Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
Статистика была потрясающей. 43 процента детей в его школе (от шести до четырнадцати лет) никогда не спали в своей собственной кровати. Из этих 43 процентов 24 процента спали с другим ребенком, 19 процентов — с двумя или несколькими детьми. 17 процентов детей воспитывались в семьях, где один из родителей был алкоголиком. 5 процентов детей попробовали алкоголь уже в возрасте четырех лет. У 21 процента всех детей один из родителей умер. В 32 процентах случаев родители были разведены. 7 процентов всех детей жили у родственников или приемных родителей. И только у 12 процентов была своя комната.
— У нас есть свои планы, — улыбнулся доктор Фройнд, — но у нас нет денег. Мы планируем построить большой приют в виде отеля за городом, где могли бы жить дети. Мы уже нашли подходящее здание, у нас есть часть денег, но их недостаточно, чтобы закончить строительство.
За окнами кабинета, в котором мы беседовали, шел снег. Год подходил к концу. На белом снегу чернели рельсы западной железной дороги. Облака низко нависли, становилось холодно.
Мартин не изменил своего отношения ко мне. Он признал мое существование, но продолжал говорить мне «вы» и обращался только в случае крайней необходимости. Вечером, когда мы приходили домой, он делал уроки и отправлялся спать. Он стал мыться. В необходимости этого его убедил доктор Фройнд. Это было странное время, думаю я, вспоминая обо всем сегодня. Казалось, я должен был находиться в смятении из-за невозможности осуществления своих планов, но я был счастлив и спокоен. Я больше не стремился бежать, я стал очень кротким за то недолгое время моего знакомства с доктором Фройндом.
11 ноября с утренней почтой принесли письмо. 14 ноября в десять часов утра я должен был явиться для дачи показаний в здание полицейского комиссариата первого района.
9
Я шел туда в странном расположении духа, которое было вызвано долгими часами размышлений. Я совершенно бесстрастно оценивал свои шансы. Дача показаний — за этими безобидными словами скрывалось многое. Собственно, я и не мог надеяться, что мои преступления вечно останутся нераскрытыми. Значит, нашли след, берущий свое начало с ошибки, которую я где-то когда-то допустил. Теперь они будут меня спрашивать, потом снова и снова проводить допрос. Может быть, мне повезет, и я смогу ответить на эти вопросы. А может быть, и нет.
Конечно, я мог еще попытаться бежать. Но наверняка границы для меня уже были закрыты, если полиция имела хотя бы малейшее подозрение, и я попал бы в еще более затруднительное положение. Я не мог больше вести себя так бездумно, как раньше. Я стал тяжел на подъем, устал и, конечно, был очень болен. Мне было тяжело дышать. Головные боли участились. Я держался благодаря морфию Мордштайна. Но тем не менее я не был прежним. Я сильно изменился, я это чувствовал.
Может быть, я изменился под влиянием доктора Фройнда. Слова, которые он произнес в первую ночь, врезались мне в память. Нельзя вечно бежать. В жизни каждого наступал день, когда необходимо остановиться и, прислонившись к стене, взглянуть в глаза реальности. Я хотел этого. Я слишком устал, чтобы бежать.
Я пошел в полицию. Я долго ждал, передо мной было несколько человек. Я сидел на скамейке в грязном холодном коридоре перед дверью кабинета, куда меня должны были вызвать, и дрожал от холода. Я находился в состоянии полной отрешенности, которую человек испытывает в состоянии опьянения, перестав думать о трудностях. Я был абсолютно равнодушен. Морфий оказал свое влияние на организм. Я был так спокоен, что даже смог разговориться с человеком, который подошел минут через десять и сел рядом со мной. Ему было лет сорок пять, симпатичный, но плохо одетый и чем-то озабоченный. Он понравился мне с первого взгляда.
— Сегодня это опять надолго, — терпеливо сказал он.
— Да.
— Вы уже бывали здесь?
— Нет.
— Я спросил только потому, что сам уже несколько раз приходил сюда.
— Да?
— Да.
Тема была исчерпана, но вдруг он сказал:
— Позвольте представиться — Хоенберг.
— Очень приятно, — сказал я и протянул ему руку. — Моя фамилия Франк.
— Вы здесь тоже из-за ребенка? — спросил он смущенно.
— Нет. Почему?
— У вас нет детей?
— Есть, — сказал я. — Сын.
— У меня тоже. Боже, если бы я только мог предположить… — он замолчал и вздохнул.
— Что-то не так с вашим мальчиком?
— Ничего, — сказал он глухо. — С моим мальчиком все в порядке. Его зовут Герберт. Десять лет. Он был прекрасным ребенком — до последнего времени. Какой-то черт вселился в него. Вы не представляете, что мы пережили, моя жена и я. Особенно моя бедная жена. Я представитель фирмы, постоянно в командировках — меня это так не коснулось. Но моя жена! — Он снова вздохнул. Я посмотрел на него. У него было очень приятное и дружелюбное лицо.
— Герберт болен?
— Да, господин Франк. Не физически. Он душевнобольной, я всегда так считал.
— Душевнобольной?
— Да. Мы с женой убеждены в этом. Что-то произошло в его душе, он очень изменился.
— Что вы имеете в виду?
Хоенберг смущенно оглянулся и сказал почти шепотом:
— Его выгнали из школы, господин Франк.
— Из-за чего?
— Из-за сексуального правонарушения. — Он смотрел в пол. — Только представьте себе! Мой сын! Он попытался изнасиловать девочку. Ужасно, правда?
Я молчал.
— Они скрыли этот факт, — сказал он. — Они скрыли это, потому что знали меня. Мы отдали Герберта в другую школу. Полгода все было в порядке. А сейчас…
— А сейчас?
— Опять то же самое, — сказал он. — Рецидив. Хуже, чем в первый раз. Вмешалась полиция — мать девочки написала заявление. Поэтому я сейчас здесь. Случай подсудный. Вы можете это себе представить, господин Франк? Осужден! Мой мальчик будет осужден в возрасте десяти лет. — Он прикрыл глаза рукой.
Я задумался. Потом я сказал:
— Послушайте, господин Хоенберг, я могу дать вам один совет. У меня тоже трудный ребенок. В Вене есть прекрасный воспитатель, доктор Фройнд. Он открыл консультацию для детей и их родителей и принимает каждый четверг с четырех до восьми часов. Отправляйтесь к нему с вашим Гербертом.
— Вы думаете, он может мне помочь?
— Если не сможет он — не сможет никто, — убежденно ответил я. — Для меня этот человек святой. Попробуйте. С моим мальчиком он сотворил чудо. Я могу вас записать.
— О, вы действительно могли бы это сделать?
— Конечно.
Мы обменялись адресами и телефонами. Я пообещал позвонить ему. Дверь, перед которой мы оба ждали, открылась, и чиновник вышел в коридор.
— Господин Вальтер Франк, — громко сказал он.
Я поднялся.
— Да, иду, — сказал я равнодушно и холодно. Затем я поступил довольно странно. Я до сих пор не могу себе объяснить, зачем я это сделал. Я обратился к Хоенбергу: — Обязательно приходите ко мне. Нам многое нужно рассказать друг другу.
— С удовольствием, если позволите, — он был смущен.
— Когда-нибудь вечером. Вас устроит суббота?
— Отлично, господин Франк, — он улыбнулся.
— Тогда в субботу в половине девятого, после ужина, — обрадовался я. Я даже не думал о том, что не смогу выполнить этой договоренности.
— В субботу в половине девятого, — повторил он.
— Хорошо. Я очень рад! Приходите вместе с женой!
— К сожалению, это невозможно, господин Франк. Она уехала за город.
— Ну хорошо, — сказал я, — тогда приходите один.
Я повернулся и мимо чиновника прошел в кабинет. У двери я остановился. За письменным столом у окна сидел второй чиновник. Перед ним сидела Вильма.
10
Она серьезно посмотрела на меня. Затем приветствовала меня легким кивком головы.
— Добрый день, Вильма, — сказал я и протянул ей руку. Она ответила на рукопожатие.
— Садитесь, господин Франк, — предложил чиновник, сидевший за письменным столом.
Другой сел за пишущую машинку и с любопытством смотрел на меня.
«Ну вот, — подумал я. — Все кончено». Вильма сидела рядом. Я бы очень хотел знать, что она уже успела рассказать обо мне. Но узнать этого мне, наверное, не суждено. Я посмотрел на Вильму. Она отвернулась. «Она всего лишь женщина, — подумал я.
— Я могу идти? — спросила она.
— Нет, останьтесь, пожалуйста.
Она пожала плечами.
Итак, очная ставка. Тоже хорошо! Позаботится ли доктор Фройнд о Мартине? Мои деньги так и лежат дома. Ах, если бы я только их куда-нибудь спрятал! Слишком глупо. Вероятно, меня оставят здесь. Конечно, они прямо сейчас могут взять меня под арест. Я и не предполагал, что они уже так много знают. И что здесь будет Вильма.
— Вы знаете, для чего мы вас вызвали, господин Франк? — спросил чиновник. Он был высокий и тощий, с серым от сверхурочной работы лицом.
