Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
Страдание как будто выжало из Юльки всю её яркую красоту — досуха. Бледная, отёчная (ещё одно дивное словечко старшей Стениной), с вечно прикушенной губой, Юлька меньше всего подходила на роль объекта зависти — и Вера жалела её в те дни и пыталась укрыть своё счастье, но оно упрямо лезло в глаза, летало в воздухе, звенело в голосе.
Евгения тотчас заметила, как изменилась вдруг тётя Вера Стенина. Она и раньше без конца пыталась Веру трогать, обнимать, брала за руку, целовала, куда придётся, (в основном приходилось — в бок).
— Это вообще-то моя мама, — сердилась Лара. — Иди свою целуй!
После этих слов бедняжка Евгения принялась ластиться к Вере тайно, пока Лара не видела — Стенина терпеливо сносила все эти восторги. Лара же, хоть и ревновала, но сама вовсе не спешила обниматься с мамой — она рано стала брезгливой к любым телесным проявлениям. Не могла ходить за руку или в обнимку (и этим походила на Веру), не любила, когда её целовали при встрече.
Новая, счастливая тётя Вера нравилась Евгении ещё сильнее — стоило присесть на минутку, как девочка уже была рядом, прижимаясь то с одного, то с другого боку.
— Если бы ты была парнем, — призналась однажды Евгения, — я бы в тебя влюбилась.
И тут же покраснела так, будто ей впрыснули под кожу краску.
Вера и вправду похорошела — ровно настолько, насколько подурнела Копипаста. Может, им был отведён один счёт на двоих и всё, что убывало от Юльки, переходило к Вере? (В принципе, это было бы очень удобно. Всегда можно договориться и перетерпеть сложный период — при условии, что за ним обязательно последует счастливый.)
Похорошевшая Стенина много раз высматривала знакомый силуэт у входа — и однажды увидела, задохнувшись от радости: Сарматов шёл прямо навстречу, поедая мороженое.
— Холодно ведь, — удивилась Вера, но Сарматов объяснил, что любит есть мороженое на холоде. И ещё объяснил, что был в командировке, поэтому не появлялся целую неделю.
— Позвонить тоже не мог?
— Я звонил, — заявил Сарматов. — То занято, то длинные гудки. А потом трубку взяла девочка и сразу же бросила.
«Вполне могло быть», — решила Вера. Спросила, куда он ездил.
— В Москву, куда же ещё?
— Ну не знаю. Скоро, говорят, будет летать прямой рейс до Парижа.
Сарматов посмотрел на Веру с интересом. Честно сказать, без интереса он на неё никогда не смотрел — вот поэтому Стенина и чувствовала себя теперь такой счастливой и значимой.
— Ты понравилась Славяну, — сказал Сарматов. — Он говорит, ты ему напоминаешь о чём-то приятном.
— Конечно! Что может быть приятнее молодости?
— Не понял. Вы были знакомы?
— Да, в одной компании пребывали. Знаешь такого художника, Вадима Ф.?
Сарматов поспешно дожевал вафельный стаканчик.
— Тот самый Вадим, чью картину ты пыталась стибрить с выставки? Слушай, я только что понял — Славян раз сто мне про него рассказывал, но, видимо, я его не очень внимательно слушал. Теперь ясно. Твой Вадим и злой гений Славяна — одно лицо.
— Злой гений? — переспросила Вера.
— Ну да. Злой, потому что Славяна мучает зависть, а гений — потому что он и правда гений.
— Когда-то давно Вадим написал мой портрет, — сказала Вера. — Подарил, а потом забрал, и я просто хотела восстановить справедливость.
— Её все всегда хотят восстановить, — заметил Сарматов. — Вот Славян, например, считает, что это несправедливо — столько успеха одному человеку. Он считает, ему не везёт, но ты же видела…
— Безнадёжен, — вздохнула Вера.
— Да, но при этом утверждает, что Вадиму просто повезло, а против него, горемыки, ополчилась удача.
— Как ты думаешь, — поинтересовалась Вера, — он завидует именно успехам — деньгам, признанию, славе? Или тому, что у Вадима такие классные картины, что их украсть хочется?
Сарматов долго молчал. Они успели дойти до остановки, троллейбус гудел, подъезжая.
— Я думаю, он завидует всему разом, — сказал Сарматов, наконец. — Как насчёт того, чтобы пойти ко мне в гости? Для разнообразия.
Вера с трудом удерживала радость — она рвала поводок, как мощный пёс, учуявший кошку.
— Расстегайчики купила? — поинтересовался Сарматов, забирая у Веры сумку.
— Сегодня пирожки с картошкой, для девочек!
Он хмыкнул и повёл Стенину вверх по ступенькам.
— Далеко живёшь? — спросила она. Сарматов не ответил и, только когда они подошли к подъезду, хихикнул. Вера не сразу поняла, что он делает — зачем вытаскивает связку ключей, на которой висит длинная витая отмычка от железной двери.
Он жил в доме номер четыре по улице Воеводина! Минута от музея!
— Но ведь у тебя телефон начинается на пятьдесят три, — припомнила Вера. — Это же вокзальная АТС… В чём дело, Павел Тимофеевич?
— На улице Свердлова живет мой диспетчер. Звонки принимает.
— То есть соседка — это для прикрытия? Почему ты сразу не сказал, что живёшь рядом с музеем?
— Мне хотелось сохранить в себе какую-нибудь тайну. Давай быстрее, заходи.
Воеводина, четыре — адрес мечты. Вера считала этот дом на Плотинке самым красивым в городе, правда, она смотрела на него только снаружи — внутри, в квартирах, не бывала. В детстве мама часто брала Веру с собой в магазин «Подписные издания» — там они получали тома Тургенева и Толстого, пылившиеся теперь в стенном шкафу вместе с другим приданым. Вера искоса глянула на Сарматова, открывавшего, кажется, уже четвёртый замок на квартирной двери, — что, если примерить к нему слово «жених»? Слово село как влитое.
— Добро пожаловать, — сказал Сарматов, включая свет в прихожей, и Веру тут же ослепил свет сочной жёлтой люстры, достойной гостиной, а может, и бальной залы. Гостья зажмурилась, и поэтому не сразу оценила масштабы и размах сарматовского жилья.
Отличные были квартиры в доме номер четыре, не зря Вера его так любила!
— И ты один здесь живёшь? — удивлялась она, переходя из кабинета с тяжёлой мебелью в тихую тёмную спальню. — Кем же ты работаешь?
— А я обязательно должен кем-то работать?
— Или ты расскажешь, или я уйду. И пирожки унесу!
— Пирожки — это серьёзная угроза, — сказал Сарматов. Они к тому времени уже переместились в кухню — и хозяин раскрыл холодильник, полки которого были тесно заставлены продуктами, как на карикатурах журнала «Крокодил» — когда высмеивалось воровство и взяточничество. Живьём Вера таких натюрмортов не видела со времён своего сытого детства. К тому же в детстве не было зимней клубники, шоколада с орешками, чесночного соуса и ликёра «Бейлис».
— Только со льдом! — сказал Сарматов. Налил ликёр в квадратные стаканы и бросил в каждый по три кубика льда.
