Александр Тарнорудер - Vertigo
Обзор книги Александр Тарнорудер - Vertigo
Aлександр Тарнорудер
VERTIGO
«Надо быть полным идиотом, чтобы бежать марафон перед решающим интервью!» — сказал ему Мишка лет пятнадцать назад, когда они поступали в медицинский. Дан, конечно, не послушал, да еще и накинул из ребячества пару километров, и ничего, чувствовал себя наутро как никогда уверенно. Теперь, почти через пятнадцать лет, он снова решил пробежаться часочка два–три–четыре, сколько организм сможет. Только сейчас ставка была гораздо больше — не какой–то там вступительный экзамен, а дело всей его жизни. И если тогда он наглотался по молодости риталина, запив его тонизирующим коктейлем, то сегодня к его услугам был полный арсенал самых современных средств, как легальных, так и не совсем.
Дан решил направиться из киббуца Гиносар на север и, по крайней мере, обогнув добрых две трети Кинерета, закончить пробежку в Дгании; а если хорошо пойдет, то и в Тверии, или, на что он почти совсем не рассчитывал, замкнуть там же в Гиносаре шестидесятикилометровое кольцо вокруг озера. Полная луна находилась у него за спиной, и наглая бестелесная тень не давала себя обогнать, но он знал, что через какой–нибудь час, повернув к востоку, они сравняются, а еще через полчаса он вырвется вперед, и тень, недовольно сопя, будет безуспешно преследовать его до самой южной оконечности Кинерета, где природой ей будет позволено взять реванш. Дан слегка подтянул на поясе сумку с питьем, наломанными кусочками горького шоколада и энергетическими таблетками, надел очки и наушники, и наощупь нажал на кнопку «старт». Несколько минут ему понадобилось, чтобы разогреться и войти в привычный ритм. Когда дыхание окончательно установилось, он сосредоточил взгляд на цепочке огней на северном берегу озера и восточнее — на склоне Голан.
Но пройдет еще часа два, пока он достигнет «тридцатого километра», порога, известного всем марафонцам, когда опустошенное тело, растратившее, кажется, все силы до последней капли, отказывается двигаться дальше, и нужно, сжав зубы, преодолеть эту преграду, когда каждый орган, каждая мышца кричит «остановись — не могу!», и хочется только одного — сейчас же прекратить эту мазохистскую пытку. Лишь тогда, когда второе дыхание давно уже закончилось, приходит третье, подвластное немногим, и размеренный упругий звук пружинящих подошв, сопровождаемый лягушачьим концертом в прибрежном тростняке и мерцанием огоньков вдалеке, нагоняет такой приятный транс, почти гипноз, дающий мыслям полный простор и свободу улетать запредельно далеко, как будто отделившись от хозяина.
Ради этого транса он, собственно, и затеял этот, совершенно неразумный с точки зрения всякого рассудительного человека, ночной марафонский забег.
Дан попытался представить, какая неожиданность может ждать его завтра, но ничего путного в голову не приходило. Ясно было только одно — он вышел в финал, да не просто в финал, и не только с большой буквы «Финал», а всеми огромными заглавными «ФИНАЛ», занес ногу на ступеньку своей мечты, и осталось только не оступиться, а утвердиться на этой ступеньке… Он давно уже потерял счет экзаменам, тестам и проверкам, которые ему пришлось пройти: профессиональным как врачу, на физическую выносливость, на психологическую устойчивость и совместимость, на логическое и нелогическое мышление и еще черт знает на что. «Игроки в покер» — так он называл про себя бесконечных своих экзаменаторов за их непроницаемые лица и абсолютный отказ идти на любой человеческий контакт или вообще выражать какие–либо чувства.
И все–таки иногда ему удавалось угадать их намерения — где–то выручал опыт и чутье, реже просто выпадала удача, например, когда он, прочитав условия очередного теста, написал на листе бумаги огромными печатными буквами слово BULLSHIT, бросил на стол и вышел из аудитории. Оказалось, это и был правильный ответ. Его спросили, о чем он подумал в тот момент? «Не о чем, а о ком», — поправил он: «Уилл Смит и Томми Ли Джонс, люди в черном». Это был единственный момент, который вызвал слабую улыбку по ту сторону стола. Самым трудным для Дана была бесконечная череда медицинских снимков, которые его просили объяснить или прокомментировать: снимки тел, органов, рентгенограммы, томограммы, редкие заболевания, мутации; и неизменно ему подсовывали весьма искусно исполненные с помощью фотошопа подделки.
— Не верь глазам, — все время повторял отец, — даже когда неправильна сама картина, глаза цепляются за мелкие, легко узнаваемые и потому достоверные детали, Детали должны подкреплять, а не опровергать, и если детали опровергают общую картину — держи ухо востро. И помни, Данила, что самый лучший ответ в такой ситуации — это честный ответ. Не бойся сказать «я не знаю».
«Врач–экстремал» — так Дан представлялся при знакомстве. То же самое он написал в своем резюме и оттиснул на визитной карточке. Он привык, что потенциальные работодатели не всегда раскрывали карты на первом же интервью, стремясь подольше сохранять секретность. Но когда и на третьей встрече в захудалой на вид конторе невзрачный клерк попытался увильнуть от ответа, Дан попросту поднялся и направился к выходу.
— Шесть миллионов в год, если случится чудо и вас выберут, — бросил ему в спину клерк, — и пара тысяч на мелкие расходы за каждый день в период отбора, не важно с каким результатом.
Дан обернулся, стоя на пороге маленького пустого кабинетика.
— Подумайте об этом, сэ–эр, — насмешливо протянул клерк.
Цифры были до того несуразно высокими, что Дан не знал, как реагировать.
— Прочитайте и подпишите, если согласны, — потребовал клерк, бросив на стол внушительную кипу бумаг, — только после этого получите основной договор.
«Ну ладно, Израиль, это я могу понять, но кто бы мог подумать, что и вся Земля станет тебе тесна…» философски заметил отец.
… Дорога отвернула влево от воды и пошла взбираться вверх по склону, пытаясь сбить дыхание, потом после развилки смилостивилась и начала забирать вправо обратно к берегу Кинерета, к тускло отсвечивающему в лунном свете куполу маленькой церкви Капернаума. Здесь, может быть навсегда, останется его место на Земле, подумал Дан, маленький поселок с вороньим названием Карком, насилу насчитывающий полтораста домов…
— Кар–р–ком! Кар–р–ком! — пронзительно крикнула потревоженная звуком его шагов случайная ночная птица.
… Еще километра три вдоль берега… и около семи от перекрестка… ну и триста метров вверх… подняться аж на сотню метров над уровнем моря… мирового нашего океана. Какая ирония, он привык считать своим местом на Земле Москву, Московский Университет, где прожил тринадцать лет, пока не случилось несчастье с отцом, и их мир навсегда перевернулся…
— Даже если вы успешно пройдете все тесты, все решится только после последнего испытания, — твердили ему рефреном на каждом следующем этапе, как бы подчеркивая, что шансы столь неизмеримо малы, что и разговаривать в общем–то не о чем.
На всех каналах неизменно упоминали, что готовится «Экспедиция», открыли обратный отсчет, сначала месяцы и недели, а потом и дни, когда до старта осталось меньше года. Дан не стал скрывать от домашних, что он участвует в отборе.
С самого рождения Данила жил в Москве вместе с родителями и дедом, профессором геофака, в его квартире на территории университета на Воробьевых горах. Он мечтал стать геологом (в третьем уже поколении) и, если не с первого же месяца жизни, то наверняка со второго стал профессиональным туристом: Данила начал ходить в походы в рюкзаке у матери гораздо раньше, чем научился ходить на собственных ногах. И хотя, конечно, спички детям не игрушка, но шестилетний Данилка не только уверенно разжигал костер, но и наотмашь рубил топором ветки, складывая их шалашиком или колодцем, и поучая при этом студенток из университетского турклуба, что огню помимо дров нужен еще и воздух. Клубом руководил его отец, поэтому «тётеньки» изо всех сил умилялись и норовили посюсюкать с Данилкой, который их степенно и серьезно осаживал.
В семь лет он мог не только разобрать описание маршрута, но и свободно читать карту, и почти на равных со взрослыми участвовал в спортивном ориентировании. Походив недельку в первый, а потом и во второй класс, он пошел сразу в третий, где на первой же перемене раскидал в стороны штук пять одноклассников. Хорошо ему было только в клубе, он воспринимал как праздник субботы–воскресенья, когда уезжали электричкой в дальнее подмосковье, шли по маршруту, лазали на скалы, отрабатывая технику подъема и спуска, вязали узлы, зимой штурмовали заснеженные склоны оврагов, по весне форсировали броды с ледяной талой водой, ставили палатки и пели песни у костра. По вторникам и четвергам он с трудом досиживал до звонка, бежал в клуб прибраться и приготовить все для очередного занятия. По понедельникам–средам–пятницам Данила скучал, считал их напрасно потраченным временем, но приходилось терпеть, поскольку за тройки отец грозил отлучением от клуба.
