Стеф Пенни - Нежность волков
— А в чем его могли обвинить? Просто случилось несчастье. Ошибочное решение. Это уже достаточно плохо. Рей вернулся в Шотландию, Стюарт продолжил службу, а мальчик в земле. Я ушел из Компании. С тех пор я его не видел.
— А шрам?
— Я услышал, как он хулит мальчишку. Говорил, что тот ослаб, запаниковал и хотел умереть. Я был пьян. — Он пожимает плечами, не выказывая ни малейшего сожаления.
Он надолго замолкает. И все-таки я понимаю, что он еще не закончил.
— Еще что-то?
— Да. Пять или шесть лет назад Компании не хватало рабочих рук, так что они привезли людей из Норвегии. Каторжников. Стюарт возглавлял Лосиную факторию, к ним эта группа и поступила. Норвежцев набирали и в Канаде. Вдова из Химмельвангера, та, что ухаживала за вашим сыном, — ее муж был одним из них.
Я думаю о вдове — молодой, хорошенькой, скрывающей в себе голод и нетерпение. Возможно, этим все объясняется.
— Я там не был, так что знаю только по слухам. Несколько норвежцев подняли бунт и сбежали. Каким-то образом им удалось завладеть кучей ценных мехов. Поднялась снежная буря, и они исчезли. На этот раз у Стюарта возникли серьезные неприятности, как из-за мятежа, так и из-за потери столь ценного сырья. Кто-то на складах должен был быть с ними заодно.
— Стюарт?
— Я не знаю. Говорят, нашедший эти меха получит целое состояние, но люди, конечно, преувеличивают. Тем не менее — дюжины черно-бурых и черных лис.
— Неужели это стоит таких жертв?
— Знаете, почем идет шкура черно-бурой лисицы?
Я мотаю головой.
— В Лондоне дороже, чем на вес золота. Невероятно. И еще мне жалко животных. Пусть я далеко не идеал, но, по крайней мере, живая стою больше, чем мертвая.
— Стюарта сослали сюда. Здесь теперь нет меха. Никакого, кроме зайцев, которые ничего не стоят. Не знаю, зачем они до сих пор содержат Ганновер. Для честолюбца это было оскорблением. Отсюда невозможно продвинуться по службе. Это было наказанием.
— Что общего все это имеет с Жаме? — Мне не терпится добраться до финала.
— Да. В прошлом году… — Он замолкает, чтобы примять табак в трубке — намеренно, как мне кажется. — Прошлой зимой… я нашел меха.
— Черно-бурых и черных лисиц?
— Да. — В его голосе проскальзывает тень удовольствия, а может, это настороженность.
— И они стоили целое состояние?
Пусть простит меня Фрэнсис, но меня буквально трясет от волнения. При каких бы ужасных обстоятельствах ни появилось сокровище, оно заставляет быстрее биться такие заскорузлые сердца, как у меня.
Паркер морщится.
— Не так много, как по слухам, но… достаточно.
— А… норвежцы?
— Их я не нашел. Но все следы давно исчезли. Они растворились в глуши, под открытым небом.
— Вы думаете, волки? — Я не могу остановиться.
— Может быть.
— Но мне казалось, вы говорили, что они… что-то оставляют.
— За прошедшие годы там могла побывать масса тварей: птицы, лисы… Может, норвежцы ушли. Могу сказать только одно: я ничего не увидел. Меха были спрятаны так, словно они собирались вернуться. Но они не вернулись… Ну, я рассказал Лорану. Он хотел договориться с покупателями в Штатах. Но он не умел держать язык за зубами, когда напивался. Любил прихвастнуть. Должно быть, слово вылетело и донеслось до Стюарта. Вот почему Лоран умер.
— Что заставляет вас думать на Стюарта?
— Никто больше Стюарта не желал этих мехов. Потому что он их потерял. И если он их вернет, то станет героем. Компания восстановит его положение.
— Или он сам разбогатеет.
— Не думаю, что дело здесь в деньгах, — качает головой Паркер. — В его случае это гордость.
— Это мог быть кто-то еще, кто угодно, услышавший разговоры Жаме и решивший разбогатеть.
Он смотрит мне в глаза:
— Но след привел сюда.
На минуту я задумываюсь. Это правда. Это правда, но этого недостаточно.
— След привел нас сюда, но теперь он исчез. И раз мы не можем найти человека…
Вдруг я что-то вспоминаю, и меня бросает в жар.
— Вот, я нашла это у Жаме…
Я вынимаю из кармана клочок бумаги и протягиваю Паркеру. Он наклоняет его в сторону двери, пытаясь разобрать написанное.
— Шестьдесят один, это ведь бирка для партии мехов?
— Да. Именно так. Вы ее нашли?
— В его мучном ларе.
Паркер улыбается. Я вспыхиваю от гордости, но лишь на мгновение. Это ничего не доказывает, кроме какой-то связи Жаме с мехами. Это не поможет.
— Я отдал ему этот клочок вместе с чернобуркой. Его это рассмешило, вот он и сохранил его. А шкуру продал, конечно.
— Оставьте себе, — предлагаю я. — Может, он вам пригодится.
Сама не знаю, о чем это я. Паркер тоже не спрашивает, но бумажку прячет. Я так и не понимаю, что делать. Нужно как-то убедить Муди.
— Вы расскажете обо всем этом Муди? Возможно, он тогда поймет.
— Это не доказательство, как вы сами сказали. Стюарт нравится Муди; он всегда умел располагать к себе людей. Кроме того, Стюарт не был в Дав-Ривер. Есть кто-то еще.
— Зачем кому-то убивать за другого?
— Масса причин. Деньги. Страх. Когда мы узнаем, кто это, поймем и почему.
— Он может быть одним из здешних. Возможно, это был Нипапанис, а потом он… он пригрозил все рассказать, и Стюарт его убил.
— Я думал об этом и очень удивлюсь, если они обнаружат труп.
— В каком смысле?
— В том, что они пошли туда, куда указал Стюарт. Снег скроет все следы. Останется только его рассказ о том, как это произошло.
Воцаряется такая тишина, что ее не может нарушить даже поскуливанье собак.
~~~
К вечеру они доходят до места, о котором говорил Стюарт. Свет едва сочится с неба, и все серое: перламутрово-серые облака, бледно-серый снег. Реку выдает гладкий снег на льду: широкий путь, изгибающийся по равнине шестью-семью футами ниже уровня земли. С тех пор как река начала течь, она протерла себе глубокое русло в земной оболочке.
Чьи-то недавние следы припорошены снегом. Шероховатая затоптанная земля там, где пологий склон спускается к реке. Сверху лед на реке кажется ровным и даже белым, за исключением отдаленного участка, где он темнее и неотчетливей оттого, что был сломан, а новый тоньше и лишь чуть припорошен снегом. Должно быть, там все и случилось.
Алек шел рядом с матерью, иногда держа ее за руку, иногда нет. Для него это тяжкое испытание: Элизабет сомневалась, брать ли его вообще, было что-то в его глазах, напомнившее ей Нипапаниса. Он стал решителен и серьезен. Только вчера он был мальчиком с отцом, на которого можно было равняться. Теперь он должен быть мужчиной.
Мужчины оставляют сани на круче и спускаются к реке. Элизабет берет Алека за руку. Это совсем не его дело — вытаскивать из воды тело отца. Люди осторожно выходят на реку, проверяя лед на прочность длинными жердями. Рядом с темным пятном лед ломается, обнажая черную воду. Они изучают течение, обсуждая, как поступить. Элизабет сверху смотрит на реку, белую изгибающуюся дорогу. Где-то под ней ждет Нипапанис.
— Оставайся здесь, — говорит она Алеку, не сомневаясь в его послушании.
Не оглядываясь, она шагает вниз по течению. Мужчины беспокойно на нее посматривают.
Вот что она видит: разрыв в белой глади реки, где коряги зацепились на отмели, образовав плотину. Все, что несет течение, останется здесь до весны, пока не смоет половодье.
Элизабет скользит и карабкается вдоль берега выше плотины. Странно, почему Стюарту не пришло в голову посмотреть здесь, но снег абсолютно нетронут. Под ногами у нее прочный лед. Она встает на колени и варежками отгребает снег. Под снегом гладкий лед, прозрачный, как стекло. Под толщей льда текут темные воды, коричнево-черные и мутные. Она скребет лед, ломая края там, где в него вмерзли ветки, давит и колет его, пока…
Там… там, в глубине, он видит что-то увязшее в иле, что-то одновременно светлое и темное, что-то большое и неуместное, плененное в водной мгле.
Раздаются крики, и несколько мужчин карабкаются с берега за ее спиной, но она не замечает ни их, ни своего судорожного дыхания, толчками прорывающегося сквозь стиснутые зубы, ни голых теперь рук, кровоточащих и посиневших от холода, скребущих неровную кромку льда. И вот они рядом ней со своими палками и топорами, крушат лед, отбивая большие пенящиеся глыбы. Чьи-то руки силятся оттащить ее от проруби, но она, захватив их врасплох, бросается вперед, ныряет головой вниз, простирая руки, чтобы схватить тело мужа и вытащить из воды. Оглушенная смертельным холодом, она даже с открытыми глазами не видит ничего, кроме черноты в глубине и серо-зеленого света наверху, пока что-то не освобождается от уз и не поднимается в ее протянутые руки, словно любовник из ночных кошмаров.
К ней плывет оленья туша, разлагающиеся глаза широко раскрыты и пусты, черные губы обнажают оскалившиеся зубы, сквозь разъеденный водой мех поблескивает белый череп. Вокруг него, словно изорванный саван, колышется кожа.
