Александр Тарнорудер - Vertigo
Неторопливый подъем напомнил ему его первый серьезный поход по снегу в горах северного Урала, куда его отец взял контрабандой, вписав под чужим именем в маршрутную книжку… Дан поскользнулся, но с детства отточенный навык сработал: извернувшись не хуже кошки, он упал на живот, с силой вокнув перед собой ледоруб. Отряхнувшись от снега, он с удовлетворением убедился, что непонадобившийся на этот раз снежный якорь сработал и «зарубился» в наст. «Размечтался… вместо того, чтобы под ноги смотреть» проворчал он сам на себя.
На перевал он зашел всего за два с половиной часа, проделав около пяти километров по прямой, и почти не устал. Дан отметил, что за все время не бросил в рот ни одного куска шоколада. Он посмотрел вниз на черную точку сарая при взлетной полосе, где оставил половину поклажи, — единственный ориентир, казавшийся отсюда таким близким. Потом он повернулся к северу, где за краем плато все еще скрывалась вершина Черчилля. Назавтра ему предстояло сделать траверс на север по юго–восточному склону, который начинает плавиться с восходом солнца.
Он выбрал место на северной стороне площадки, где, как ему показалось, было поменьше наносов, закрепил груз глубокими снежными крючьями и воткнул шест с флажком на случай непредвиденного снегопада; он мог не опасаться случайного зверя, поскольку все съестное осталось внизу. Погода была как на заказ, стих даже обычный в этих местах сильный западный ветер. А вот юго–восточный склон ему не понравился — уж больно много лежало на нем разной величины скатившихся с верху комков снега, каждый из которых при подходящих обстоятельствах мог вызвать лавину. «Ну–ка, поторопись, мистер турист, солнце еще высоко, успеешь сгонять вниз–вверх, а ночевать тебе лучше на перевале, чтобы по холодку, как только начнет светать, проскочить опасный юго–восточный склон». С этими обращенными к самому себе словами Дан почти что вприпрыжку пустился обратно вниз.
Второй раз подниматься было тяжелее, и он время от времени бросал в рот кусочки горького шоколада. Солнце скрылось за перевалом, но он успел зайти на него до темноты, которую быстро разогнала взошедшая над ледником Клутлан луна. Вскоре похолодало, и Дану, решившему максимально экономить все ресурсы, отчаянно захотелось чаю. Это означало потратить так необходимые для обогрева граммы топлива, но он не смог отказать себе в удовольствии достать старую пол–литровую кружку, подаренную отцом на седьмой день рождения, и плотно набить ее девственной чистоты снегом. Кружка была его талисманом — она побывала с ним на всех материках, и он собирался непременно взять ее с собой в экспедицию, как залог возвращения на Землю, как некую охранную грамоту. Темно–зеленая эмаль сильно пострадала и оббилась, покрывшись многочисленными черными пятнами, но Дан из суеверия продолжал таскать кружку с собой.
Луна залила неправдоподобно ярким желтым светом ледник внизу, преобразив пейзаж из земного в лунный, на котором, как на компьютерной картинке Гугла, выделялись причудливыми формами и всеми оттенками желтого складки поверхности да темнели пробивающиеся из–под снега скалы. Гревший ладони горячей кружкой Дан не удержался, сфотографировал переливы лежащего внизу ледника и послал картинку отцу. «Завидую» — получил он одно слово в ответ.
Несмотря на усталость, сон не шел, наверное, сказывалось возбуждение. Мысли крутились вокруг «метеостанции», но ничего разумного в голову по–прежнему не приходило. Дан даже подумал, что возбуждение, как и неспособность конструктивно мыслить, могут быть ранними проявлениями горной болезни. Он находился сравнительно низко, ниже четырех кило, но кто знает, как действуют местные условия. Несомненно, в его пользу была привычка бегать марафон, дающая мозгу тренировку кислородным голоданием, но нельзя было сбрасывать со счетов даже малейшую опасность.
Чтобы заставить себя заснуть, Дан поплотнее закутался в спальный мешок, нацепил очки и наушники, поставил свой любимый диск с ночным маршрутом вдоль берегов Кинерета. Ему нужно было как следует выспаться, чтобы выйти с рассветом и подняться еще на шестьсот метров на плато, пройдя траверсом километров пять–шесть. Как и всегда, ночной Кинерет сверканием огней на Голанах, тихим шелестом прибрежного тростника, резким птичьим криком «Кар–р–ком» вызвал давние воспоминания о Розке — Веред, о недолгой, оставшейся в прошлом, любви, прервавшейся туманной и безлунной ночью, когда их патруль нарвался на засаду.
Дан среагировал за мгновение до того, как по ним открыли огонь, упал за камень, стрелял в ответ, что–то кричал. Все стихло через несколько очень долгих секунд, после которых вечностью потянулись минуты тишины, когда предательски выдает даже собственное дыхание и бешеное биение сердца, когда малейшее движение требует неимоверных усилий.
Полная неизвестность: где свой, а где чужой?
Приказ командира в наушниках: не поднимать головы до прихода подкрепления.
Распростертая тень на дороге, размытая серой темнотой предутреннего тумана, до которой надо доползти даже ценой собственной жизни; слабеющий от потери крови пульс и слабое пожатие пальцев, неотличимое от предсмертной судороги.
Дану пришлось заново учиться радоваться, потому что все последующие дни его окружала сплошная радость: радость, что победили малой кровью, выиграли со счетом три–один; радость, что сорвали коварные планы захватить в плен, чтобы потом долго и мучительно торговаться со всем миром; радость, что есть такие герои, способные положить троих врагов; радость товарищей, радость командиров, радость корреспондентов и комментаторов, радость всех жителей от мала до велика; радость на улицах, радость по радио, телевидению и в газетах. А Данила видел все это время только одно — любимое лицо в траурной рамке, да неясную тень на дороге, и хотел он только одного — вернуть свою Розку, и мучительная мысль до сих пор не давала ему покоя: не потеряй она столько крови, пока они лежали за камнями…
— К тебе у меня претензий нет. К тем двоим — есть, а к тебе — нет. Понял? Так что постарайся поскорее забыть. Живи, радуйся и девушку себе найди — не женись на мертвой, с ума сойдешь, — комполка никак не мог примириться с тем, что теряет одного из лучших бойцов.
Не подошла Дану роль национального героя. Несмотря на все старания комполка, он ушел из армии по комиссии, приписавшей ему кучу разных синдромов; несмотря на увещевания двух поколений геологов, забросил камни и Сирийско — Африканский разлом; подался в медицинский, чтобы в себе разобраться и что–то себе доказать. Потом мотался по всему свету с разными экспедициями и врачебными миссиями, неизменно возвращаясь в Израиль на годовщину смерти Розки. Совсем было прибился к австралийцам, да разбежались они. Все равно, в его жизни оставила след только одна женщина — погибшая на его глазах ниндзя Розка — Веред, принявшая на себя, так иногда казалось, все предназначенные ему пули.
Под утро от ночной волшебной картины не осталось и следа. На перевал наползло промозглое серое облако, да там и уселось. Видимости никакой. Дан должен был двигаться почти строго на север, оставляя слева довольно крутой склон. После подъема метров на триста следовало повернуть на северо–восток, дойти до последнего взлета на плато, а там уже ориентироваться по обстановке. Насколько он увидел с самолета, станцию поставили под восточным склоном горы Черчилля, закрывавшей ее от сильных западных ветров. Почти у цели на высоте четыре–двести Дан выбрался, наконец, из облака и увидел перед собой узкий акулий плавник горы Черчилля, весьма крутой с восточной стороны. «Хорошо, что не надо карабкаться наверх, а то пришлось бы обходить ее с запада» подумал Дан. Впрочем, ему предстоял еще километр по плато до станции.
Потеплело, снег размяк, стал вязким, облако внизу куда–то испарилось. Дан порадовался своему решению ночевать на перевале. Настроение поднялось, и от вечерней меланхолии не осталось и следа.
Даже вблизи утепленные полиуретаном треугольные панели «метеостанции», напоминавшей большой вигвам или иглу, практически сливались со снегом. Дану понадобилось подойти вплотную, чтобы обнаружить ручку двери. Он не стал ее сразу же открывать, помня, что не одну кошку сгубило излишнее любопытство, а решил поставить палатку поодаль, заварить себе с дороги чаю и подумать. Следы вокруг были старыми, выветренными, слегка занесенными и указывали, что около станции несколько дней никто не ходил. Интересно, как они за мной наблюдают, подумал Дан, хотя встроить в каждую панель камеру размером с булавочную головку ничего не стоило. Снаружи он заметил лишь вращающийся измеритель скорости ветра и спутниковую тарелку. По инструкции, найдя станцию, он должен был выйти на связь с Центром.
Дан достал из рюкзачка телефон и попытался соединиться. Телефон не работал, сколько он ни пытался. С отцом он тоже не смог наладить связь — даже послать СМСку. И Джеральд в Мак Карти был недоступен.