Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют
Лонгин Антонович ни при каких обстоятельствах не заикнулся бы, что к выяснению его прошлого была причастна жена.
– Ты ёбнулся, – отец поморщился, как от боли. – Пить стал без меры, через водочку увяз в своём говне! Ты понимаешь, что уравнял себя с говнюком, у которого язык болтается, как хуёвая писька?
Профессор ответил беспомощной улыбкой, показывающей, что он сознаёт, как низко пал.
– Да, я ошибся.
– Э-эх-х! – в бессильном возмущении выдохнул маршал. – Я хоть за что-то тебя осуждал?! А за эту ошибку тебя выпороть надо до полусмерти, как пацана! – руки старика лежали на коленях и мелко подрагивали. – Что послужило тому, что он тебя и себя решил бросить грудью на амбразуру?
«Что послужило тому…» – повторилось в уме Лонгина Антоновича. Отец глядел въедливо:
– Между ним и твоей женой что-то было, конечно?
– Нет! – категорично отверг профессор. – Я следил! Его жена мне о каждом его шаге сообщала, я всегда знал, в какое время он приезжает в город. Вышло вот что… – и Лонгин Антонович поведал, как получилось, что Виктор увидел у него на коленях голенькую жену.
– Его это взбесило, он запил. Он не мог смириться, что ей со мной хорошо. Это вопрос психологии, об этом есть работы учёных. Ему ударило, что надо встать надо мной, показать себя героем.
– Гамлет, ебёна мать! – злобно сказал маршал.
– Теперь ты всё знаешь, – сокрушённо проговорил профессор.
Лоб старика вертикально пересекала набухшая вена, на лице застыло страдание. Он произнёс осипшим голосом:
– Завтра я буду говорить с Ильичом.
В этот день Можов ещё был в лесу. И в наступившую ночь – тоже.
110
Отправив своё послание в Москву, Виктор почувствовал, что больше не может пить. Страсти, распалявшие его, поостыли, и для него со всей отчётливостью прояснилось, что он учинил и что его ждёт. Он почувствовал себя так, как, наверно, должен был бы чувствовать себя бык, дойди до него каким-нибудь образом, что завтра придут его резать.
Виктор бросился к знакомому, у которого имелся спальный мешок, и попросил его. Набив консервами рюкзак, встал на лыжи и ушёл в зимний лес.
Через два дня приехала оперативная группа его арестовывать. Людмила рыдала и, как её научил муж, врала, будто он уехал в город. Но люди видели его уходящим в лес, о чём сообщили операм. Органы подняли работников лесничества, охотников посёлка и окрестных сёл. Те охотники, у которых были гончие, взяли на себя главную роль в поиске беглеца.
Он скрывался в лесу пять суток, пока не напали на его след. Виктор с невероятной энергией убегал от погони, он надеялся, что его застрелят, но по нему не стреляли. Предельно измотанного в последнюю ночь, его на рассвете искусали собаки, а потом за него взялась милиция.
В городе его поместили на обследование в психиатрическую больницу. В этот день в Москве генсек принял в своём кабинете министра обороны.
Холеный мясистый генсек, который был на шесть лет моложе своего давнего приятеля, по сравнению с ним, весьма сдавшим в последнее время, выглядел сибаритствующим жизнелюбом. Он знал, о чём его собирался просить маршал, которого ему уже не один раз доводилось ограждать от неприятностей.
Тот, под стать другим представителям верхушки, не исключая и самого генсека, имел свою слабость: питал пристрастие к растлению невинных отроковиц.
Как правило, родители оказывались благоразумными и помалкивали, не без материальных выгод для себя. Однако случались и недоразумения. Однажды отец и мать двенадцатилетней девочки, которую из пионерлагеря увезли на дачу к министру, а спустя сутки доставили не в лагерь, а домой, дабы она в семейной обстановке освоилась с пережитым, не оценили любезности. Они принялись строчить жалобы в Верховный Совет, в ЦК КПСС – ну и незамедлительно попали в больницу, где скончались, по выданному родне заключению, от отравления маринованными грибами, купленными на рынке.
Другой девочке достался непокладистый папа, написавший одну жалобу и, несмотря на сделанное ему внушение, – вторую. Он умер, неосторожно прикоснувшись к электрическому проводу. Ещё один подобный не умевший молчать отец, возвращаясь с работы домой, не вошёл в свою квартиру на втором этаже, а поднялся на лестничную площадку между четвёртым и пятым этажами и выпрыгнул из окна на тротуар.
Внезапно уходили из жизни и другие неразумные родители – во имя покоя, который дарил своему министру обороны генсек, дав кому следует устное указание.
Теперь министр просил выручить таким же указанием своего любимого брата.
– Ты знал, что он был у немцев? – спросил генсек без напускной строгости.
Маршал удручённо кивнул:
– Знал. Мальчишка он тогда был, молоко на губах не обсохло. Со студенческой спортивной командой приехал из Москвы в Ригу, а тут война. Когда возвращались, поезд разбомбило, пешком не успел выйти к нашим. В Пскове немцы предложили ему работу, он согласился, не устоял. Когда фронт приблизился, он его перешёл и ко мне, всё мне начистоту рассказал. Как я мог ему не помочь? В то время, в той обстановке, его уморили бы в лагере.
Генсек, бесстрастно выслушав, со значением приподнял густые чёрные брови – предмет своей гордости.
– Немецкую форму надевал? – спросил он.
– Нет! Ни формы не надевал, ни оружия не брал в руки. Он был занят на производстве горючего.
– Руки кровью не обагрял? – уточнил человек с густыми бровями.
– Нет! Конечно, нет! – поспешно произнёс министр обороны.
Генсек с интересом смотрел ему в лицо: впервые тот просил помощи не для себя лично и при этом не мог скрыть переживаний.
– Зелёный был парнишка совсем, а повзрослел – осознал… – проговорил министр, умоляюще глядя в глаза хозяину.
Тот знал, что и сам проситель, очутись он на месте брата, не поступил бы иначе (впрочем, как и человек со знаменитыми густыми бровями). Помолчав, он сказал:
– Ну-ну, говори.
– Всё это дело – типичная бытовуха, – министр перевёл дух, – тип, который эту писанину написал, – псих и запойный алкоголик. Приставал к жене брата, она его послала – он завёлся и настрочил, а потом сбежал. Таким ничего не стоит в петлю влезть…
Генсек подождал, не скажет ли министр ещё что-нибудь, и обронил:
– Итак…
– Когда его поймают… – проситель запнулся, – если поймают, а не тело найдут, и он себя сам… всё бы и кончилось, как не было! И писанину со всеми копиями уничтожить бы.
Генсек вновь двинул бровями:
– Чего я для тебя не делал… сделаю и это.
Министр поднялся со стула и обеими руками стал пожимать руку благодетеля, в глазах блеснули слёзы.
После ухода маршала в кабинете появился секретарь. Хозяин произнёс:
– Ты знаешь дело его брата… – и собрался отдать распоряжение, но вышколенно-подобострастный человек вставил осторожно:
– Поступила информация о нём.
Генсек взглянул на тонкую папку в руках секретаря, спросил:
– О брате?
– Нет, о нём самом. Врач написал…
– Прочти.
Секретарь вынул из папки бумагу и зачитал сообщение врача, что состояние министра обороны, страдающего серьёзным заболеванием, резко ухудшилось и он нуждается в стационарном лечении.
Генсек подумал, что предстоит решать вопрос о замене. После минутной паузы он хотел сделать то, что обещал человеку, который переставал быть нужным, и тут проявила себя лживость, развившаяся до Абсолюта. Секретарь услышал:
– В отношении брата разобраться, как положено, по закону.
Хозяин не забыл о пользе, приносимой братом министра ряду лиц (а через них – и самому генсеку), он не собирался отправлять деятеля науки в тюрьму. Потянуло лишь поиграть в справедливость до определённого момента.
Секретарь записал указание в блокнот и исчез.
Между тем маршал возвратился домой и обнял Лонгина Антоновича, который довольно-таки изнервничался в ожидании:
– Ну, гора с плеч! Ильич сказал: сделает. Считай, того типа уже нет и его писанины как не было.
111
Профессор тут же позвонил Алику: «Всё улажено!» Он на пару дней задержался в Москве – купить жене подарки – и, вернувшись в южноуральский город самолётом, преподнёс ей платиновое с бирюзой колье и перстень белого золота с огненным опалом. Её это не на шутку тронуло, и она вознаградила Лонгина Антоновича долгим страстным поцелуем. Юрычу был заказан роскошный обед на завтрашний день, но профессор чувствовал – жену что-то гнетёт. Он знал – что. Ему самому было не по себе по той же причине.
Когда они вдвоём пили кофе, Алик дрогнувшим голосом сказала:
– Его… убили?
Муж недвусмысленно промолчал.
Перед тем как принять ванну, Алик сказала:
– Мы не будем сегодня, Ло…
Юрыч приготовил на обед, среди прочего, жареных голубей, но и они не возбудили аппетит у Алика и профессора.
На другой день приехала из посёлка Людмила – просить Лонгина Антоновича, чтобы устроил ей свидание с Виктором. Плача, спросила, как спрашивала до того по телефону, не известно ли что профессору, почему арестовали её мужа? Сама она могла лишь сказать, что он запил и что-то писал, а потом заявил ей – ему надо скрыться и она должна отвечать милиции: он уехал в город.
