Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7
— Пап, ты напился?
— Нет.
— Выпил?
— Нет.
— Все уже почти час как собрались у Шоукросса и ждут тебя. Миссис Шоукросс приготовила угощение, там играет пианист, которого они пригласили… в общем, леди Видман послала меня сюда за тобой.
Эйб отставил стакан, поднялся на ноги и некоторое время стоял опустив голову. Бен не в первый раз видел отца в таком состоянии. В Израиле он часто заходил к нему в спальню, служившую и рабочим кабинетом. После того как отец целый день писал, он был совершенно измучен, иногда плакал из жалости к какому-нибудь персонажу книги, иногда бывал таким усталым, что не мог даже зашнуровать туфли. Так же он выглядел и сейчас, только еще хуже.
— Я не могу их видеть, — сказал Эйб.
— Ты должен, пап. Стоит тебе их увидеть, и ты забудешь, что они были изувечены. Это веселые люди, они смеются и прекрасно держатся, и все очень хотят видеть тебя. Еще один мужчина приехал сегодня утром из Голландии и две женщины — из Бельгии и Триеста. Теперь все налицо.
— За каким дьяволом я им нужен? Хотят посмотреть на того, кто вытащил их в Лондон и собирается выставить на всеобщее обозрение, как уродов в цирке?
— Ты знаешь, зачем они здесь. И не забывай, что ты для них герой.
— Какой там, к дьяволу, герой.
— Ты герой и для Ванессы с Йосси, и для меня тоже.
— Ну да, как же.
— Ты думаешь, мы не понимаем, ради чего ты все это делаешь?
— Еще бы, ведь мы оказали всем вам чертовскую услугу. Принимайте дар от нашего поколения вашему. Концлагеря, газовые камеры, растоптанное человеческое достоинство. Принимайте дар, ребята, и вступайте в нашу цивилизованную компанию.
— А как насчет дара мужества?
— Мужества? Ты хочешь сказать — страха, что не переживешь этого, а потом — мучительных попыток примириться со своей судьбой? Это не мужество.
— Они приехали в Лондон не потому, что они трусы. Ну, пойдем. Я надену тебе туфли.
Бен опустился на колени и завязал отцу шнурки. Эйб протянул руку и погладил его по голове.
— Что у вас за дурацкие ВВС, где разрешают отращивать такие усы? Сбрил бы ты их к черту.
Как только они вошли в квартиру, Эйб понял, как это хорошо, что Бен вытащил его сюда. Шейла Лэм тут же подвела его к шести мужчинам и четырем женщинам, которые стали теперь ее подопечными. Рядом с ним были Бен и Ванесса, которые помогали ему кое-как объясняться на иврите, и Йосси, который не сводил глаз с его дочери. Присутствие троих молодых израильтян вселяло во всех некое мужество. Никто не пожимал никому рук — все обнимались, целовались и чувствовали себя братьями и сестрами.
Дэвид Шоукросс преподнес каждому по комплекту книг Абрахама Кейди с его автографами. Настроение у всех было, как у солдат перед боем. Эйб, снова ставший самим собой, болтал с доктором Лейберманом и отпускал шутки по поводу своего единственного глаза, что сближало их еще больше.
Через некоторое время Эйб и Лейберман отошли в сторонку.
— Ко мне обратился ваш адвокат, — сказал Лейберман. — Он думает, что, поскольку почти все они будут давать показания на иврите, мне лучше выступить в качестве переводчика.
— А как же насчет ваших показаний в качестве врача? — спросил Эйб.
— Они полагают, и я с этим согласен, что показания врача произведут большее действие, если будут исходить от англичанина.
— Сначала англичане не проявили большой охоты, — сказал Эйб. — Вы знаете, как не любят врачи давать показания друг против друга. Но в конце концов все же нашлось несколько добрых людей.
Вечер получился неожиданно приятный, но под конец всеми овладела внезапная усталость, и прежняя непринужденность исчезла. Все сидели, выжидающе поглядывая на Абрахама Кейди.
— Я еще не настолько пьян, чтобы говорить речь, — заявил он.
И тут они, словно сговорившись, одновременно поднялись с мест и встали перед ним, глядя на своего не-героя, который стоял опустив голову. Он поднял глаза и обвел взглядом всех: Дэвида Шоукросса с потухшей сигарой, леди Сару, похожую на святую, кроткую Ванессу, все еще остававшуюся англичанкой, Бена и Йосси, молодых львов Израиля. И жертв…
— Завтра в суде мы начнем изложение нашей позиции, — сказал он, ощутив новый прилив сил. — Я знаю, и вы знаете, какое ужасное испытание вам предстоит. Но мы здесь потому, что не хотим позволить миру забыть, что они с нами сделали. Когда вы будете стоять на свидетельской трибуне, пусть каждый из вас помнит про пирамиды из костей и пепла еврейского народа. И когда вы будете говорить, помните, что вы говорите от лица тех шести миллионов, которые больше никогда ничего не скажут… Помните это.
Все по одному подошли к нему, пожали ему руку, поцеловали в щеку и вышли из комнаты. Рядом с ним остались только Бен и Ванесса.
— Господи, — сказал Эйб, — дай им силы!
11
— Вы можете продолжать, мистер Баннистер.
Томас Баннистер повернулся к восьми мужчинам и четырем женщинам, выполнявшим свои обязанности присяжных без всяких видимых эмоций. Кое-кто из них все еще был в выходном костюме. И почти все принесли с собой подушки для сидения.
Баннистер листал свои заметки, ожидая, когда в зале наступит тишина.
— Я уверен, господа присяжные заметили, что у этого дела две стороны. Многое из того, что вам говорил мой высокоученый друг сэр Роберт Хайсмит, — чистая правда. Мы не отрицаем, что ответчиками являются автор и издатель книги, и что этот абзац содержит порочащую информацию, и что персонаж, о котором идет в нем речь, — доктор Адам Кельно, истец.
Места для прессы были уже так переполнены, что пришлось усаживать репортеров и в первом ряду балкона. Энтони Гилрей, постоянно делавший заметки, уже исписал множество карандашей.
— Все юридические тонкости разъяснит вам милорд судья. Но в действительности тут есть только два вопроса. Мы в ходе своей защиты утверждаем, что по существу этот абзац верен, а истец утверждает, во-первых, что этот абзац неверен по существу и, во-вторых, что поэтому он имеет право на очень солидное возмещение. Наша же позиция состоит в следующем. Ввиду того, что совершил доктор Кельно, его репутации этот абзац в действительности не мог нанести ущерба, и даже если в нем содержится диффамация, то возмещение, которого заслуживает доктор Кельно, не должно превышать стоимости самой мелкой монеты, какая существует в этой стране, — полпенни.
Ответ на вопрос, есть диффамация или ее нет, зависит не от того, что имел в виду автор, а от того, как поняли его читатели. Мы полагаем, что большинство их никогда не слыхало про доктора Кельно и, уж во всяком случае, не отождествляло его с тем доктором Кельно, который практикует в Саутуорке. Но некоторые, безусловно, знали, что речь идет о том же самом докторе Кельно. Что означало это для них?
Я согласен с моим высокоученым другом, что доктор Кельно был заключенным и жил в неописуемом аду, созданном немцами. Здесь, в веселой, уютной Англии, нам очень легко критиковать действия людей в таких условиях. Но когда вы будете принимать решение по этому делу, то должны обязательно подумать о том, как действовали бы вы сами в подобных обстоятельствах.
Концлагерь «Ядвига» — как могло такое вообще случиться? Какие страны можно считать самыми цивилизованными, передовыми и культурными в мире? Не будет проявлением неуважения к Соединенным Штатам или к нашему Британскому Содружеству Наций, если я скажу, что цветом нашей цивилизации и высшим достижением человечества были христианские страны Западной Европы? И если бы вы спросили, возможно ли, чтобы через несколько лет граждане одной из этих стран стали миллионами посылать стариков голыми в газовые камеры, каждый ответил бы: «Нет, это невозможно. Германский кайзер и весь его милитаризм остались в прошлом. В Германии обычное западное демократическое правительство. Мы не можем себе представить, ради чего кто-нибудь захотел бы это делать. Ведь это вызвало бы к нему отвращение всего мира. Если бы они делали это в мирное время, им тут же объявили бы войну те, кто хотел бы это прекратить. И даже в военное время — чего они могли бы добиться такими действиями?»
Томас Баннистер поправил мантию, и в его голосе зазвучали тонкие баховские контрапункты.
— «Человека невозможно заставить это делать, — сказали бы вы. — Германская армия состоит из людей, пришедших из контор, с заводов и фабрик. У них есть свои дети. Никто не заставит людей, у которых есть дети, загонять других детей в газовые камеры…» И если бы помимо всего этого кто-нибудь предположил, что людей могут использовать в роли подопытных животных, что у них будут на их собственных глазах удалять половые органы в ходе экспериментов по массовой стерилизации, опять-таки мы бы с вами сказали — не правда ли? — что это невозможно. Больше того, мы бы с вами сказали: «Это должны были бы делать врачи, а таких врачей, которые согласились бы это делать, никогда не найти».
