Станислав Новицкий - Запуск разрешаю! (Сборник)
Мы перешли улицу. Запрыгнули в полупустой троллейбус. Виктор встал у окна. Подышал на стекло, чтобы отпотело. Протер рукавом. Выглядел задумчивым и серьезным.
— Как думаешь? В Нью-Йорке сейчас тепло? — Сам же ответил: — Тепло. Знаешь, иногда мне кажется, что зря я это сделал…
— Поехал?
— Нет, — Виктор смотрел на движущиеся за стеклом дома, опоры, голые кусты и деревья. Сказал после паузы: — Вернулся.
— Брось, — говорю, — расслабься. У меня такое было после Норвегии. Пройдет. Гляди, у нас первый снег. Настоящая зима.
— Да, — вздохнул Виктор. — Зима. — И добавил задумчиво: — Тормозной путь увеличился…
В магазине осветители устанавливали софиты. К съемке готовились во время обеденного перерыва. Старались делать все быстро. Разрешение на съемки от директора магазина мне получить не удалось. Уговорил знакомую. Раньше она была ассистентом режиссера на студии. Теперь поднялась. Была всегда при продуктах. Работала старшим продавцом. Просила снять все до возвращения директрисы, уехавшей на базу. В одной из пустых витрин мы выставили мою коробку. Отрегулировали свет. Под яркими заморскими наклейками аппетитно сияли шесть палок копченой колбасы. Шесть кусков сыра. Камеру установили так, чтобы крупным планом можно было снимать реакцию посетителей магазина.
С внутренней стороны витрины я приклеил заранее напечатанный текст:
Так мы будем жить после перестройки!
Образец не продается.
— Не пойму, что ты затеял? — наблюдая за приготовлениями, спросил Виктор.
— Представь себе, — говорю, — когда-нибудь лет через двадцать на наших полках будет тридцать сортов колбасы. Столько же видов сыра. Конфеты, шоколад, кофе, водка, коньяк. И все это будет продаваться, как в Америке. Без талонов.
— Ну ты загнул. Лет через сто, не раньше.
— Допустим. И тогда, через сто лет, найдутся люди, которые скажут, как хорошо, как богато жили в СССР.
— Понимаю, будут трындеть всякую чушь.
— Вроде той, — говорю, — когда они смотрят «Кубанских казаков».
— Понимаю. Кстати, фильм неплохой.
— И тогда кто-нибудь достанет из архива кадры, которые мы с тобой нынче снимем. И покажет их тем, кто будет так утверждать. И увидят наши далекие потомки, извини за высокую прозу, как их отцы и деды…
— То есть, — уточнил Виктор, — такие же полудурки, как мы с тобой.
— В общем-то, да. Как шли, — говорю, — советские люди мимо этой дурацкой колбасы… с открытым ртом…
— И выпученными глазами, — заканчивает Виктор.
— Вот именно.
— Да, — соглашается Виктор, — эти кадры будут почище, чем съемки ДТП на объездной дороге.
— Конечно, найдутся и другие свидетельства времени, — говорю. — Но пусть наша пленка тоже останется.
— Знаешь, что я тебе скажу. Кино — великая вещь. Пойдем, выпьем за искусство.
— На работе не употребляю.
— А за встречу?
Зашли в подсобку. Оказывается, пока устанавливали свет, Виктор обо всем договорился с продавщицами. Из нескольких ящиков они соорудили небольшой стол. Накрыли газетами. Принесли чекушку и две банки морской капусты. Добавили грубо нарезанный черный хлеб, пару луковиц. Вместо стаканов поставили две чистые баночки из-под майонеза.
— Вчера в таких же, — наливая, заметил Виктор, — все наше отделение сдавало анализы.
Я посмотрел на часы. До открытия магазина оставалось минут десять.
— Ну, вздрогнули, — говорю. — За встречу.
— И за Америку.
— Два часа дня. Там бы нас не одобрили.
— Это точно.
— Как подарки из-за океана? Родственники довольны?
— Что ты. Всем не хватило. Перессорились. Со мной не разговаривают. А-а, — Виктор махнул рукой. — Оно, может, и к лучшему.
— А презент от американских коллег? Помню, они просили распечатать его в родном коллективе.
— Это отдельная тема.
— Расскажи.
— Я так и сделал. В День советской милиции. Собрались в актовом зале. В президиуме все руководство. Начальник. Несколько замов. Представитель от горкома. В конце торжественного заседания, перед концертом, начальник говорит, мол, так и так. Наше управление выходит на высокий международный уровень. Капитан Шлейкин был награжден поездкой в Соединенные Штаты Америки. (Соврал, конечно, — заметил Виктор.) Там он общался с нашими коллегами. Выезжал с ними на дежурство. Проявил себя. Полицейские США сделали нашему коллективу подарок. Презент по-их- нему. Тут из-за кулис, как приказали, я выношу коробку. Оркестр играет туш. Все аплодируют. Я кладу упаковку на стол. Все так… Ну очень торжественно.
— А на подарке надпись, — говорит начальник и читает: «All is for work!», что в переводе означает… Шлейкин, переведи!
— «Всё для работы», — отвечаю.
Все аплодируют.
Начальник снимает с коробки один слой подарочной бумаги, второй, третий. Наконец добрался до крышки. Открыл и перевернул коробку. Ну, а там… На стол вываливается куча цветных презервативов. Не меньше тысячи.
Вспоминая, Шлейкин слегка улыбается.
— Попало, небось, от начальства? — спрашиваю. — За такие шутки.
Виктор показал на погон. Я впервые заметил, что из капитанов он превратился в старшие лейтенанты.
— За это?
— По совокупности.
— Что еще натворил?
— Что можно натворить в ГАИ самого страшного? Перестал брать деньги. Представляешь, как начинают давать, почему-то вспоминаю Боба, Майкла, Барбару. Думаю, они бы не одобрили. Сам понимаю, что глупо не брать. А не могу. Будто внутри что-то сломалось… Мне теперь кажется, и у нас можно жить, работать, относиться друг к другу совсем иначе, по-человечески. Серж, скажи, мне важно знать… Ты в это веришь?
— Не знаю.
— Я, например, теперь выписываю штрафы только официально.
— Вот оно, — говорю, — тлетворное влияние Запала. Перед выездом тебя предупреждали.
— Все шутишь. А раз не беру, то и наверх давать нечего. Формально разжаловали за срыв торжественного вечера. А ведь хотели майора в этом году дать. — Виктор разлил остатки водки. Поставил бутылку вниз.
— Хоть пить не разучился, — говорю, — и то ладно.
— Что ты. Брошу пить — сразу уволят. У нас с этим строго. Все трезвенники на подозрении. — Виктор вспомнил еще что-то. Горько усмехнулся.
— Главное, сами-то всю коробку растащили. Даже мне не осталось…
Чокнулись.
— Ну…
Вдруг за стенкой что-то треснуло, посыпалось, зазвенело. Поднялся крик, шум.
Выскакиваем в торговый зал. Что такое? Навстречу перепуганный оператор:
— Кина не будет!
У витрины с нашей колбасой три десятка покупателей. Куча битого стекла. У нескольких женщин на руках глубокие порезы. Кровь течет на пол. Оказывается, продавщица, открывшая магазин, не смогла сдержать натиска. Покупатели сразу же бросились к «нашей» витрине. Ломанулись, не обращая внимания на то, что продукты «из будущего». «Не продаются!»
Задние уперлись. Поднажали!!! Стекло треснуло и разлетелось в стороны. Толпа через мгновение отшатнулась от разбитой витрины. Главное, все моментально исчезло. Шесть сортов сыра! Шесть палок колбасы!
Народ привычно завелся. Передние орали на тех, кто толкал. Задние, естественно, не отмалчивались. Заметив Виктора, все бросились к нему, человеку в форме. Начали хором объяснять, что произошло. Кто виноват. И что ему, Шлейки- ну, следует делать. Стали тут же толкать и хватать друг друга за воротники, обещая сдать в милицию. Виктор задумчиво глядел на соотечественников. Их перекошенные лица медленно приобретали расплывчатые формы. Вдруг, каким-то странным образом, граждане начали удаляться. Превращаться в мелких, дерганых, кричащих человечков. Похоже, Виктор теперь их не слышал. Кажется, он сам, приподнявшись, улетал. Откуда-то издалека зазвучала дивная, волшебная мелодия «I just called to say I love you». Виктор летел высоко-высоко. Нет не летел. Он парил, танцевал в воздухе, проделывая в небе замысловатые кульбиты и диковинные па. Рядом появилась еще одна танцующая пара. О боже! Да это же я с Леной! А вокруг в такт мелодии движутся Майкл с Барбарой, Гай и Пат, Беверли, Сара, Джон, Доминик, лейтенант Боб Тейлор… Мы летим над полями, лесами, голубым океаном. Возможно, в Россию. Может быть, в далекую Америку… Какая- то странная дама, вся в коже, помахивая стеком, плотоядно улыбается…
«Да, — думаю, — пора завязывать с выпивкой. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Выбросить дурь из головы. Направить силы на полезную деятельность. Как говорится, отдать все для работы…»
Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.
— Что ты опять натворил?
— Когда и где? — спрашиваю. — За мной числится масса хороших поступков.
Журналистика прошлого века
