Леонард Терновский - Касьянов год (Ландыши)
«Софье Андреевне, нашей земной Заступнице, с Верой, Надеждой и Любовью.
Да хранит Вас Бог!» Он подписался и передал книгу Наташе. — Можно и мне? — попросил Игорь. Через минуту вся титульная страница была вдоль и поперек исписана именами собравшихся. Софья Андреевна была тронута подарком почти до слез. — Спасибо, — сказала она. — Я желаю, чтобы никакие обстоятельства не помешали никому из вас снова придти сюда через год! Выпьем за это!
Снова раздался звон рюмок. Поднявшись из-за стола, Юлик сказал: — Я начну мой маленький концерт с песни, посвященной нашей дорогой Софье Андреевне!
— «Адвокатский вальс», «Адвокатский вальс», — послышалось с разных сторон. Настроив гитару, Юлик негромко начал:
«Конечно, усилия тщетны,
И им не вдолбить ничего…»,
— Да, Софья Андревна говорила: доказывать что-то в политических процессах практически бесполезно, приговор предопределен, и судьи попросту не слушают адвоката. А ведь все равно она и выступала, и доказывала! — думал Костя. Сам он был впервые на концерте Кима, но чувствовал, что песня хорошо знакома почти всем присутствующим. — Юлик очень выразителен, — шепнул он Нате. — Посмотри, какая у него живая мимика!
А артист уже распелся вовсю, и заключительные куплеты были слышны, должно быть, лаже в дальних комнатах коммуналки:
«Ведь правда моя очевидна,
Ведь белые нитки видать,
Ведь людям должно же быть стыдно
Столь ясных вещей не понять!
Ой, правое русское слово,
Луч света в кромешной ночи!
И все будет вечно хреново…
И все же ты вечно звучи!»
— Браво, Юлик! Браво! А теперь — «Мороз трещит как пулемет…» «19 октября!» «Ходят кони…» «Фраера!» — неслось со всех сторон, и певец неутомимо исполнял все новые заказы. И собравшимся понемногу стало казаться, что обступающие их со всех сторон угрозы не так страшны. Да и как бояться того, над чем можно так звонко и заразительно смеяться?! «Дайте срок, и все переменится…», — пел Юлик, — и даже заключительные слова песни: «дали срок», казались не горестным предсказанием, а веселой, искрометной концовкой.
За пением и музыкой не сразу увидели еще двух раздевавшихся в коридорчике гостей. — Здравствуйте, Люся! Здравствуйте, Андрей Дмитриевич! — первой заметила их Софья Андреевна. Обняв и расцеловав обоих, она указала им место рядом с собой. — А ваши розы просто некуда ставить, — прибавила она.
Костя никогда прежде не видал Сахарова, и смотрел на академика во все глаза. Нет, он не считал, что знаменитый ученый должен выглядеть сверхчеловеком. Но хоть что-то в нем могло быть особенным? Приятное, интеллигентное лицо без тени величественности. Выпуклое безволосое темя, — не таких ли в Америке называют «яйцеголовыми»? Рост чуть выше среднего. Приятный, чуть грассирующий голос.
— У меня плохие новости, — сказал он после первых приветствий. — Мне звонила из Владимира жена Николая, он вчера арестован. Я уже продиктовал по телефону свое заявление иностранным корреспондентам.
— А Роза не вернулась домой после допроса, — добавила Люся. — Наверно, ее тоже забрали.
В гостиной наступила тишина. — Теперь понятно, — сказала Софья Андреевна. — И Николай, и Роза обязательно приезжали ко мне в этот день. Я беспокоилась, почему никто из них даже не позвонил. Завтра с утра я подготовлю документ от нашей группы.
— А обсудить его можно у нас, на улице Чкалова, — предложила Люся. — Вы сможете добраться до нас?
— Сумею. Вызову по телефону такси.
За окнами светили фонари, и падал снег. Костя всматривался в лица расходившихся гостей. Да, удар, нанесенный по группе, был жестоким и болезненным, но никто не выглядел подавленно. В памяти всплыла строчка Окуджавы, — «возьмемся за руки, друзья!», — только как дотянуться до запертых за решеткой друзей? И чем им теперь можно помочь? Поймав такси и посадив в машину Андрея Дмитриевича и Люсю, Костя вернулся за Натой.
— Как нам быть дальше? — обратился он к хозяйке.
— Будем делать, что можем. Андрей Дмитриевич уже выступил в защиту Николая. Наша группа тоже заявит очередной протест. Но все равно они никого не выпустят, — ответила Софья Андревна. — Видите, как отчаянно власти боятся нашего правдивого слова? Николая арестовали за его стихи, за призыв властей к диалогу, да за его выступление в защиту Великановой. Ее взяли за «Хронику». До сих пор не могу опомниться от ареста нашей дорогой Танечки. Вы, должно быть, слышали это имя?
— Да, Ната мне рассказывала.
— Уже месяц как она в Лефортово. Теперь арестовали Розу. Дважды был обыск у Вали, ей тоже угрожают арестом. Приходили с обыском к Шуре. Таскают на допросы и Вашу Нату.
— Как такое назвать? — задумалась Софья Андреевна. И подытожила: — Получается, КГБ пошел по бабам.
Смотрины— Теперь, когда мы, наконец, подали заявление на регистрацию, я хочу представить тебя моей маме, — сказала Ната. — Правда, вы с ней раза два виделись, но только мельком. Приезжай к нам послезавтра. Надень хорошую рубашку. Да не забудь принести цветы.
— Сам бы я ни за что не догадался. Прихвачу еще бутылочку вина. А курить у вас можно?
— Только на балконе.
…На улице шел пушистый снег. Мохнатыми хлопьями он садился Косте на шапку, на пальто, на завернутые в прозрачный целлофан цветы и картонную коробочку с тортом. — Итак, через полтора месяца мы станем официально мужем и женой, — думал он. — В свидетели на регистрацию надо будет позвать Игоря с супругой, а Ната может пригласить Валечку и Ваню. А свадьбу отпразднуем у меня дома, в самом узком кругу.
— Как отнесется к нашему решению Натина мама? — думал Костя, входя в подъезд и поднимаясь в лифте. — Зовут ее Анна Николаевна, не выскочило бы из головы.
Он позвонил. В прихожей послышались шаги, но дверь почему-то открыли не сразу. Костя позвонил еще раз. Щелкнул замок. На пороге стоял усатый мужчина, за ним еще один в массивных очках.
— Заходите, — сказал усатый и запер наружную дверь. — Как Вас зовут? Ваши документы?
Из гостиной показалась Ната. — Проходи в комнату, Костя, — сказала она. — Видишь, у нас обыск.
Посмотрев Костин паспорт и заглянув в портфель (где стояла бутылка «Саперави»), мужчина пропустил его в гостиную. Кроме Наташи и Анны Николаевны, сидевшей у стола на диване, в комнате были две женщины. — Это понятые, — пояснила Ната. — Торт поставь на стол. А цветы давай сюда.
Наташа пошла на кухню налить в вазу воды, и одна из женщин тут же отправилась за ней следом. Поздоровавшись с Натиной мамой, Костя присел к обеденному столу. Мужчины между тем методично доставали из стеллажа книги, листали страницы, встряхивали их. Удостоверившись в отсутствии крамолы, ставили на место. — Смотри, «Доктор Живаго», — обрадованно сказал мужчина в очках и протянул карманный томик усатому. Бегло взглянув, тот положил его на край обеденного стола поверх двух стопок сколотых скрепкой листков машинописи. От полок мужчины перешли к стоящему у окна письменному столу. Усатый достал из ящика пакет с фотографиями. — Кто это? — обратился он к Нате.
— Мои друзья и знакомые.
— Да ведь это — Солженицын, — сказал усатый, показывая снимок мужчины с бородой.
— А вот и Алик Гинзбург, — сказал другой. — А это академик Сахаров.
Усатый положил снимки на стол рядом с романом Пастернака. — Почему вы забираете фотографии? — спросила Ната.
— Они антисоветчики.
— Это Сахаров — антисоветчик? — не выдержал Костя. — Он создатель водородной бомбы, трижды Герой социалистического труда! — Он вдруг закашлялся и ухватился руками за край стола. На лбу у него выступили капли пота.
— Что с тобой, милый?
— Кажется, опять моя астма. Ничего, сейчас это пройдет. — Костя шумно дышал и шарил руками в карманах костюма. — Где же проклятый ингалятор?
— Дать тебе воды?
— Не надо. Неужели я забыл переложить его из старого пиджака? Или ингалятор в пальто?
Костя вышел в прихожую к вешалке, и тотчас следом за ним двинулся мужчина в очках.
— Нету и там. — Костя снова сел к столу и тут же опять зашелся в кашле.
— Сейчас я сбегаю в аптеку.
— До конца обыска никто не должен отсюда выходить, — загородил дверь усатый.
— Тогда я позвоню, вызову скорую.
— Звонить тоже нельзя.
— Как же так? — сказала Анна Николаевна. — Ведь человек болен. Вы не имеете права.
— Нельзя.
— Не надо… ничего просить… у этих людей, — с остановками, с трудом удерживая кашель, проговорил Костя. — Они… они… — он опять схватился руками за стол. — Лучше я потерплю.
Усатый стал опять копаться в письменном столе. Достал из ящика чистый конверт и, вынув из него несколько банкнот, пересчитал их.
— Так. Пятьсот рублей. Полагаю, это деньги Фонда. — Он положил конверт рядом с фотографиями.
