Уильям Уортон - Пташка
Я беру длинную палку и отправляюсь к речке. То, что мне нужно, обычно плавает в ней в большом количестве. Наверное, к ней где-то подведена канализационная труба, потому что на ее берегах вряд ли поместится столько влюбленных. Я вытаскиваю один, подходящего размера и в хорошем состоянии, мою его тут же в речке, а затем приношу домой и мою еще раз. Выворачиваю наизнанку. Натягиваю — оказывается, в надетом виде я его практически не ощущаю. Потом я засыпаю с презервативом, так его и не сняв.
В последующие несколько сумасшедших недель я почти каждую ночь наполняю его чуть ли не до краев. Мы с Пертой так увлечены друг дружкой, что все мои сны состоят из головокружительных полетов, страстных песен и ошеломительных кульминаций.
Теперь мне удается гораздо лучше отделить то, что происходит в моем сне, от моей дневной жизни. Во сне я вообще с трудом вспоминаю, что днем я не птица. Я превратился в кенара почти полностью. Днем я сделал проволочный каркас для гнезда и поместил его в клетку, где сидит Перта, канарейка из реального мира. Ночью же мы с Пертой вьем наше гнездо. Как ни странно, но днем сидящая в одиночестве Перта также проявляет интерес к постройке гнезда. Я даю ей корпию, и она принимается за дело. Такое бывает. Иногда во время периода гнездования самка начинает вить гнездо даже без самца.
В моем сне постройка гнезда приносит мне массу удовольствия. Перта, которая проявляет себя прекрасным строителем, делает большую часть работы. А работа очень трудная: нужно и плести, и вязать, и конструировать. Мое участие сводится главным образом к тому, что я подношу строительные материалы. При сооружении гнезда Перта проявляет поразительные сноровку и проворство. В качестве кенара я способен их оценить гораздо лучше и еще больше восхищаюсь своей подругой.
Каждый день, отправляясь кормить птиц и чистить их клетки, я проверяю, как у Перты обстоят дела с постройкой гнезда, которое она решила вить прямо в вольере. Оно точь-в-точь похоже на гнездо, которое Перта вьет в моем сне, разве что во сне работа двигается чуть-чуть быстрее. Неужели сон может опережать реальную жизнь? Я начинаю склоняться к мысли, что на самом деле не знаю, какие события следует считать реальными, а какие нет.
Когда гнездо закончено, Перта сообщает мне, что следующей ночью собирается снести яйцо. Именно ночью, потому что по ночам мне обычно снится день. Когда же я просыпаюсь и наступает другой, настоящий день, я продолжаю оставаться во власти моего сна. Я все время думаю о том, как будет отложено наше яйцо. Мне даже трудно понять, что пока я вижу сны, настоящая Перта спит — а снящаяся Перта просыпается, лишь когда та Перта засыпает. Снятся ли они друг дружке? Права ли моя Перта? Действительно ли птицы не видят снов? Неужели им никогда не снятся они сами за пределами своих клеток?
Ночью Перта действительно откладывает яйцо. Перед этим я сижу рядом с ней. Она рассказывает, что может чувствовать, как оно в ней созревает, как твердеет скорлупа и как затем оно приходит в движение, чтобы вскоре оказаться в гнезде.
Она просит меня спеть ей, чтобы яйцу легче было выйти. Я начинаю петь — нежно, рассеянно, даже не зная, какой она будет, моя песня. Я пою о том, как мы были вместе, как жили душа в душу и что это только начало. Быть отцом — это совсем не то что быть просто мальчишкой.
Утром, едва начинает светлеть небо, Перта говорит мне, что яйцо уже снесено. Она приподнимается, чтобы я мог его видеть. Оно такое красивое. Она сходит с гнезда, и я медленно на него опускаюсь. Тепло ее тела исходит от яйца, от гнезда, проходя через перья к самой моей груди. Я стараюсь не шелохнуться, и это тепло пронизывает меня всего. Я стараюсь почувствовать то, что недавно ощущала Перта, что ощущает она сейчас. Перта наклоняется над гнездом и кормит меня. Затем она приседает рядом с гнездом и выгибает спинку, желая принять меня.
И Перта, живущая в моем сне, и Перта, живущая в клетке, откладывают по четыре яйца. Те, что снесены Пертой, обитающей в клетке, такие же красивые, как наши. Эти яйца я оставляю в ее гнезде. Я хочу исключить всякую вероятность того, что яйца в моем сне окажутся камушками; а кроме того, я знаю, что яйца дневной Перты должны быть стерильными. Если я знаю, что они должны быть такими, то какой смысл забирать их из гнезда?
Днем я боюсь, что яйца в моем сне могут тоже оказаться стерильными. Однако ночью я об этом совсем не беспокоюсь. Я спрашиваю Перту, почему раньше у нее были только стерильные яйца, и она отвечает, что до сих пор ее никто не оплодотворял как следует. Мне хочется в это верить.
Мне очень хочется, чтобы наши яйца оказались оплодотворенными. Я желаю этого изо всех сил. Я рассматриваю в бинокль, как вылупляются из яиц птенцы в гнездовых клетках. И это глубоко отпечатывается в моем мозгу. Мне хочется в точности знать, как мне себя в этом случае вести, когда я буду птицей. Мне хочется отворить моим детям дверь в большой мир по всем правилам.
Другая большая клетка постепенно заполняется птенцами. Судя по тем схваткам, которые там время от времени происходят, большинство — самцы.
Я смотрю на бедную Перту, одиноко сидящую в клетке на свитом ею гнезде со стерильными яйцами. Мне кажется несправедливым, что ей придется зря их высиживать. По прошествии недели, то есть половины срока высиживания, я беру эти яйца по одному и подношу к свету. Они все действительно стерильные.
Я решаю, что с этим нужно что-то делать. У меня есть три самки, в чьих кладках птенцы должны вылупиться примерно в то же время, когда это могло бы произойти у Перты. У одной пять яиц, а у других по четыре. Я беру два яйца из того гнезда, где их пять, и по одному из остальных. Три птенца на гнездо — это как раз то, что надо, им будет не так тесно и у них будет больше шансов выжить.
Я подкладываю эти четыре яйца Перте взамен стерильных. Теперь я чувствую себя гораздо лучше. Уверен, Перта будет хорошей матерью. Два яйца взяты у Пташки и Альфонсо. Думаю, Пташка не возражает, чтобы я их взял. Перта, похоже, не замечает подмены и принимает новые яйца за свои. Прежде чем положить их в гнездо, я убеждаюсь, что они все действительно оплодотворены. Яйца я проверяю с помощью карманного фонарика. Семидневное оплодотворенное яйцо матовое, и сквозь него уже проступают кровеносные сосудики.
В моем сне я без устали разглядываю кладку наших яиц, но не могу заметить в них никакой перемены. Замена яиц в гнезде другой Перты совершенно не сказалась на наших. Думаю, от этого у наших яиц больше шансов оказаться оплодотворенными. Мне очень хочется поскорей стать отцом. Я хочу сам выкармливать своих птенцов. Сидя на насесте, я часто кормлю Перту и пою ей песни.
Когда я стану отцом и буду знать, что продолжением меня стала новая жизнь, это лучше всего подтвердит, что я действительно существую. Я чувствую, что стану от этого более настоящим, причем не только как птица, но и как человек. Осознание своего отцовства — вот, по существу, единственная вещь, доказывающая самцу, что он состоялся, что он есть.
В ту ночь, когда птенцы должны вылупиться и Перта говорит, что уже чувствует, как они шевелятся под скорлупой, я сижу на яйцах, пока она принимает ванну, чтобы потом прикосновение ее мокрых перьев сделало скорлупу мягкой и птенчикам было легче ее проломить. Я и сам теперь могу чувствовать движение в каждом яйце. Да, все вылупятся к утру. Я это знаю. Когда Перта возвращается в гнездо, я пою ей песню. И я хочу, чтобы ее услышали мои дети, они уже умеют слышать. А скорлупа очень тонкая. Вот она, эта песня:
Появитесь,
Пробейте насквозь скорлупу
Бытия и отведайте
Соленый воздух начала;
Оно ваше, это теплое,
Подоткнутое одеяло
Новой жизни.
В тот день, когда птенцы должны вылупиться, я должен идти в школу, но решаю прогулять. Впервые в жизни. Хотя и знаю, что все немедленно обнаружится. Ведь я каждый день обедаю с отцом в его служебке. Он тут же поймет, что меня в школе нет. Но мне все равно. Конечно, я не могу слоняться вокруг вольера — мать сразу меня обнаружит. Вместо этого я иду в лес и забираюсь на одно из своих самых любимых деревьев, невдалеке от того места, где у нас была голубятня. Я устраиваюсь в развилке ветвей, почти у самой верхушки, откуда все видно, как на ладони.
Там, наверху, я провожу весь день. Не могу удержаться и все время думаю о том, как мои детки пытаются пробить скорлупу. Я словно сам чувствую, как им это трудно. Откидываюсь спиной на толстую ветку и пытаюсь прямо сейчас вернуться в мой сон. Ничего не выходит. Кроме того, где-то в глубине души я сознаю, что попытка попасть в него днем может для меня плохо кончиться. Не знаю точно, что именно случится: может, это разрушит мой сон, а может, он захлопнется, и я уже не смогу выйти из него, чтобы вернуться в свой мир, — просто я знаю, что это опасно.
