Илья Беркович - Свобода
— Колючками заколи, сухими ветками засеки, корнями в землю уволоки, шипами забей! Помоги на этот час, на этот день, на этот год, на веки вечные. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Аминь! Повторить семь раз!
Правда, женщины не харкают, как Пит, на пол, и даже косятся на Антонину — что она скажет, но ничего, смолчала Антонина — ради дочки можно стерпеть. Потом над Вериной кроватью вешают три мешочка с солью, под подушку ей кладут три головки чеснока, достают из шкафа ее то ли майку, то ли юбку, хором читают над ней заклинания, а я смотрю и просто не верю, что вся эта херня может происходить в двадцать первом веке.
Антонина наливает нам кофе.
— Ты помнишь?! Помнишь про две тыщи?! — кричит Пит жене, тряся чашкой, из которой расплескивается ему на руку, отчего он, не переставая кричать, шипит и дует на обожженное место: — Она мне заплатит — или ты заплатишь!!
Потом все дружно поносят Б. Л. Отдохнув, читают заклинания. Пьют кофе. Поносят Б. Л. Читают заклинания. Пьют кофе. Поносят Б. Л. Причем особо стараются Пит и Вера с Анькой. Пит, во цвете лет превратившийся из хозяина жизни в городского сумасшедшего с мольбертом, просто хочет показать себе и своей бабе, что еще на что-то способен, и заодно организовать нас в некий кооператив. Веру задел вид веселого, здорового и влюбленного в девчонку мужа — но причины Анькиного энтузиазма остаются для меня тайной.
Надо сказать, что сухая роза сработала, и Вера достаточно быстро вернулась под отчий кров, вернулась под обещание, что родители в полицию не пойдут и никаким другим образом Борю не тронут — но тут Боря неожиданно сам позвонил Питу и попросил о рандеву, а Петя, в свою очередь, пришел ко мне:
— Твой друг придет, нам поговорить надо, но я не хочу, чтобы он с Веркой встречался и работу мне портил.
— Так что?
— Ну, можно у тебя?
— Конечно, можно.
Короче, в назначенный час является Б. Л. Я прошу дам удалиться в парк, оставляю на кухонном столе пачку «Captan Black», пластиковую бутылку соды, два одноразовых стаканчика — ничего тяжелого и стеклянного, закрываю дверь и, сидя в гостиной, жду стука падающей мебели, чтобы броситься спасать Б. Л., потому что, несмотря на у-шу и путь воина, Пит, конечно, забил бы его, как котенка. Но где там! Как я понимаю, Боря и приходил проверить, опасен Пит или нет, и укрепился в своем мнении, что Пит совершенно не опасен и на вопрос Красной Шапочки: «Бабушка! А почему у тебя такие страшные, волосатые, с набитыми костяшками кулаки?» ему оставалось бы ответить горькой правдой: «А это чтобы лучше слышать тебя, деточка».
Он конечно рычит:
— Ты понял?! Понял?!
А Боря что-то мелодичным голоском отвечает, типа «да-да, конечно», но через сорок минут дверь распахивается, выпуская клуб дыма и невредимого Б. Л., который с бодрой улыбочкой уруливает.
А Петя так и остался за столом, повис, уронил рыжую голову на руки и стонет:
— Как меня ребята уважали!
Глядя на него я подумал, что колдуй не колдуй, Азию не переколдуешь. Но все оказалось сложнее — и Боря, чувствуя шаткость своих побед, вскоре позвонил мне и пригласил съездить с ними на побережье, в Локшир, посмотреть что за место — может, переберемся туда жить.
— Поехали на несколько часов, развеемся.
Поехали. И так мне с ними хорошо. Боря неожиданно оказался классным водителем. Едем на маленьком фольксвагене из антикварного отдела «Rent a Сar». Вокруг рощи, ненавязчиво взятые в бетон протоки, поля с кубическими скирдами, комбайн широким валиком стрижет желтое поле — как будто и правда кто-то еще печет хлеб, и он не выскакивает из некоего огромного компьютера. Я вдруг соображаю, что никуда еще в этой стране не ездил — это в Израиле по приезде возили нас, обалдевших, к истокам Иордана. Помню каменистую тропинку и огромного жука, которого мужик из нашей группы, видимо, сильно злой, что приехал в Израиль, с чувством размолол ногой.
Короче — едем. Солнышко так легко светит. Похоже то ли на Прибалтику, то ли на этикетку с Пшеничной водки. Поначалу заблудились — нам, конечно, дали в «Rent» карту, но меня любая карта, как папины рассказы про электротехнику, сразу отключает, так что Б. Л. должен был и ориентироваться, и машину вести. В какой-то момент он остановил и говорит:
— Нам нужно Тридцать шестое шоссе, а мы на Четвертом. Пальцем по карте поводил, поводил: — О! скоро направо, потом налево, и выйдем на Тридцать шестое.
Сделали направо, налево, еще не знаю, куда, — и действительно, впереди огромное шоссе, и на столбе под светофором — 36. Стоим, ждем зеленого, смотрим, как мимо катят семитрейлеры, четыре на четыре, американские, длинные, уже желтый зажегся, как будто кран закрыли, только последняя машинка с надписью «Rent a Сar» тихо так перекресток перетекает — а за рулем сидит Пит и сардонически нам улыбается.
Тут Боря доказывает, что он настоящий, качественный псих — падает головой на руль и лежит, не обращая внимания на истерические гудки сзади и наше испуганное: «Боря, Боря, давай проедем светофор! Боря, ты что, это же я Питу сказал, куда мы едем, Боря!»
Потом он неожиданно выпрямляется, и мы, слава Богу, не на красный свет, на желтый, выскакиваем на перекресток, делаем бешеный поворот на 180 градусов и летим всю обратную дорогу до города и через город, останавливаясь, только чтобы в кого-нибудь не въехать, с визгом тормозов, так, что нас бросает вперед, и я думаю уже только о том, что хорошо бы еще пожить. Никакому Питу я, конечно, ничего не говорил.
А дома как бы полный уже развал, потому что единственный стабилизирующий фактор — Вера — впадает в глубокую депрессию, перестает мыть, варить и подметать, а исключительно курит. А Анька, жалея Веру, начинает мне нашептывать, что я просто по-человечески обязан помочь Вере эмоционально освободиться от проклятого Б. Л.
— Да я бы и рад помочь, но как?
— Ну, ты же понимаешь, как.
— Вообще, по заказу такие вещи не делаются. Нужна взаимная эмоция, что ли.
— Неужели? —
— И я, вообще говоря, женат.
— Ты имеешь в виду — на Свете?
Короче, сама Аня каждый вечер сваливает на свою группу, дети к десяти-одиннадцати уже спят, и мы с Верой остаемся вдвоем — но меня почему-то не тянет освобождать ее рекомендованным Анькой способом. Нам и так хорошо. Мы смотрим MTV, приглушив звук. Вера читает, я думаю о работах.
Но как-то — свет горел только в прихожей, мы сидели лицом к только что совсем погасшему окну. Я потряс пачкой сигарет — оставалась последняя.
— Больше нет? — спросила Вера.
— Возьми.
Не отрывая глаз от окна, она приняла сигарету и правой рукой, как слепой, осторожно ощупывающий палкой предметы, стала искать среди чашек, книг, тарелок, коробок из-под печенья и крекеров зажигалку. Зажгла, затянулась — я смотрел на ее пальцы, на мягкий рот, выпускающий дым, — молодые-то мы молодые, а в полутьме уже выглядим лучше — и протянула сигарету мне. Фильтр был сухой. Я вытянул сигарету до половины и бережно, как косяк, перевел ее в центр воздушного пространства между нами, а Вера, опять не глядя и точно приняла, — и я уже не смотрел, а курил глазами это освещенное тоской не по мне лицо, потом опять затянулся, стараясь не высосать все — Вере достался тонкий ободок над пеньком фильтра, но и его она, коснувшись сжатыми губами, только ополовинила, а дотянул все-таки я, и оторвал глаза, ища, куда бы захабарить — пепельница то ли есть, то ли разбили, вот блюдце — на нем темнеет варенье, вот круглая коробочка из-под плавленых сырков — и почувствовал, как ее рука касается моих волос.
В общем, вышло все с моей стороны очень слабо, причем, когда вернулась Аня, мы мирно спали каждый в своей кроватке, и отчетов о произошедшем я ей, проснувшись, почему-то представлять не стал.
Назавтра, ближе к ночи, Аня снова уезжает, и все повторяется, причем, между нами происходят романтические объяснения, и Вера, между прочим, сообщает мне много интересного — например, что Аня постоянно рассказывала ей, какой я дурак и импотент, причем у самой Ани уже несколько месяцев как есть прекрасный ночной друг Витя — так я узнаю, что я рогат. А рога, доложу я вам, — нелегкая ноша. Зато совесть не тревожит. Короче, в одну прекрасную ночь мы незаметно для себя отключаемся. Просыпаюсь от толчка ужаса и вижу над собой Аню в дубленке. Проносится в голове — сесть — но я голый, натянуть на голову одеяло — стыдно, и я просто поворачиваюсь рожей в подушку. Аня топает на кухню, и слышно, как она кругами трет пальцем мокрое оконное стекло. Вера неторопливо одевается — я тоже, причем я совершенно не знаю, что делать, — а Вера, судя по всему, знает отлично — она аккуратно собирает свой портфельчик, кладет туда хваталки, подумав, забирает со стола корову на чайник, проходит мимо Ани на балкон, снимает с веревки свои трусы, берет меня за руку и выводит за дверь, которую я без стука за собой закрываю.
В конце концов, не мог же я отпустить ее одну ночью — ведь и идти ей некуда — не к родному же папе. Короче, идем мы — Вера с портфельчиком, я вообще без ничего — хорошо, кошелек с документами оказался в кармане куртки. Последний автобус тормозит у остановки — виден номер 67 — думаю: к матери в Автово или к Жене в Тальпиот?
