Леонард Терновский - Касьянов год (Ландыши)
Костя подвинулся к обрыву. Спуск показался ему совершенно отвесным. — Обязательно грохнусь, запросто могу переломать руки-ноги, — подумал он. — Я ведь и по равнине-то толком ездить не умею.
Он ступил вперед еще на шаг, скользнул вниз и полетел по склону. — Сейчас упаду, — мелькнуло в голове. Споткнувшись и подскочив кверху на незаметном трамплине, Костя нелепо замахал руками, еще раз подпрыгнул и — удержался на ногах.
— Ну, ты каскадер, — сказал Игорь. — Я уже прикидывал, — из чего мне придется делать для тебя фиксирующую шину?
Пора было двигаться обратно. Отправились не торопясь. Женщины на этот раз шли впереди, Игорь и Костя отстали на несколько шагов. — К тебе тоже могут заявиться с обыском, — озабоченно сказал Игорь.
— Могут. Но вряд ли.
— А раз такое возможно, привози ко мне всякие опасные бумаги. Если хочешь, я сам как-нибудь вечерком заеду за ними к тебе. Ко мне, надеюсь, они не придут.
— Не зарекайся. Я не хочу, чтобы из-за меня ты расхлебывал неприятности.
— А я спрячу их в действительно надежном месте, на чердаке дядиной дачи.
— Спасибо. Я подумаю.
В электричке молодежь опять пела песни под гитару. Когда вышли на привокзальную площадь, уже ярко светили фонари, и снег под ними весело искрился. Вчетвером спустились в метро, и тут Игорь с Любой стали прощаться со своими спутниками. — Ехать нам с вами по одной линии, но в разные стороны, — сказал Игорь. — А славная у нас получилась прогулка! Надо будет как-нибудь выбраться сюда еще разок.
— Зачем ты съезжал с обрыва? — спросила Ната, когда двери вагона за ними закрылись. — Я очень за тебя испугалась.
— А ты сама?
— Я лыжница-разрядница. И уже не раз спускалась с этого склона. А для тебя это опасно.
— А ты бы хотела, чтобы я спасовал перед этим оврагом, когда ты с него съехала? Ладно, больше кататься мне пока все равно не придется. Видишь, носок одной лыжи у меня надломился. Я заметил это, когда стал снимать их возле электрички.
Подходя к Костиному дому, Ната сказала: — Я немного замерзла.
— Не беда. Примешь ванну или горячий душ. А я поищу чего-нибудь согревающего в холодильнике.
Накинув купальный халат, Ната скрылась в ванной. Потом, приоткрыв дверь, попросила Костю: — Потри-ка мне мочалкой спину, милый!
Лавина Утром на работе Костю затащил в курилку инженер из их отдела Гурьянов. За глаза все называли его Мишкой, — потому ли, что он часто «стрелял» то у одного, то у другого пятерку или десятку до получки, потому ли что, случалось, уже с утра был слегка навеселе. Он был прилипчив, говорлив. Некоторые считали его стукачом.
— А я видел тебя вчера, — радостно забалагурил Мишка. — Оказывается, ты спортсмен. Лыжник. И подруга твоя — класс! А кто там были с вами еще двое?
— Школьный товарищ с женой.
— Слушай, займи мне десять рублей. Вот так нужны, — Гурьянов провел ладонью вдоль горла.
— Ладно, — согласился Костя, надеясь, что Мишка теперь уйдет. Но не тут то было.
— Уж не собираешься ли ты опять жениться? — не отставал он. — На свадьбу-то позовешь?
— Не позову, — обозлился Костя. — Даже если и вправду захочу жениться. С какой стати?
— А зря, зря! Я прирожденный тамада. Хоть и не грузин. — Гурьянов коротко хохотнул и достал пачку сигарет: — Закуривай.
— Давай. — Костя взял сигарету.
— Слышал ночью по радио интервью вашего академика, — продолжал болтовню Мишка. — Про Афганистан. И чего ради он суется во все дырки? Думаешь, ему всегда все будет сходить с рук?
— А ты считаешь, что посылать войска в чужую страну — правильно?
— Я человек маленький. По мне — кабы гроши да харчи хороши. А Сахаров скоро допрыгается. Вот увидишь.
— Посадят? Вышлют, как Солженицына, за границу?
— Не обязательно. Просто сделают так, чтобы он не мог нам больше пакостить.
— Интересно, он опять подшофе? — подумал Костя. — Или просто паясничает? — Он молча погасил сигарету и пошел из курилки. — Постой, — остановил его Мишка. — Скажи, как, по-твоему, «Арк.» означает в подписи — «Аркадий»? Или, может быть, — «Константин»?
— Догадывается, подлец, — подумал Костя, имея в виду свой обычный псевдоним под фельетонами — «Арк. Бухман». -И пусть догадывается, доказательств у него все равно никаких. А насчет Сахарова, — только ли это пустая болтовня? Или Мишка что-то знает? Он бывает на каких-то лекциях для политинформаторов. Может, им там что-то говорили? Надо будет сегодня же рассказать обо всем Софье Андревне.
Ничего не ответив Мишке, он пошел работать.
— Что случилось? — обеспокоено встретила его Софья Андреевна.
— Со мной — ничего. А вот насчет Андрея Дмитриевича ходят тревожные слухи. — И Костя пересказал утренний разговор с Мишкой.
— Знаете, все может быть. Я, конечно, передам все это ему и Люсе. Но вообще-то такие слухи ходят давно. Год или два назад рассказывали, что в АПН подготовлена к печати брошюра — «К высылке академика Сахарова». Тогда все обошлось травлей в газетах. Ну, а как ваши дела с Натой?
— Через две недели регистрация и — свадьба. Если бы Вы смогли…
— Увы! Я вас обоих, мои ребятки, очень люблю, но, к сожалению, приехать никак не смогу. Совсем невыездной стала. Чуть выйду на мороз, сразу приходится принимать нитроглицерин. Но подарок и цветы вам от меня будут.
На следующий день, едва Костя вернулся домой, как раздался телефонный звонок. — Ты слышал? — Костя даже не сразу узнал Натин голос. — Андрея Дмитриевича сегодня схватили на улице и на самолете отправили в Горький. Об этом передавали по всем «голосам». Я сейчас еду в их квартиру на Чкалова узнать подробней как и что.
— Я тоже приеду. Скажи мне адрес.
— Хорошо. Тогда там и встретимся. Только возьми с собой паспорт.
Перейдя Садовое кольцо и спускаясь вниз по улице Чкалова, Костя думал: — Такие люди — так же как Короленко, как Толстой — совесть и украшение человечества. Что делал Сахаров? Бесстрашно защищал гонимых. Что делают с ним власти? Запирают от людей, как бешеного пса. Он вступался за всех. А кто теперь вступится за него?
На тротуаре возле сахаровского дома было припарковано несколько легковых машин, перед подъездом толпились рослые, внимательно оглядывающие входящих, люди. — Кагэбэшники? — подумал Костя. Он потянул на себя дверь и вошел в подъезд.
— Седьмой этаж, квартира 68, - входя в лифт, напомнил сам себе Костя. На площадке возле квартиры человек в милицейской форме попросил предъявить документы. Получив обратно паспорт, Костя позвонил в дверь.
Он шагнул через порог, и уже в коридоре услышал шум множества голосов. Чуть не споткнулся о какие-то лежавшие на полу провода. В дверях расположенной справа комнаты стояли иностранные корреспонденты с ручными телевизионными камерами и большими черными микрофонами. Яркие софиты освещали сидящую возле стола старую женщину с худощавым, морщинистым лицом. Рядом с ней Костя увидел миловидную девушку с монгольским разрезом глаз. — Это Руфь Григорьевна, мать Люси, — пояснила, подойдя, Ната. — И Люсина невестка Лиза. Они провожали в Домодедово Елену Георгиевну, откуда ее вместе с Андрей Дмитриевичем отправили в Горький. Они рассказывают об этом корреспондентам.
По окончании пресс-конференции Ната и Костя прямиком отправились к Софье Андреевне. Валя и Ваня задержались, чтобы помочь убрать квартиру.
— Я думал, — сказал Костя, — что академические апартаменты гораздо просторней. А, получается, они жили в двухкомнатной квартире втроем.
— Вчетвером. Лиза тоже живет у них. И квартира эта Люсина, а не академическая. Первая жена Андрея Дмитриевича умерла от рака. Женившись на Елене Георгиевне, он переехал к ней, а свою квартиру оставил детям. А КГБ распускает слухи, будто злая мачеха выгнала детей из родного гнезда.
Софья Андреевна сидела у стола с включенным транзистором. — Передавали, что Сахарова лишили всех правительственных наград. Думаю, не будь он лауреатом Нобелевской премии мира и всемирно известным ученым, власти и КГБ вообще сгноили бы его в лагере.
— Они долго не решались тронуть его, — прибавила она. — Но после интервенции в Афганистан, видимо, поняли, что бояться больше нечего. Съел Запад нашу оккупацию Афганистана, съест и высылку Сахарова. Ну, покричат несколько недель. И приутихнут. КГБ теперь позволено все.
— Неужели мы смолчим? — сказала Ната.
— Нет, разумеется. Будем делать все то же, что и раньше. Наша Хельсинкская группа заявит протест по поводу депортации Сахарова в Горький. Документ по Афганистану нами уже составлен. Передадим их иностранным корреспондентам. А потом за эти заявления нас будут судить.
— Софья Андревна, я прошу поставить и мое имя под этими документами, — сказал Костя.
— И мое тоже, — прибавила Ната.
— Ладно, мои ребятки. Уже поздно. Поезжайте-ка домой.
