Пэт Конрой - Обрученные с Югом
— По-моему, это был Сатана, а не Бог, — бурчит Маклин.
— Согласна на сто процентов, — говорит Шеба, снимает очки и смотрит исподлобья.
Маклин впивается взглядом в Шебу. Что касается умения жечь взглядом, словно каленым железом, они достойные соперники.
— Где-то я видел эту лоханку, — бросает Маклин и переводит взгляд с Шебы на нас. — Знакомая рожа. В рекламе «Найк» снималась, что ли. Или еще где-то.
— Или, — говорит Шеба, и мы спешим навстречу вагончику, который направляется обратно на Пауэлл-стрит.
В каждом городе есть свой Тендерлойн. Вы чувствуете, как сам воздух меняется, словно вы преодолели невидимую границу, и вас со всех сторон обступают убожество, обветшалость, уныние, как будто город износился до дыр и сам не знает, как залатать их. Несмотря на то что Тендерлойн находится в центре, он напоминает подгнивший бочок яблока, которое долго пролежало на солнце и теперь привлекает внимание мух и ос. Некогда этот район был очень красив, и теперь многие здания радуют глаз своей архитектурой, но былая роскошь растрачена в превратностях разгульной жизни. В Сан-Франциско можно определить, что вы попали в неблагополучный квартал, по тому виду, который открывается из окон. В Тендерлойне куда ни посмотри — повсюду тоска и безобразие. В переулках пахнет мочой, помоями и дешевым вином. В понедельник мы должны развезти более сотни обедов по семи гостиницам-ночлежкам. Наш план таков: работать сообща, с максимальной скоростью. Начинаем с гостиницы под названием «Кортес». Пока Шеба любезничает с дежурным, остальные отправляются в глубь заведения, которое вполне оправдывает прозвище «клоповник». Здесь пахнет двумя сортами плесени: той, что образуется на дешевом сыре, и той, что разводится в сырых и темных подвалах, незнакомых с дезинфекцией.
С шестью упаковками я бегу по лестнице, которая грозит обвалиться под такой тяжестью. Молли идет за мной, следом шаг в шаг — Фрейзер и Найлз. Я стучусь в первую дверь. За ней слышится какое-то шевеление, потом слабый голос спрашивает:
— «Открытая рука»?
— Кушать подано! — откликаюсь я.
Рассмеявшись, человек открывает дверь. Передо мной живые мощи. Так происходит мое первое знакомство с ходячим скелетом — мужчина настолько истощен СПИДом, что я не уверен, доживет ли он до рассвета.
— Вы Джефф Макнайтон? — уточняю я и ставлю коробку с обедом на некрашеный стол.
Человек кажется прозрачным от худобы, видно, как струится кровь по венам у него на лбу. Кожа напоминает луковую шелуху.
— Я заказывал севрюгу, черную икру и блины. И бутылку холодной «Финляндии». Надеюсь, все исполнено в точности?
— Вынужден вас огорчить, Джефф. В последнюю минуту севрюгу пришлось заменить. Это грубое нарушение, согласен. Но я всего-навсего мальчик-разносчик, какой с меня спрос. Меня зовут Лео Кинг, я буду вас обслуживать пару недель.
— Вы хватили через край, Лео. — Мужчина заходится в приступе кашля. — Вы будете меня обслуживать еще неделю, не дольше. Дольше я не протяну. У меня снова началась пневмоцистная пневмония.[94]
— Хотите, чтобы я сообщил кому-нибудь? Родителям? Родным?
— Всем уже сообщили. Никому нет дела.
— А я вот разыскиваю друга, его зовут Тревор По. Не знаете такого?
Я вынимаю листовку с портретом.
— Знаю. Пианист. — Джефф рассматривает фотографию. — Я слышал его не раз в барах в Кастро, но знакомы мы, строго говоря, не были.
— Если узнаете вдруг от знакомых, где он сейчас, позвоните? Мой номер телефона указан под фотографией.
— В «Кортесе» нет телефонов, — говорит Джефф.
Я помогаю ему добраться до стола и открываю коробку.
— Из этой комнаты я никогда не выйду, — продолжает Джефф. — А на данный момент вы мой единственный знакомый. Вряд ли у меня появятся новые. Спасибо вам, Лео.
В следующую дверь я стучусь громче, встречает меня пожилой человек. Он находится куда в лучшей физической форме, чем его молодой друг. Старшего зовут Рекс Лэнгфорд, младшего — Барри Палумбо. Глаза Барри открыты, но при виде меня их выражение не меняется. Его можно было бы принять за манекен, если бы не тяжелое, хриплое дыхание.
— Вы сегодня рано. Удивительный случай, — говорит Рекс.
— Я сегодня первый день. Если буду работать с такой скоростью, то кто-то получит свой обед к полуночи.
— Новичок, значит? Никто в «Открытой руке» не выдерживает долго. Почему-то людям не нравится разносить нам обеды.
— Меня зовут Лео. Могу быть вам чем-нибудь полезен?
— Какая музыка для моих ушей! Просто симфония. Почти земляк забрел в наш город.
— Откуда вы родом?
— Из Озарка, штат Алабама. Это недалеко от Энтерпрайза,[95] который так гордится огромной статуей жука.
— Вы, наверное, шутите?
— К сожалению, это чистая правда. Лувр гордится Венерой Милосской, а Энтерпрайз — хлопковым долгоносиком. Обе статуи отражают какие-то стороны национального характера.
— Это, наверное, интересно — расти в Озарке, штат Алабама.
— Расти вообще интересно, неважно где. Это единственная мудрость, которую я приобрел в жизни. Дарю ее вам.
— Спасибо за этот подарок. Он мне нравится.
— А вы откуда родом? Судя по вашему акценту, из Мобила,[96] или я ошибаюсь?
— Из Чарлстона, Южная Каролина. Но вы правы, в обоих акцентах чувствуется гугенотское влияние. — Я протягиваю ему листовку. — Я ищу друга. Его зовут Тревор По. Вы не встречались с ним?
— Он посещал Бани?
— Он жил рядом.
— Тогда наши пути, возможно, пересекались, — отвечает Рекс. — Вы поняли мой намек?
— Если вас навещает кто-нибудь из знакомых, поспрашивайте у них о Треворе По, пожалуйста.
— Почти все мои знакомые умерли. Остался вот Барри. Барри, поздоровайся с Лео. Он принес нам обед. Не правда ли, мило с его стороны?
— Здравствуйте, Лео, — призрачным голосом шелестит Барри.
— Барри слеп, — поясняет Рекс. — Я кормлю его. Потом у него начинается приступ рвоты. Потом я снова кормлю его, и его снова рвет.
— Я ничего не могу с собой поделать, Рекс, — шепчет Барри.
— Вы заботитесь о нем, Рекс. Это подвиг с вашей стороны.
— Никакого подвига. Делаю, что могу. — Рекс пожимает плечами. — Он уйдет, потом я. Обо мне уже некому будет позаботиться.
— У вас есть деньги, Рекс? — спрашиваю я.
— Нет, конечно. Мы с Барри получаем пособие, но оно разлетается в один миг. Заплатишь за жилье, за лекарства — и нет ничего.
— Может, человек, который принес еду, позвонит моей сестре Лонни? — подает голос Барри.
— Конечно, я позвоню, — киваю я.
— Мы были очень дружны в детстве. Она меня любила.
— Я позвоню ей сегодня же, Барри.
— Ее муж ненавидит меня. Если ответит он, повесьте трубку. Я так хочу, чтобы сестра пришла попрощаться со мной. Дай ему телефон, Рекс.
Рекс пишет что-то на бумажке и протягивает мне. Я выхожу, на лестнице разворачиваю листок и читаю неразборчивые каракули: «Не утруждайте себя. Звонить нет смысла. Она говорит, что смерть этого извращенца угодна Богу. За сочувствие все равно спасибо».
Каждый день мы возвращались в наш элегантный штаб на Вальехо-стрит опустошенные и усталые. Мы читали письма, которые сотнями стали поступать после статьи Херба Каена. Были три письма, авторы которых утверждали, что они и есть Тревор По, в пяти письмах люди сообщали, что Тревор сейчас живет у них. Мне пришлось переговорить со множеством чудиков и придурков, с пятью частными детективами, с дюжиной бывших любовников Тревора, с его массажисткой, парикмахером, бакалейщиком и тремя медиумами-экстрасенсами, которые пообещали найти Тревора.
Субботним вечером после недели поисков мы собрались на серьезную конференцию и пришли к печальному выводу, с которым согласились все: хоть мы и не сидели сложа руки, но, несмотря на все усилия, не приблизились к нашей цели ни на шаг по сравнению с тем днем, когда приехали в Сан-Франциско. Однако мы решили не сдаваться, а продлить поиски еще на неделю. Вконец измученные, мы отправились спать.
На следующий день я иду по длинному темному коридору гостиницы «Девоншир», никак не предполагая, что меня ждет в конце его, в комнате 487. Впрочем, опыт уже научил меня, что в этих гостиницах можно столкнуться с чем угодно, реальность здесь превосходит любые фантазии. Но «Девоншир» выделяется даже среди них. Недоброе я чую сразу, как только стучусь в комнату 487 и не получаю никакого ответа.
Мне становится не по себе: ни слабых, шаркающих шагов, ни даже шороха. Я берусь за дверную ручку, и дверь на ржавых петлях распахивается настежь. В комнате вижу спящего юношу с белокурыми кудрями и пухлыми губами, похожего на статуэтку. Ему не больше двадцати лет. Любоваться его красотой мешает запах экскрементов — он просачивается через шелковую пижаму и дешевую простыню, которой юноша укрыт. Я ставлю упаковку с обедом на комод и дотрагиваюсь до его лба. Чувствую ладонью холод, юноша умер не один час тому назад. На его лице запечатлен покой — милосердный дар смерти человеку, измученному страданиями. Его одежда аккуратно висит в грязном туалете со следами мышиного помета на полу. В заднем кармане его лучшего костюма нахожу бумажник. В водительском удостоверении — фотография, на ней он улыбается, застенчиво и лукаво. Его имя — Аарон Саттерфилд, раньше жил в апартаментах на Сакраменто-стрит.
