объясняю. Когда Горбачев собрал всех президентов в Ново-Огареве подписывать союзный договор, Толик во время торжественного обеда торчал как раз в группе охраны. Выпил, понятно, малость, чтобы не очень противно было на всю эту сволочь глядеть. Они там, в «девятке», умеют так выпить, что со стороны ни за что не догадаешься. Профессионалы! И вдруг к Толику во время аперитива президент, кажется, Молдавии, если мне память не изменяет, Мирча Снегур привязался. Что-то ему не понравилось. Мол, не так смотришь, не так стоишь! Снегура тоже понять можно: был он какой-то там драный первый секретарь занюханного ЦК Молдавии — и вдруг сделался аж президентом! Крыша у него и поехала. А Толик вместо того, чтобы прогнуться и повиноватиться, как это обычно делается, взял да изобразил лицом: «Иди ты лесом, Мирча!»
