Дмитрий Правдин - Хирург возвращается
— А-а-а, — многозначительно тянет его оппонент, — у вас на дежурстве, значит, помер! Тогда именно вас должен больше всех интересовать результат вскрытия! Вдруг чего пропустили?
— Да что там можно было пропустить? — уже неуверенно отзывается Григорий и при этом заметно бледнеет.
— А вот это нам сейчас и предстоит выяснить! — с важным видом произносит патологоанатом и медленно надевает толстые синие перчатки, доходящие почти до самых локтей.
Мне еще не доводилось видеть такого вскрытия. Нежно, как будто хрупкую вещь, патологоанатом ощупывает все тело Вальтера, выясняя, с чем ему предстоит работать. После молча вынимает из стеклянного шкафа острейший нож и резко проводит им по листу плотной бумаги, пробуя заточку. Затем начинает осторожно препарировать останки больного, словно величайшую ценность на планете.
Его движения со стороны кажутся очень точными и в то же время довольно экономными: ни одного лишнего. Холодная сталь в его костлявых руках напоминает смычок скрипача-виртуоза, до того артистично владеет он своим грозным инструментом. Не спеша Анатолий Ефимыч продвигается вперед. Патологоанатом никуда не торопится, шаг за шагом выясняя причину смерти несчастного. Аккуратно, словно боясь навредить вынутым наружу органам, он изучает безжизненные внутренности.
— Вот смотрите, это и есть опухоль, — показывает он нам страшное образование, лежащее у него в руках, — вот она проросла в… — И он читает нам очень подробную лекцию по патологической анатомии, объясняя на примере лежащего перед ним тела, куда и как прорастает рак. Он отрешается от всего сущего и с упоением повествует о болезни Вальтера и ее осложнениях. Безусловно, Анатолий Ефимович обладает энциклопедическими знаниями и явно души не чает в своей профессии. Вскрытие незаметно переходит в моноспектакль, где он — актер, а мы — молчаливые, понурые зрители.
Через полчаса это представление мне, признаться, порядком надоедает, и я потихоньку выскальзываю в коридор, следом за мной устремляется и Григорий. В секционной комнате наедине с Ефимычем остается лишь один Иван Ильич. Патологоанатом, заметив наше позорное бегство, громко кричит вдогонку:
— Ребята, а вы куда? Вам разве неинтересно стало?
— Нет, что вы, Анатолий Ефимович, все очень занимательно! Но мы с Дмитрием Андреевичем на перекур: уже, знаете ли, уши опухли! — отвечает за нас обоих Григорий, пряча недовольное лицо.
— Понятно, — отзывается искусник патологоанатомического ножа, — можете у меня в кабинете перекурить. Только не задерживайтесь, самое интересное еще ждет вас впереди!
— Он всегда так тщательно вскрывает? — спрашиваю у молодого хирурга, как только мы входим в кабинете патологоанатома.
— Всегда, — кивает Григорий. — Он всякий раз как начинает секцию, так сразу забывает обо всем: видит только одного покойника и его внутренности.
— Он у вас не маньяк, часом?
— В какой-то мере да! — хмыкает в кулак Постников. — Вы знаете, у него же никого нет. Жена от него ушла — не выдержала его маниакальной приверженности к патанатомии. Она отличный гинеколог, всегда востребована. Забрала дочку и сбежала в соседний район, к местному терапевту. С тех пор Ефимыч всех врачей-терапевтов не переваривает, а из морга днями не выходит. Он тут зачастую и ночует.
— Вот как! Выходит морг для него — все? И семья, и дом, и работа?
— Точно так!
— А с головой у него, пардон, все в порядке? Он не «того»? — я кручу пальцем у виска.
— Возможно, — пожимает плечами Григорий. — В чем-то он странноват, не спорю, но специалист превосходный. Равных ему, пожалуй, нет во всей Карелии. Любит и отлично знает свое дело. У нас есть еще один патологоанатом: юное дарование, Миша Быков. Но он вечно отлынивает от вскрытий: то у него мама болеет, то сам, то просто чем-то важным занят, да так, что недосуг явиться в секционную. Препараты готовые, уже нанесенные на стекло, — смотрит, и то через раз. А в покойниках ковыряться не любит. Ефимыч не в претензии: ему дай только волю, он и по ночам станет вскрывать. Вот такой человек, фанат своего дела. А с его головой в обычном понимании, возможно, и не все в порядке, да только на работе это никак не отражается.
— Да, но если он с такой черепашьей скоростью станет вскрывать тела где-то в другом месте, скажем в Питере, то так никуда не уедет. Второй час, извиняюсь, одно тело мусолит.
— А что делать? Быстрее он не умеет действовать, а главное, не желает. Он работает не на скорость, а на результат, и за результат можете не сомневаться: если за вскрытие взялся Ефимыч, то уж ничего не пропустит. Самую неприметную мелочь разглядит. А что долго — тут уж ничего не попишешь: так устроен этот человек. За эту привычку его, кстати, и из Петрозаводска в свое время попросили. Он же там начинал.
— Ладно, давай вернемся назад, а то он и в самом деле обидится. Человек он вроде неплохой, грешно обижать.
Вернувшись в секционную, мы застаем патологоанатома за очередным выступлением. Опершись левой рукой об край стола, он громко, с жаром что-то рассказывает застывшему по стойке «смирно» доктору Макарову. Анатолий Ефимович, неистово блестя глазами и брызжа слюной, яростно размахивает, как указкой, здоровущим секционным ножом, причем у самого носа завхирургией.
— Какой отсюда можно сделать вывод? — Он поднимает нож на манер вытянутого пальца.
— О медленном росте опухоли, скорее всего, — восторженно отвечает Иван Ильич, как зачарованный глядя на мелькающий у самого лба блестящий нож.
— Верно! — соглашается патологоанатом и вновь описывает опасную дугу вблизи самого кончика носа хирурга. — И не скорей всего, а так точно!
— Ефимыч, вы так нашего заведующего порешите! — кричит ему Григорий, входя в комнату. — Шибко не машите вашим ножичком!
— Ой, извините! — краснеет патологоанатом, убирая нож в раковину. — Увлекся, знаете!
— Да мы видим! — поддерживаю я. — Однако не пора ли нам закругляться?
— Ну, братцы, — Ефимыч делает вид, что глубоко оскорблен, — мы так с вами далеко не уедем! Случай весьма интересный, поучительный! Я вот тут Ивану Ильичу объяснил, что больного-то на самом деле можно было еще спасти!
— Как это? — напрягается Григорий. — Поясните, пожалуйста!
— Нет, вы, батенька, не так меня поняли! — усмехается Ефимыч. — Вчера или неделю назад его уже, разумеется, спасти было нельзя, а вот с полгода тому… — Он многозначительно поднимает указательный палец. — Пожалуй, надо было попытаться! Вот подойдите сюда, я вам что-то покажу! — Он придвигается к тому, что еще вчера было Вальтером. — Гляньте на это!
