Шарлотта Линк - Хозяйка розария
— В России немцы побеждают, — сказал однажды доктор Уайетт за ужином, на который Мэй пригласила Беатрис. Все сидели в маленькой уютной столовой. — Пока у них все идет хорошо, но они ведут теперь войну с сильным противником, и скоро начнут выдыхаться.
Люди говорили о бомбежках Лондона, и многие жители острова тревожились за своих близких, бежавших в Англию. Как и прежде с родиной не было никакой связи; просачивались лишь смутные новости, слухи и сплетни.
Говорили, что люди в Лондоне перестали спать по ночам. Они сидят в подвалах и бомбоубежищах, а на улицах рушатся их дома и горят целые кварталы. Детей вывезли в сельскую местность, много погибших.
«Может быть, мама и папа тоже уехали в сельскую местность», — с надеждой думала Беатрис.
Эрих стал все чаще отлучаться из дома — на несколько дней, а иногда и на неделю-две, не предупреждая ни Хелин, ни Беатрис. Ездил он во Францию, но никогда не рассказывал, чем он там занимался. Хелин предполагала, что он надзирал за доставкой из Франции строительных материалов — в первую очередь, железобетона. Беатрис каждый раз облегченно вздыхала, когда Эрих уезжал. В такие дни она могла чаще бывать у Уайеттов, и хотя ей теперь было неинтересно с Мэй, она все же с большим удовольствием проводила время в семье английского врача, чем в обществе вечно недовольной и хныкающей Хелин. Она, правда, всегда пыталась уговорить Беатрис остаться дома, но прямо, как Эрих, ничего ей не запрещала. Беатрис чувствовала себя свободнее, и даже несколько раз оставалась ночевать в доме Уайетта, и Хелин не могла требовать, чтобы девочка выходила на улицу в комендантский час.
Осенью и зимой депрессия Эриха становилась все хуже и хуже, достигая апогея к двадцать четвертому декабря, ко дню его рождения. По немецкому обычаю Рождество надо было справлять в сочельник, с елкой, свечами и канителью. Пьер и Виль принесли елку и поставили ее в гостиной, а Хелин и Беатрис днем принялись ее украшать. Эрих уединился в спальне и целый день не показывался на глаза. Хелин, наконец, занервничала и послала Беатрис посмотреть, что делает муж.
— В конце концов, сегодня день его рождения, а он еще не распаковал свои подарки, и, кроме того, надо порезать торт. Скажи ему, чтобы он пришел.
— Почему бы тебе самой его не позвать?
У Хелин был вид испуганного кролика.
— Я не знаю… В день рождения он становится каким-то… Может быть, ты?..
«В конце концов, это ее муж, — раздраженно подумала Беатрис, поднимаясь наверх. — Почему она всегда подставляет меня, когда хочет что-то ему сказать?»
Эрих не отреагировал на стук, но дверь была открыта, и Беатрис, в конце концов, просто вошла в спальню. В нос сразу ударил сильный запах спиртного, облако витавшего в комнате виски было, кроме того, пропитано мерзким запахом пота. Эрих стоял у окна, созерцая ранние зимние сумерки, неотвратимой чернотой опускавшиеся на сад. Свет Эрих не включил, но в комнате можно было различить очертания мебели.
— Беатрис? — спросил он, не обернувшись. — Это ты?
— Сэр, мы хотели бы знать, не спуститесь ли вы в гостиную. Хелин хочет порезать торт.
— Какое мрачное время года, не правда ли? — он не ответил на вопрос Беатрис и не обернулся. — Темно, холодно. Ты заметила, что весь день на небе не было ни одного просвета? Только тяжелые серые облака. День, который никогда не будет светлым. Утренняя темнота переходит в темноту вечернюю. Места для света не остается.
— Сэр…
— Ты никогда не задумывалась над тем, какую роль в жизни человека играет время года, в которое он родился? В теплое и светлое, или в холодное и темное? Ты не думаешь, что это накладывает отпечаток на всю его жизнь?
— Нет, я так не думаю.
— Ты родилась в начале сентября, Беатрис. Это конец лета, мир цветет и благоухает, с каждым днем все сильнее пламенея живыми красками. Ты пришла в мир, и он приветствовал тебя светом и красотой. Должно быть, тебе казалось, что ты явилась в рай.
Он говорил с видимым усилием, делал долгие паузы между словами, связность давалась ему с трудом, но, видимо, он так давно вынашивал эту мысль, что мог и сейчас, в пьяном виде четко ее формулировать.
— Я родился в самое темное время года, — продолжал он. — Двадцать четвертого декабря. Двадцать первое декабря — самый короткий день. Двадцать четвертое не лучше. Собственно, это даже и не день, это нескончаемая ночь.
За окном продолжала сгущаться тьма. Беатрис понимала, что возразить ей нечего.
— Но это день Рождества, — сказала она наконец, — а это особенный день.
— О да, — иронически отозвался Эрих, — очень особенный. Это проклятое двадцать четвертое декабря настолько особенное, что ни один человек в мире не думает, что в этот день может произойти рождение кого-то, кроме Иисуса. Например, мое. Но это никогда никого не интересовало.
Он наконец обернулся. В сумраке лицо его было почти неразличимо. Эрих казался ей сейчас серым, старым и изможденным.
— Я никогда и ни для кого не был важен. Ни для кого. Знаешь, что говаривала мне моя мать? «Эрих, — говорила она, — ты испортил мне Рождество. Все сидели под елкой и праздновали, а я валялась в кровати и рожала тебя. Неужели ты не мог выбрать другой день для своего появления на свет?»
— Это же была шутка, — сказала Беатрис.
— Конечно, это была шутка. Конечно. Но во всякой шутке есть доля правды, понимаешь? В каждой шутке есть искра истины и серьезности. В ту святую ночь 1899 года моя мать наверняка думала: «Черт возьми! Почему, как нарочно, сегодня? Неужели этот парень не мог родиться раньше или позже? Почему сегодня?»
— Но этого же никто не выбирает, — по-деловому сухо отрезала Беатрис. Как всегда, при разговоре с Эрихом у нее вдруг начала болеть голова. Казалось, что мозг сдавило железным обручем. Почему он не может сам разобраться со своими проблемами?
Он уставил на нее немигающий взгляд.
— Моя жизнь темна, как день, в который я родился.
— Вы не хотите все же спуститься в столовую?
— Я приду позднее, — ответил он и снова повернулся к окну.
К ужину он не явился. Хелин и Беатрис сидели одни за вином и селедочным салатом. Хелин нервничала и была очень напряжена.
— Каждый год в этот день у нас драма, — сказала она, нервно вертя в руке кольцо для салфеток. — Я не могу понять, что его не устраивает. Может быть, то, что он стал на целый год старше.
Эрих пришел, когда Хелин и Беатрис уже собрались спать. Свечи на елке догорели, стол был убран, сонное настроение витало в воздухе. Вино отуманило мозг Беатрис. Сегодня она впервые в жизни пила спиртное и ей было трудно сосредоточиться.
