Стеф Пенни - Нежность волков
— Э-э… Ида? Нет, мы просто дружим — иногда вместе возвращаемся из школы. — (Господи! Вся округа, что ли, считает Иду его подружкой?) — Нет, я…
Почему-то ему захотелось поговорить об этом с Лораном:
— Была девчонка, которая мне нравилась. На самом деле она всем нравится, она действительно милая и очень красивая… В конце учебного года она пригласила меня на пикник. Прежде она со мной никогда толком не разговаривала… и мне это, конечно, польстило. Но я не пошел.
Надолго воцарилось молчание. Фрэнсис чувствовал себя неловко и уже жалел, что заговорил об этом.
— Ничего страшного, mon ami[12]. Господи, все это ерунда.
Тогда Фрэнсис посмотрел на Лорана. У француза было очень серьезное, почти печальное лицо. Это из-за него? Что же, он только и умеет, что расстраивать людей? Может, так и есть. Ида последнее время всегда кажется грустной. Не говоря уж о родителях… они совсем угрюмые. Чтобы подбодрить его, Фрэнсис изобразил улыбку. А потом вдруг все изменилось. Время потекло очень медленно — или, наоборот, быстро? Он вдруг сообразил, что рука Лорана по-прежнему на его бедре, но теперь не похлопывает его, но гладит сильными ритмичными движениями. Он не мог оторвать взгляд от этих золотисто-карих глаз. Он чувствовал запах бренди, табака и пота и словно бы приклеился к стулу; руки и ноги отяжелели и застыли, словно наполненные теплой и вязкой жидкостью. Больше того, его тянуло к Лорану, и не было на земле силы, способной его остановить.
В какой-то момент Лоран встал и пошел закрыть дверь, но по дороге обернулся:
— Знаешь, ты можешь уйти, если хочешь.
Фрэнсис вдруг пришел в ужас и смотрел на него, затаив дыхание. Он не мог выдавить из себя ни слова, так что лишь качнул головой, всего раз, и Лоран пинком захлопнул дверь.
Потом Фрэнсис сообразил, что должен вернуться домой. Он даже вспомнил, за каким пришел инструментом, хотя это было в незапамятные времена. Он боялся, что, если уйдет, все станет нормальным, как прежде. Что, если в следующий раз, когда он увидит Лорана, тот будет вести себя так, словно ничего не произошло? Сейчас он выглядит совершенно расслабленным, натянул рубаху, зажал в зубах трубку, и вокруг его головы клубится дым, словно бы все было обычным повседневным делом и земля не сошла со своей оси. Фрэнсис боялся идти домой, боялся смотреть на родителей этими глазами и впредь всегда думать, не догадались ли они.
Не решаясь уйти, он стоял в дверях с крюком для свежевания туш. Лоран подошел к нему, улыбаясь своей недоброй улыбкой.
— Н… ну… — заикался Фрэнсис. Он никогда в жизни не заикался. — Так я приду… завтра?
Лоран положил руки ему на лицо. Большие пальцы, грубые и нежные, ощупывали его скулы. Их глаза были на одном уровне. Он поцеловал Фрэнсиса, и в этот момент его рот стал сердцевиной всей жизни.
— Если хочешь.
В ужасе и восторге Фрэнсис возвращался по тропинке домой. Какая нелепость: тропинка, деревья, сверчки, тускнеющее небо, восходящая луна — все выглядело точно так же, как прежде. Как будто пребывая в неведении, как будто не обратив внимания. А он шел и думал: «О господи, неужели это я?»
В ужасе и восторге: «Неужели это я?»
Сюзанна была забыта. Школа и заботы одноклассников ушли в далекое прошлое. Тем летом несколько недель он был счастлив. Он гулял по лесу, сильный, могущественный мужчина, владеющий тайнами. Он ходил с Лораном на охоту и на рыбалку, хотя сам не охотился и не рыбачил. Если они встречали кого-то в лесу, Фрэнсис кивал и отрывисто бормотал приветствие, глядя на конец лески или высматривая движение среди деревьев, а Лоран давал понять, будто Фрэнсис становится превосходным стрелком, зорким и безжалостным. Но лучшее время наступало, когда на исходе дня они уединялись в лесу или в хижине и Лоран становился серьезным. Обычно он уже был изрядно пьян, брал в ладони лицо Фрэнсиса и смотрел, смотрел, как будто не мог наглядеться.
Если вспомнить, не так уж много было таких моментов — Лоран настаивал, чтобы он не слишком часто оставался в хижине, иначе их могут заподозрить. Немало времени Фрэнсису приходилось проводить дома, с родителями. Это было нелегко — с первого вечера, когда он застал их садящимися за стол. Он показал инструмент.
— Ждал, когда он вернется.
Отец лишь мельком кивнул. Мать повернулась:
— Тебя так долго не было. Отец хотел закончить все до обеда. Что ты там делал?
— Я же говорю, пришлось ждать.
Он положил инструмент на стол и ушел к себе наверх, не обращая внимания на усталые крики матери насчет обеда.
Его пробирала радостная дрожь.
Так как отношения с родителями и в лучшие времена не блистали, Россы вроде не заметили никаких изменений, даже если он стал еще более молчалив или рассеян. Между визитами к Лорану он гулял, валялся на кровати, неохотно и нетерпеливо выполнял свои обязанности. В томительном ожидании. А затем наступал следующий вечер в хижине или поход к озеру на рыбалку, и там он становился собой по-настоящему. Ухваченные у жизни моменты, насыщенные и остро пахнущие, когда время ползло, словно воскресный день, или неслось стремительным потоком. Если посчитать, сколько ночей он провел в хижине Лорана, сколько получится?
Может быть, двадцать. Двадцать пять.
Слишком мало.
Воспоминания прервал вошедший в комнату Джейкоб. Фрэнсис благодарен ему за это. Он никогда не видел Джейкоба столь возбужденным. Чтобы скрыть от Джейкоба слезы, Фрэнсис трет рукой лицо, словно только что проснулся.
— Что случилось?
У Джейкоба открыт рот, но пока оттуда ничего не доносится.
— Странное дело. Женщина по имени Лина со своими детьми и плотник — ночью они убежали. Жена плотника угрожает покончить с собой.
Фрэнсис смотрит на него в изумлении. Его сиделка сбежала с плотником, которого он ни разу не видел. (Так зачем же она его поцеловала?)
Джейкоб расхаживает по комнате.
— Скоро повалит снег. Не лучшее время для путешествий, особенно с детьми. И я видел ее, позапрошлой ночью, в конюшнях. Она попросила меня никому об этом не рассказывать. Так я и сделал.
Фрэнсис глубоко вздыхает.
— Они взрослые и могут делать все, что пожелают.
— Но если они не знают местность… если не знают, как передвигаться зимой…
— Сколько еще до снега?
— Что?
— Когда пойдет снег? Завтра? Через неделю?
— Завтра или послезавтра. Скоро. А что?
— Мне кажется, я знаю, куда они могут направиться. Она говорила со мной, расспрашивала о Колфилде.
— Что ж, они могут успеть. Если повезет.
~~~
Час назад они добрались до первых деревьев, низкорослых и редких, конечно, но все же деревьев, и Лина облегченно вздохнула. Они и вправду смогут выбраться. Вот лес, и весь путь до берега озера лежит через лес. Можно сказать, они уже почти там. У нее на бумажке написано, что им нужно скакать на юго-восток, пока не наткнутся на маленькую речку, а затем вдоль нее вниз по течению. Перед ней в седле сидит Торбин, и она рассказывает ему про собаку, которая была у нее в Норвегии, когда она была маленькая. По описанию собака выходит, как в той сказке про солдата, с глазами, словно чайные блюдца.
— Ты тоже сможешь завести собаку, когда мы найдем себе жилье. Как тебе это нравится, а? — вырывается у нее, прежде чем она успевает прикусить язык.
— Найдем жилье? — переспрашивает Торбин. — Ты сказала, что мы едем на каникулы. Мы не на каникулы?
Лина вздыхает:
— Нет, мы едем жить в другое место, получше, там, где теплее.
Торбин крутится в седле, чтобы посмотреть ей в глаза, и вид у него опасный: замкнутый и напряженный.
— Почему ты соврала?
— Это не совсем вранье, дорогой. Возникли сложности, и мы не могли объяснить тебе все там, в Химмельвангере. Было важно, чтобы никто не знал, или они бы нас не отпустили.
— Ты нам соврала. — Взгляд его тверд и полон недоумения. Благодаря Перу и церкви с красной крышей он стал очень педантичным маленьким мальчиком. — Врать грешно.
— В данном случае это не было грехом. Не спорь, Торбин. Есть вещи, которых ты пока не понимаешь, ты еще слишком мал. Мне жаль, что нам пришлось так поступить, но это было необходимо.
— Я не слишком мал! — Он злится, щеки покраснели от холода и душевного волнения. Он весь извивается в седле.
— Сиди смирно, юноша, или я тебя отшлепаю. Поверь мне, сейчас не время для дискуссий.
Но, извиваясь, он умудряется пребольно заехать ей локтем в живот, отчего она вскрикивает и выходит из себя:
— Хватит! — Она отпускает поводья и звучно хлопает его по ляжке.
— Ты врунья! Врунья! Я бы ни за что не поехал! — кричит он, вырывается у нее из рук и соскальзывает на землю. У него подгибается лодыжка, но он тут же вскакивает и бежит в том направлении, откуда они прискакали.
