Леонид Жуховицкий - Умирать не профессионально
– И сколько?
– Десятка баксов. Пока я думал, она еще надбавила – ладно, говорит, пятнадцать, но больше не дам.
– Хорошие деньги, – одобрил Тимур, – а ты?
– А я чего? Я говорю, надо подумать.
– И чем кончилось?
– Послезавтра придет.
– Во сколько?
– Позвонит.
– Ясно, – сказал Тимур, – значит, так. Она звякнет – сразу мне отзвонишь с Люшкиного мобильника. Я отслежу, откуда она. А там видно будет.
– А с мокрухой как? Чего сказать?
– Скажи – согласен, только надо с напарником. И времени возьми побольше, дней хотя бы пять. Мол, проследить надо, когда уходит, когда приходит. Ствол твой, или она обещала?
– Нет, ствол не нужен. Она говорит – ножом. Лучше простым, вроде кухонного. Можно трубой или ломиком. И не возле дома, а подальше, где-нибудь в парке, а лучше всего за городом.
– Ясно, – повторил Тимур, – ножом – это хорошо. И за городом – хорошо.
Это действительно было хорошо. Ножом – значит, шум им не нужен, хотят списать на шпану. Зачем списывать? А хрен их знает! Вроде бы из ствола проще, один в спину, один в голову, и все, и без проблем. А эти хотят без шума, случайная драка или вроде того. Интересно, кто они – эти? И на хрена он им сдался?
Не надеясь на ответ, просто для порядка, переспросил:
– А кто, почему – ничего не сказала?
Прошка замотал головой:
– Не, про это ничего.
Он был хороший малый и повел-то себя как человек, сразу прибежал рассказывать. Тимуру вовсе не хотелось втягивать Прошку в непонятный и потому особенно опасный процесс – на хрена Прошке чужой геморрой, жил бы со своей Люшкой и горя не знал. Но Тимур понимал, что никуда он Прошку не втягивает, тот уже втянут. Согласится Прошка на мокруху – следующий он. Откажется – все равно следующий он, кто же рискнет оставлять такого осведомленного свидетеля. Не факт, что и Люшка уцелеет: даже врачи, мать их, когда чистят рану, снимают три слоя, до здорового мяса, палец загноится, всю руку рубят. Теперь у них с Прошкой на двоих один выход – добраться до корня и ситуацию разрулить. Как разрулить? А – как получится.
Придя домой, Тимур заново прокрутил в мозгу всякие варианты. Никакой ясности не возникло. Если кто в текущий момент и имел с него получить, так тот должник из джипа. Или его грозный водила. Но с должником расстались вроде без больших обид, водила был туповат, да и сам накачан сверх меры, ему не нанимать киллеров, а самому на святое дело наниматься. Но больше никакая идея в голову не приходила.
Туман, сплошной туман…
Вечером пришла Буратина. Она проявила деликатность, ни о чем прямо не спросила, просто поинтересовалась:
– Мне на работу выходить или пока не стоит?
– Пока не стоит, – сказал Тимур, – погоди дня два.
На том временно курортную тему закрыли.
* * *
С заказчицей вышло до смешного просто. Прошка загодя позвонил, Генка, предупрежденный заранее, подогнал машину, ждать не пришлось. Минут через пятнадцать заказчица вышла, и, пока двигалась к джипу, Генка сделал десяток кадров. Впрочем, они вряд ли пригодятся, зрительная память Тимура никогда не подводила. Хотя в данном случае он понимал, вполне может подвести.
Прошка описал ее точно, но бестолково. Она была не длинная и худая, а высокая, с фигурой модели. Судя по походке, моделью и была либо прежде бывала. И одета, как модель либо как валютная сучка – впрочем, эти профессии вполне совместимы. Ладно, какая есть, такая есть. Важнее было, куда поедет.
За рулем была не сама – затененные окна зеркалили, но села она справа. Машина сразу сорвалась с места. По Москве не разгонишься, Генка поймал джип на втором перекрестке и, сделав прокладку из пары машин, вел до конца, до переулка у набережной. Она вошла в офисный небоскреб лужковской архитектуры: бетон, стекло и вывеска нотариальной конторы у входа. Джип отъехал. Генка кое-как приткнул машину поодаль. Выждав минут пять, Тимур вошел в тамбур со стеклянной вертушкой и остановился у здоровенной панели с длинным перечнем этажей и контор. Неторопливо исследовал список. На восьмом этаже значилось нечто подходящее: «Долг (Фонд помощи ветеранам горячих точек)». Дальше можно было не смотреть, но Тимур все же пролистал глазами всю солидную, отливающую черным доску. Прочее никаких ассоциаций не вызывало.
Значит, «Долг». Хорошее название.
Тимур зашел в бюро пропусков. Над каждым из четырех телефонов висел листок с номерами, местными и городскими. Тимур из осторожности позвонил по городскому. Безлико вежливый женский голос ответил, что Лев Степанович в отъезде, попробуйте позвонить в конце месяца. Тимур поблагодарил и вернулся к Генке.
– Нормально? – спросил Генка.
– Нормально. Гони домой.
В принципе ничего нормального не было. Хотя нет, что-то все же открылось. Возникла ясность, чего и откуда ждать. Чей заказ и так далее. Но сам этот факт вызвал раздражение и досаду. На кой хрен ему головная боль? Вроде все решили: конец войне, полное забвение за давностью лет – и вот на тебе! Тимур никому не был должен, ему должны. И этот блядский должник, только что помилованный, вдруг его заказал. Ну, не гнида? И ведь ничего не знал, не мог знать. В курсе были считанные люди, а из них осталось двое: обреченный Лешка и он, Тимур. Было еще двое, но их уже нет: Федьку поймала лавина в горах, а Хромченко погиб в Африке. Завербовался, хотел дочке квартиру сделать, а в результате у дочки ни квартиры, ни отца. Вот и все, кто знал, даже Генка ни о чем не имел представления. С самого начала так договорились: только между собой, прочих не втягивать, не подставлять людей. И не втягивали.
Одно сразу же стало понятно: из дому надо уходить. Оставаться нельзя, рано или поздно подстерегут. Выхода нет, придется залечь на дно. Вот только где оно, это дно?
* * *
Буратина что-то почувствовала, слава Богу, в душу не лезла, только молчала вопросительно. Он ее даже трахнул, чтобы показать, что все нормально, все под контролем. Одно с ней было определенно хорошо: ничего не требовала и потому думать не мешала.
Впрочем, особенно и думать не приходилось, прежнее ремесло приучило решать быстро, за секунды. По сути, он все решил еще там, в бюро пропусков небоскреба, где на восьмом этаже милосердные люди помогают ветеранам горячих точек. Но за решением пошла вторая стадия: все обкатать и проверить. Он и проверял, лежа рядом с девчонкой, грея в ладони маленькую грудь. Интересно, у фригидных всегда сиськи маленькие?
Где искать нору, тоже было понятно. Обещал же деревянному человечку море – значит, и ехать надо на море. Вот только на какое?
– У тебя паспорт есть?
– А как же, – сказала она, – ты чего думаешь, малолетка?
– Загранпаспорт.
– Такого нет.
– Почему так?
– А зачем? В Испанию пока никто не звал.
– Паспорт надо иметь. На всякий случай.
– Как презерватив? – ухмыльнулась она.
– При чем тут презерватив?
– А ты не слышал? Говорят, у умной девушки в сумке всегда три презерватива: вдруг кобель окажется страстный, или не страстные, но сразу трое.
– Значит, так, – сказал Тимур, – завтра соберешь торбу, лучше не чемодан, а сумку, недели на две. Ну, и паспорт, естественно, какой есть. С десяти до трех управишься?
– У нас Наташа говорит: нищему собраться, только подпоясаться. А куда поедем?
– В Крым, – сказал он, – хотела на море, вот тебе и будет море.
Ни в какой Крым он не собирался. Но в связи с обстоятельствами лучше, чтобы настоящий маршрут не знал никто. Даже Буратина. Ей же будет спокойнее.
* * *
Генка подогнал свой «лексус» к четырем, и они, с час помотавшись по пробкам, выехали за Окружную на Варшавку. Тимур время от времени поглядывал назад. Вроде никто не вел, но поток был густой, можно и не заметить. На первом же большом перекрестке свернули вправо, потом опять вправо и минут пятнадцать стояли у придорожного кабачка. Все было спокойно. Никто не остановился ни вблизи, ни в отдалении. Поэтому развернулись и вновь вырулили на трассу.
Генка довез их до Тулы и подождал, пока сядут на проходящий поезд. Не в Крым.
Тимур понимал, что большой нужды в этих сложностях нет. Но так когда-то учили, и он знал, что учили правильно. Сто раз сойдет, а на сто первый сорвется. А чтобы срывалось – нельзя. Всякий срыв – это халтура или неграмотность. Вроде кляксы в тетрадке у первоклашки. Профессионал на кляксу не имеет права, потому что каждая клякса может оказаться последней.
Когда-то их куратор Михаил Макарыч (собственно, не Михаил и не Макарыч, его настоящее имя никто не знал) дал им всем, а Тимуру особенно, урок, который навек запомнился. Тимуров друг Федька, прилично бацавший на гитаре, сочинил песню под Высоцкого, а Тимур, тогда еще романтик, предложил сделать ее гимном школы. Песня была суровая, с обещанием умереть за святое дело. Повел Федьку к Макарычу, не сомневаясь – поддержит. Макарыч выслушал песню и сказал, что не пойдет. «У тебя, – повернулся он к Федьке, как там: „Если надо, умрем“? А я вас чему учу? На что натаскиваю? Вы должны выполнять любое задание, выигрывать любой бой, выходить из любой ситуации. А умер – значит, проиграл. Пехота может умереть, танкист может – а ты нет. При нашей выучке умирать не профессионально».
