Инсаф Давлитов - Чеченская пыль
Ильдар скрючивается. Все-таки дают о себе знать поврежденные ребра.
Рядом возникает капитан. Он отбирает у Ильдара оружие и подсумки с боеприпасами, отвешивает крепкую оплеуху:
– Прекращай истерику! Еще не хватало своих подстрелить.
Мотострелок летит на землю, падает в рыхлую от недавних разрывов почву. Подбирает отлетевшую каску, поднимается в три приема, двигает к своим, уже мертвым однополчанам.
Тела убитых, безжалостно нашпигованные осколками и пулями, складывают на пыльной обочине. Оторванные конечности сносят на отдельную плащ-палатку. Скоро ребята полетят домой. То-то “радости” там будет… Неожиданно накатывает дикое отчаяние. Хочется кричать от боли и безысходности, кричать так, чтобы голосовые связки лопнули и дрогнули небеса. Только бесполезно это, не услышат тебя в Москве большие начальники. Ильдар переводит дыхание. Смотрит в остывающие лица, вымазанные в крови и покрытые хлопьями гари. Здесь точно нет здоровяка-контрактника, начальника колонны и Ксении. Может, в куски порвало их, может, в “коробочках” заживо сгорели.
Ильдар медленно идет прочь. В горле стоит ком. Наверное, это пыль, горькая чеченская пыль. Он вытирает глаза грязным камуфляжным рукавом. И тут в скудной травке какой-то блеск. Ильдар с трудом наклоняется и что-то поднимает. Нет, не сгорела Ксения, жива она. На его ладони лежат ее часики с витым браслетом. Они тикают.
Выполнив печальную миссию, вэвэшники оставляют на дороге караул и уходят обратно. Прапорщик с пятью солдатами врывают в землю пулеметы, сооружают окопчики, выставляют на растяжки гранаты, тщательно и энергично занимают круговую оборону до прихода санитарной авиации. Их не надо подгонять. Знают: прочнее устроишься, дольше проживешь. Столько людей на несоблюдении этой мудрости уже погорело, лучше не вспоминать…
Хорошо, хоть сухо. Когда идут дожди, все вокруг раскисает. Пока закрепишься на голом месте, вымажешься, как черт, оружие запачкаешь.
Да еще и простуду подхватишь в сырой одежде и мокрых сапогах. Потом неделю мозги будешь высмаркивать без антибиотиков. Тяжело, конечно, но в непогоду тоже на совесть окапываются. Как говорится, лучше измазаться грязью, чем собственной кровью.
Позже к этой группе выйдут несколько пехотинцев. Шатающихся, закопченных, полностью деморализованных. Чтобы вовремя признали своих и не расстреляли ненароком, один из них будет петь осипшим голосом: “У солдата выходной – пуговицы в ряд…” Бесцветно, подавленно петь, спотыкаясь, то и дело пропуская слова. Вытянуть из них что-либо не получится. О том, чему стали свидетелями, через что прошли, они будут молчать всю жизнь. Как мертвые, что лежат сейчас на пыльной чеченской обочине под защитой караула прапорщика Гизатуллина.
Там, наверху, есть особое место, куда слетаются души убитых на войне. Солдаты всех армий ищут знакомых, друзей и держатся вместе.
Так надежнее, так привыкли, пока служили плечом к плечу. Они поют любимые песни, ругаются с непримиримыми и уже безобидными врагами, много молчат. И никто не обсуждает свой последний бой. Это не табу, они его просто не помнят. Иногда убитые солдаты тихонько плачут. Что же их гложет? Знать бы…
Может, болит у них что или забыли о них? А может, глухо там совсем, как в комнате с заложенными оконными проемами? Или от обиды какой плачут солдаты? Кто объяснит? Тогда бы помогли им, успокоились и просветлели бы солдатские души.
Есть тут какая-то причина. Слез просто так не бывает. Особенно у воевавших, привыкших к ударам судьбы, к невзгодам, умеющих довольствоваться самым малым. Сигаретой на троих, пустым кипятком, задушевной беседой в благостные минуты тишины.
– Любую работу надо начинать с перекура, – изрекает Тайга и бросает шанцевый инструмент около будущей ямы-“котельной”. – Давай присядем.
День длинный, успеем еще руки наволдырить.
Пункт временной дислокации живет обыденной жизнью. Бегают посыльные, ремонтники ковыряются в неисправной технике, такие же залетчики, как и Тайга с Павликом, потеют на своих участках трудотерапии. На плац привезли и показывают в назидание молодым, которые еще не поняли, куда попали, остов сожженного армейского грузовика.
Покурив по два раза, напарники приступают к рытью ям. Спустя несколько тяжелых часов старый да малый решают притормозить. И так поработали от души, даже трусы мокрые. Два готовых углубления – тоже неплохо. Ни к чему надрываться. Выполнишь план, а тебя еще отправят бреши в обороне колючкой закрывать.
Мимо, стараясь не привлекать внимания, шествуют двое контрактников.
Ребята идут купаться в ближайший овраг с затхлой водой. А что?
Нормальная идея. Тайга с Павликом присоединяются.
Самовольщики просачиваются за периметр через южный пост, соединяются тут с остальными членами небольшой группы нарушителей устава. Бойцы, торчащие здесь по долгу службы, пробуют было препятствовать несанкционированному выходу личного состава во внешний мир, но у них мало что получается. Пока идут дебаты, Павлик всматривается во враждебные просторы, замечает в овраге подбитую БМП с размотанной гусеницей.
Наконец, все вопросы улажены. Самоходчики, оскальзываясь на камнях и поднимая пыль, гуськом спускаются в овраг. Оказавшись у воды, решают купаться в два захода. Одна партия моется, другая – контролирует прилегающую местность. Тайга, которому пейзаж этого импровизированного пляжа уже примелькался, привычно усаживается на пригорок и откладывает в сторону автомат. Павлик же поначалу недоверчиво озирается вокруг, потом расслабляется и следует примеру старшего товарища.
Смотреть на плескающихся в воде завидно. Хоть и не первой свежести содержимое водоемчика, все равно хочется скорее окунуться самому.
Павлик скидывает афганку, стягивает майку и подставляет под солнце спину. Говорит, словно оправдываясь:
– Загореть хочу. А то на вас всех посмотришь, и сразу ясно, что вы с передовой. Я один словно из тылового блиндажа вылез.
Загорелый до черноты Тайга косится на плечи Павлика, белые, как снег, успокаивает:
– Ничего страшного, скоро потемнеешь, как негр. В этом климате белизна быстро проходит.
– На ту бэшку можно глянуть? Как она вообще сюда залетела?
– Здесь до нас вроде мотострелковая бригада проходила. Они и оставили.
– Так я сбегаю?
Тайга согласно кивает. Что с него взять? Пацан еще совсем.
Подойдя ближе к объекту исследования, Павлик не останавливается, а идет вокруг БМП. Груда горелого железа молчит той особенной тишиной, которая поневоле навевает невеселые мысли и скрывает тайну чьей-то жизни и смерти. Уничтоженная машина, запечатлев в себе судьбу экипажа, превратилась в памятник. Не скоро, похоже, исчезнут такие невеселые монументы с этой истерзанной земли.
Павлик не может удержаться, вскарабкивается на броню и долго рассматривает чеченское небо, поглаживая зияющий люк выжженной бээмпэшки.
На ВОПе Ильдар ищет капитана. Тот сидит в блиндаже и вызывает вертолет для эвакуации погибших. В глаза мотострелку сразу бросаются краповый берет и гитара с витиеватой синей надписью “Bagram”, висящие на бревенчатой стене. Афганистан, по ходу прихватил командир вэвэшников. Выполнял служебно-боевые задачи в каком-нибудь славном полку, душманов гонял по пустыням да горам, а после вывода ограниченного контингента – во внутренние войска ушел. Только споткнулся где-то, звание для его лет невысокое.
Завершив сеанс радиосвязи, капитан смотрит на мотострелка.
– Сегодня транспортник будет. Заодно и тебя отправим в санчасть.
В нагрудном кармане Ильдара тикают часики Ксении. Их ход становится все громче и громче. Словно отчаявшаяся хозяйка милой вещички стучит в его сердце. Какая тут санчасть после того, что произошло? Дела делать надо.
– Нужно эту банду остановить, – произносит Ильдар. – А людей наших вытащить.
Капитан недовольно качает головой. И куда лезет этот боец? Щегол еще совсем, чтобы старших учить. Командир молчит, размышляет о чем-то своем. Мысли наслаиваются друг на друга. Была колонна – расстреляли ее, людей в форме извели, уцелевших забрали с собой. Не в первый раз уже наши попадают в лапы боевиков. И ничего тут не поделаешь. В круговерти войны всегда будут попавшие в неволю.
Предположим, можно людей отбить. Да нет, нереально это… Вокруг не кино идет, а настоящая военная работа со своими проблемами и подводными камнями. Противник тоже не лыком шит, с кондачка его не возьмешь, как думали многие в начале боевых действий. Всю жизнь горцы бандитизмом занимались, далеко не школьники.
А впрочем… Чем черт не шутит? По большому счету, парень дело вещает.
Если в верхах людей не ценят, можно хоть на своем уровне за них постоять. Знать бы только их местонахождение и насколько силен враг.
Неожиданно для себя капитан начинает разговаривать с Ильдаром на равных:
