Патрик Ковен - «Вертер», этим вечером…
Она убежала, а он встал в очередь за здоровячкой в цветастой юбке и варикозными икрами. Та поддерживала груду пивных банок, норовивших выпасть из тележки.
Вскоре вернулась запыхавшаяся Карола. В руках она несла молочно-белый цилиндр, покрытый прозрачной пленкой.
— Если ему не давать регулярную дозу, он способен симулировать инфаркт сутки напролет.
Орландо сгружал упаковки на движущуюся ленту.
— Неужели ему настолько трудно обходиться без сыра?
— Остальные тоже хороши. Отец как-то ночью пытался удушить обеих сестер подушкой. Они даже думали купить револьвер, чтобы защищаться от него.
Она расплатилась, и они вместе направились к машине, толкая перед собой тележку. Становилось жарко. Вершины пихт утопали в небесной лазури. Было одиннадцать утра.
Реальность ничем не напоминала оперу. Когда Орландо предложил ей эту прогулку, его воображение рисовало лесные тропинки, изогнутые мостики над горными по токами, привалы у корней вывороченных деревьев. Они бы почувствовали, как сквозь расщелины и впадины сама Германия вливается в них; она рассказала бы им, как плавно текут годы в Сафенберге, поведала бы о зимних вечерах перед потрескивающим камином, о сладких снах в снежные ночи…
Он переложил равиоли и захлопнул багажник.
— Я покажу вам ресторанчик недалеко от деревни, — сказала она. — Не хочу навязывать вам трапезы с нами, ведь теперь вы знаете, что вас ожидает.
— Поехали со мной. Не люблю есть один.
Она отрицательно покачала головой.
— У меня много дел. Вот уже двадцать лет как ни один из них не открывал крышку кастрюли.
— Приготовьте обед и возвращайтесь. Мы не будем заказывать равиоли.
Он тронулся с места. Руль обжигал руки, и он опустил стекло. Она забросила ногу на ногу и сквозь юбку помассировала колено.
— Разве что вечером, — сказала она. — Но нужно будет быстро вернуться.
— С десертом разберемся в машине.
Дорога шла в гору по гребню перевала, напоминавшего поднятый воротник. За развалинами стен среди раскаленных камней дремало аббатство.
— Это ничего, что сегодня утром вы не распевались? Я думала, что певцы…
— Все так думают. Но я никогда не распеваюсь.
Тем не менее ему стоило бы воспользоваться советом Ольги Везанской и поработать над своими диминуэндо. Всего двадцать пять минут занятий со старой преподавательницей — и ему уже казалось, что он заглянул в зияющую бездну. В такие мгновения он задавался вопросом, сможет ли претендовать хотя бы на место хориста в каком-нибудь армейском театре в Афганистане. Его два миллиона проданных дисков казались ему теперь самой большим недоразумением конца двадцатого столетия. И всё из-за этих чертовых диминуэндо. Он увидится с ней через пару дней в Мюнхене, и еще до того как откроет рот, она уже узнает, занимался он или нет. Если нет — заставит его наверстывать упущенное с помощью «сеансов гестапо», как она их называла. К слову, эти сеансы будут стоить ему бешеных денег.
За поворотом показалось кафе — шале, чьи покрытые фресками стены напоминали часовню в первом акте «Тоски». Над дверью усмехалась щекастая Дева Мария, а над металлической вывеской парил ангел с розовыми крылышками. Дальше на фасаде виднелись пастельные облака, золоченый епископ и несколько безымянных святых с облупившимися одеяниями и нимбами.
— Пожалуй, закажу-ка я пиво, — сказал он. — Огромную запотевшую кружку с копной пены.
— Вы его заслужили — вы ловко управляетесь с тележками!
Они расположились за железным столом в тени навеса. Внизу застывшим водопадом растекался лес. Орландо подумалось, что сверху все выглядело еще более романтичным, нежели на равнине. Он положил локти на стол и едва не опрокинул его, с трудом удержав равновесие.
— Сплошные совпадения, — сказал он. — У героини «Вертера» на руках была орава детишек, вы же — фея-благодетельница, окруженная стариками.
— Схожу за сигаретами…
Орландо остался один. Откинувшись на спинку садового кресла, он мог созерцать за ближайшим отрогом горного хребта массивные башни замка Бергфольд. Солнце стояло уже в зените, и ему показалось, что он различает зеркальную гладь спрятавшегося за горой озера.
В вышине парили птицы, и легкий ветерок понемногу относил их на восток.
Нет, правда, у меня нет живота. Этот идиотский утренний рефлекс… Он закрыл глаза и открыл их снова, услышав приглушенное чирканье спички. Карола курила спокойно, но затягивалась глубоко.
Он взглянул на нее. Она откинула голову на спинку, с облегчением вздохнула, и певец различил едва заметную карандашную линию на ресницах. Она накрасилась. Очевидно, для него — не для сборища же стариков! А может, для себя, у женщин этот машинальный жест еще ничего не означает. Может быть, она красилась каждый раз, когда ездила за равиоли. Для кассирш. Я становлюсь идиотом.
Орландо не был донжуаном. Уже достаточно много лет ему вовсе не нужно было соблазнять женщин — они сами шли к нему в руки. И поэтому он очень смутно представлял себе, с какой стороны подойти к делу. Они подкарауливали его в барах, машинах, апартаментах роскошных отелей, и он ничего не делал, чтобы они там оказались. Труднее всего было отказать. Это случалось редко, но все же случалось; тогда он выступал «соблазнителем наоборот»: приходилось объяснять, почему они не могут быть вместе. Он говорил о своей изменчивой, полной переездов жизни, о своей усталости, профессии, которая, как и спортсменам, запрещает ему некоторые радости жизни; он приглашал их поучаствовать в этом жертвоприношении. «Помогите мне сказать вам нет, Александра, самому мне наверняка не справиться». У него всегда были наготове фразы и тактики, позволяющие остаться наедине с собой и спокойно лечь спать. Заметать следы и отсеивать самых назойливых помогал Джанни. Однажды некая голландская меломанка три недели преследовала его по всей Европе. Она даже поведала ему по телефону о своем бюсте метр двенадцать в окружности и добавила, что имеет «от него» около пятидесяти пиратских записей. Как-то вечером в Праге она оставила для него сообщение в отеле «Вортека», в котором выложила свою последнюю карту: во время оргазма она могла петь партию Нормы. Тоже мне, Каллас от секса!
…Карола смеялась. Каким-то детским жестом она стерла пену с уголка губ.
— Вы так и не сказали, почему не любите оперу.
— Моей бабушке очень хотелось, чтобы я пела. Целых четыре года она заставляла меня брать уроки, а по вечерам аккомпанировала на пианино… А у меня в десять лет была только одна страсть…
— И какая же?
— Баскетбол.
Солнце поднималось все выше… Под навесом совсем не осталось тени, и через несколько мгновений даже Дева и ангелы засияли в лучах солнца.
— Расскажите мне о вашем доме престарелых.
Карола прикурила новую сигарету. С тех пор как купила сигареты, она непрерывно курила. Она из-за чего-то нервничала, однако в то же время он чувствовал, что она ничем не расстроена — наоборот, скорее даже счастлива.
— Моя мать умерла три года назад. Она была опорой семьи. Сколько себя помню, она всегда была занята прабабкой… По прошествии лет, с возрастом, старики один за одним съехались в Сафенберг и остались здесь. Это их колыбель. Они предпочли ее дому престарелых или одиночеству в квартире где-нибудь в Мюнхене или Кёльне. Мой отец приехал последним, еще два года назад он жил в Штутгарте и руководил филиалом банка… Он живет здесь с тех пор, как вышел на пенсию. Петер, художник, раньше реставрировал фрески в церквях по всей провинции Нассау… Он наверняка покажет вам свои картины. Сестры здесь уже более десяти лет. Муж моей двоюродной бабки разбился на одном из первых аэропланов, взлетевших над Рейнской долиной. Никто так никогда и не узнает, сгорел ли он в воздухе или утонул. А Хильда Брамс здесь родилась. Это может показаться удивительным, но у нее, несмотря на ее немощность, было четверо детей. У нас сохранился дагерротип, на котором она еще совсем молодая, в соломенной шляпе, сидит в окружении дочерей. Двух из них вы знаете. На том снимке она выглядит очень даже миленькой. Это моему отцу пришла в голову мысль — принимать постояльцев. У нас их было совсем немного. За все лето лишь несколько французов. А в эту пору года постояльцы — и уж вовсе редкость.
И в самом деле наступала осень. Это было заметно по кронам деревьев: в зелень листвы уже просочились смертоносные золотистые вкрапления. Этот неуловимый яд вскоре одержит победу, и тогда восторжествуют золото и медь, предвестники смерти. А потом в первых зимних туманах исчезнут и они.
— Обычно в доме есть кухарка, но сейчас она в отпуске… Ингрид также помогает, когда приезжает кто-то из постояльцев. А еще до прошлого лета она варила варенья.
— Сколько лет вашей прабабке?
— Девяносто семь. И вот уже десять лет она молчит. До сих пор никто не знает почему. Я подозреваю, что она просто больше не испытывает нужды говорить. Может, ей кажется, что она уже все сказала. Или сказала слишком много.
