Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7
— А что произошло через четыре месяца?
— Пришли немцы и стали отбирать близнецов. Они нашли меня с сестрой и сестер Кардозо, с которыми мы вместе росли в Триесте и вместе были отправлены в лагерь. Нас посадили на грузовик и отвезли в главный лагерь, в третий барак медчасти.
— Вы знали, что это был за барак?
— Скоро узнали.
— И что вы узнали?
— Что в нем держали мужчин и женщин, которых использовали для экспериментов.
— Кто вам это сказал?
— Нас поместили рядом с другой парой близнецов — сестрами Блан-Эмбер из Бельгии, которых облучали рентгеном, а потом оперировали. Не так уж много времени понадобилось, чтобы узнать, зачем мы здесь.
— Не можете ли вы описать милорду судье и господам присяжным этот третий барак?
— Женщин держали на первом этаже, мужчин — на втором. Все окна, выходившие на второй барак, были заколочены досками, потому что там была стена, у которой расстреливали, но мы все слышали. Окна с другой стороны оставались обычно закрытыми, и в бараке было постоянно темно — горело только несколько слабых лампочек. Дальний конец барака был отгорожен, там держали около сорока девушек, над которыми экспериментировал доктор Фленсберг. Большинство из них сошло с ума, они все время что-то бормотали или кричали. А остальные, например, как сестры Блан-Эмбер, были выздоравливающими после экспериментов Фосса.
— Вы знали о существовании каких-нибудь проституток или женщин, которым делали аборты?
— Нет.
— Вы знали доктора Марка Тесслара?
— Да, он лечил мужчин наверху и время от времени помогал лечить нас.
— Но он, насколько вам известно, не оперировал женщин?
— Я об этом не слыхала.
— Кто надзирал за вами в третьем бараке?
— Четыре женщины-капо, польки с тяжелыми дубинками, которые жили в отдельной комнатке, и женщина-врач по имени Габриела Радницки, у нее тоже была своя комнатка в углу барака.
— Заключенная?
— Да.
— Еврейка?
— Нет, католичка.
— Она плохо с вами обращалась?
— Наоборот, она очень нам сочувствовала. Она изо всех сил старалась спасти тех, кому были сделаны операции, и одна входила в клетку, где держали сумасшедших. Она успокаивала их, когда они впадали в исступление.
— Что произошло с доктором Радницки?
— Она покончила с собой. Оставила записку, где говорилось, что больше не может видеть страдания людей, не имея возможности им помочь. У нас всех было такое чувство, словно мы лишились матери.
Терренс стиснул руку Анджелы так крепко, что она чуть не вскрикнула. Адам продолжал сидеть, уставившись на свидетельскую трибуну с таким видом, словно ничего не слышал.
— Заменил ли кто-нибудь доктора Радницки?
— Да, доктор Мария Вискова.
— И как она обращалась с вами?
— Тоже как мать.
— Сколько времени вас продержали в третьем бараке?
— Несколько недель.
— Расскажите, что случилось потом.
— Пришли эсэсовцы-охранники и забрали нас — три пары близнецов. Нас привели в пятый барак, в комнату, где стоял рентгеновский аппарат. Эсэсовец-санитар говорил с нами по-немецки, но мы почти ничего не понимали. Два других санитара раздели нас и привязали к животу и спине по какой-то пластинке. Он списал номер у меня с руки, и меня облучали рентгеном минут пять или десять.
— Что было с вами после этого?
— У меня на животе появилось темное пятно, и меня сильно рвало.
— И со всеми было то же?
— Да.
— Было это пятно болезненным?
— Да, и скоро оно загноилось.
— А что происходило потом?
— Мы оставались в третьем бараке еще несколько недель или месяц. Там было трудно следить за временем. Но я помню, что становилось холоднее, значит, дело шло уже к ноябрю. Потом за нами, за тремя парами близнецов, снова пришли эсэсовцы, они забрали еще несколько мужчин сверху, нас всех снова привели в пятый барак и велели ждать в какой-то комнате вроде приемной. Я помню, что очень стеснялась, потому что мы были раздеты…
— Все в одной комнате?
— Там висела занавеска, которая нас разделяла, но скоро мы все перемешались, потому что очень волновались и не находили себе места.
— Голые?
— Да.
— Сколько вам было лет, миссис Шорет?
— Шестнадцать.
— Вы из религиозной семьи?
— Да.
— И с очень небольшим жизненным опытом?
— Без всякого опыта. До тех пор ни один мужчина не видел меня обнаженной, а я не видела голых мужчин.
— И головы у вас были обриты.
— Да, из-за вшей и тифа.
— И там вы все перемешались. Вы испытывали стыд и унижение?
— С нами обращались, как с животными, и мы испытывали ужас.
— А потом?
— Санитары стали насильно укладывать нас на деревянные столы и брить нам стыдные места.
— А потом?
— Два человека посадили меня на стул и пригнули мне голову между колен, а третий человек воткнул иглу в позвоночник. Я закричала от боли.
— Закричали от боли? Минуточку, пожалуйста. Вы вполне уверены, что все это происходило еще не в операционной?
— Я вполне уверена, что это было в соседней комнате.
— А вам не делали никакой небольшой инъекции перед этим уколом в позвоночник?
— Нет, только один этот.
— Продолжайте.
— Через несколько минут вся нижняя часть тела у меня онемела. Меня бросили на каталку и повезли куда-то. Вокруг все мужчины и женщины кричали и бились, поэтому появились еще охранники с дубинками и начали их избивать.
— И вас первую увезли из этой комнаты?
— Нет, я точно помню, что первым был мужчина. Меня вкатили в операционную и привязали к столу. Помню, что над головой у меня была лампа.
— Вы были в полном сознании?
— Да. У стола стояли три человека в масках. На одном была форма офицера СС. Вдруг распахнулась дверь, вошел еще один человек и начал спорить с хирургами. Я не очень много поняла, потому что они говорили большей частью по-польски, но я смогла понять, что этот новый человек протестует против такого обращения с нами. Потом он подошел ко мне, сел рядом и, гладя меня по голове, заговорил со мной по-французски. Французский я понимала лучше.
— Что говорил вам этот человек?
— «Держись, моя голубка, боль скоро пройдет. Держись, я о тебе позабочусь».
— Вы знаете, кто был этот человек?
— Да.
— И кто же он был?
— Доктор Марк Тесслар.
13
Сима Галеви представляла собой полную противоположность Йолан Шорет, хотя они и были близнецы. Она выглядела совсем больной, на много лет старше, и в ней не чувствовалось энергии и самообладания, отличавших ее сестру. Голосом, лишенным всякого выражения, она прочитала номер, вытатуированный у нее на руке, и сообщила, что тоже живет в Иерусалиме с двумя приемными детьми — сиротами-иммигрантами из Марокко. Она повторила рассказ сестры о том, что происходило в комнате для ожидания, об операции и появлении доктора Тесслара.
— Что было с вами после операции?
— Меня на носилках отнесли обратно в третий барак.
— В каком состоянии вы были?
— Я долго была очень больна. Два месяца, а может быть, и больше.
— Вы чувствовали боль?
— Эту боль я чувствую и по сей день.
— А острую боль?
— Первую неделю мы только и делали, что лежали и плакали.
— Кто ухаживал за вами?
— Доктор Мария Вискова, и часто сверху приходил доктор Тесслар и осматривал нас. И еще часто приходила врач-француженка. Не помню, как ее звали. Очень добрая.
— А еще какие-нибудь врачи приходили, чтобы вас осмотреть?
— Я смутно припоминаю, как один раз, когда у меня была высокая температура, доктор Тесслар и доктор Вискова спорили с каким-то мужчиной-врачом и требовали больше пищи и лекарств. Но это было только один раз, и я не знаю, кто это был.
— Вы знаете, что с вами было?
— Рана открылась. У нас были только бумажные бинты. От нас шел такой ужасный запах, что никто не мог стоять рядом.
— Но через некоторое время вы поправились и снова начали работать на заводе?
— Нет, я так и не поправилась. Мою сестру вернули на завод, я же работать не могла. Мария Вискова оставила меня у себя под видом помощницы, чтобы меня не отправили в газовую камеру. Я оставалась при ней, пока не окрепла настолько, что могла выполнять нетрудную работу в переплетной — мы приводили в порядок старые книги, которые потом посылали немецким солдатам. Там с нами не так плохо обращались.
— Миссис Галеви, расскажите, пожалуйста, как вы вышли замуж.
Она рассказала, что еще в Триесте влюбилась в одного юношу — ей было четырнадцать, ему семнадцать. В шестнадцать лет она попала в лагерь и больше ничего о нем не знала. После войны в сборно-распределительных центрах, расположенных в Вене и других городах, выжившие после лагерей вывешивали на досках объявлений записки о себе в надежде, что их прочтет кто-нибудь из друзей или родственников. Каким-то чудом ее записка попалась на глаза возлюбленному, которому удалось остаться в живых, пройдя через Освенцим и Дахау. После двухлетних поисков он нашел ее в Палестине, и они поженились.
