Юрий Манухин - Сезоны
Но продолжаю, придерживаясь хронологии. Итак, мне пятнадцать лет.
1952 годМама вышла замуж. Это ее дело. Он какая-то «шишка» в Нагаевском морском порту. Он носит черную шинель и фуражку с крабом. Он веселый, добрый. Инстинктивно сторонюсь. Здесь ревность и еще что-то. Он умный: с нами не заигрывает.
Что делаю? Учусь. Играю в волейбол. Хожу на каток. Мечтаю о любви. Весной пришла первая. Был уверен, что настоящая.
Формирование вкусаПервое, что потрясло, — «Флейта-позвоночник». Потрясло название и строчки:
Это, может быть.
Последняя в мире любовь
выразилась румянцем чахоточного.
Принял без оглядки, без оговорок. Начал читать запоем. Все подряд. В голове сумбур. В мозг врезаются отдельные строчки вроде:
Плакатные —
Я хочу,
чтоб к штыку приравняли перо.
Лирические —
…я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! Гав! Гав!
И никто не поймет тоски Петра —
узника,
закованного в собственном городе.
Гражданин заслонял лирика. А хотелось лирики. И не такой, какую я вычитал из альбома Веры Лаптевой, в назидательных строках: «Любовью дорожить умейте…» и т.д.
Хотелось необычного, настоящего. Но полное собрание сочинений мне не попадалось. А «Избранное» — оно и было шибко «избранным».
Братья— Андрей, зачем ты так говоришь? Неужели ты всему веришь?
Молчание.
— Андрей, но этого не может быть! Чтобы наш отец!.. Молчание. И затем:
— Мне не нужен он.
— Что?! Что ты говоришь, Андрей?
— Мне из-за него столько досталось!
— Ух и сволочь ты! Гад ты, Андрей!.. Маму жалко.
Никто не вечен2 марта. Начал вычерчивать графики температуры и давления крови. Волновался, но не очень. С НИМ ничего не может случиться! ЕГО болезнь — все равно что у нас грипп; сколько раз мы болели гриппом, а ОН в первый раз. Даже когда в прорубь провалился, не заболел. Железный человек!
5 марта. Толпа перед репродуктором была неподвижна, по засосала как водоворот. Пустота. Тишина. Глухая пустота. Звенящая тишина. Все. ЕГО нет. Умер. Умер? Не может быть! Все ясно — смертен. Даже ОН смертен.
Глаза уткнулись в землю. И на землю закапали горячие капли. Глаза ест. В горле першит. Душно.
Как в приложенных к уху часах, монотонно стучит: «что… теперь… будет… что… теперь… будет… — что же?»
8 марта. Спирт нигде не продавали. У меня припасена бутылка на день рождения. Когда стемнело, втроем (я, Генка Горбунов и Радик Мазур) пошли «праздновать» мои шестнадцать лет.
Распили бутылку из стаканчиков. Запили абрикосовым соком. Про меня забыли. А в разговоре все прежнее: «Что теперь будет?».
С запозданиемРовно через пять лет узнал, что 5 марта 1953 года скончался любимый мой композитор Сергей Сергеевич Прокофьев.
ЗаработкиЭкзамены сдал. В городе торчать целое лето не хотелось. Пошел в геологоразведочное управление. Не хотели брать — несовершеннолетний. Хлопотал за меня Родыгин Никодим Палыч (когда-то работал с моим отцом). Уехал рабочим в поисковый отряд.
Все лето бродили в районе севернее Сеймчана. Все лето завьючивал и развьючивал лошадей, ставил палатки, рубил кедрач, жег костры, заваривал кашу, ходил в маршруты, таскал рюкзаки, копал шурфы, мыл шлихи, собирал грибы, морошку, голубику, охотился, ловил хариусов, пил, ел, спал, давил комаров, мошку, гнус, пел песни. Кажется, и все… Да, научился курить.
Краем уха услышал однажды о себе: «Хороший парень». Обрадовался. Заработал около трех тысяч. В старых, разумеется.
ПризваниеДетское «по горам лазить» в конце лета превратилось в потребность. Хотелось бесконечного лета, таких бесконечных удачливых дней, когда каждый из них — открытие. Нравились простота быта, простота общений и ледяные реки, и ручьи с хариусами, и горы с кедрачом и кедровыми орехами, с медведями, и мокрые тундры с озерами, с болотами, с морошкой, с черникой, и сухие тундры с белыми грибами, и упавшее, почти сомкнувшееся с землей северное небо, и то, что я чувствовал себя здесь здоровым, сильным, все умеющим — счастливым.
Да, пусть другие, пусть другие становятся поэтами, играют в кино, водят воздушные и морские лайнеры, строят высотные дома, садят лесозащитные полосы, роют каналы, учат детей, лечат, играют в футбол. Пусть они делают что хотят. Я же буду ходить по земле, там, где еще никто не ходил, и открывать месторождения. Моя работа, моя участь, моя судьба — геология.
Стало легко, просто и все-все ясно. Будущее — освещенные солнцем склоны гор и долины рек, и среди них я — человек — царь природы в своем доме, на своей земле.
Запоем читаю «Общую геологию» Грюше и геологический словарь. Слова — «магма», «метасомотоз», «тектоника», «лабрадорит», «гипобиссальная разность», «касситерит» волнуют своей загадочностью. От них веет чем-то чистым, великим. Они манят в глубь земли. Я закрываю глаза и в хаосе непонятного плыву в зовущие неведомые дали.
Первая…а бог такую из пекловых глубин,
Что перед ней гора волнуется и дрогнет,
вывел и велел:
Люби!
Влюбился. 7 ноября. Пропал. Стыдился, краснел. Не спал ночами. Думал, думал. Все про себя — все великая тайна. Первая. Неповторимая. Острая. Кажется, нет ничего на свете сильнее. И чистая-чистая. Без нее жить — не жить.
Я ее любил три года. Может быть, больше; может быть, меньше — неважно.
Если бы это было сейчас! Нет, не нужно! Она была, она вытянула из меня все самое лучшее. Она прошла. Но слава ей!
Снова дорогаДо свидания, «столица колымского края»! Высота 2500. Подо мной море. Справа Джугджур. Впереди Хабаровск. Далее — Ленинград.
Храм горной наукиСерые от копоти колонны: раз, два, три, четыре… двенадцать! Высокий портик. Распластанные вдоль Невы крылья здания. Здание приземистое, но легкое. Читаю: «…русским зодчим Воронихиным… охраняется государством». На фронтоне два ордена: Ленина и Трудового Красного Знамени. На левом крыле мрамор мемориальных досок.
Трепещу. Подал документы на ГСПС[1]. Еще на факультете есть три специальности: РМ — разведка месторождений, РГ — гидрогеология и РТ — техника разведки. Проходной балл на ГСПС и РМ — 29 из 30, на РГ — 28, на РТ — 27. Сейчас у меня пока 24.
«Познаются в беде»Экзамен по физике. Последний. Физик, как коршун, глаз не спускает. Потеть кончил. Кажется, пронесет. Отдыхаю и набираюсь сил. Смотрю по сторонам. У соседней доски лохматый парень. Тоже отдыхает. Скольжу глазами По его задаче. Боже мой, какой он дурак! В квадрат не возвел! Физик как коршун! С безразличным видом поворачиваюсь лицом к доске и пишу: g2… g2… g2… Усиленно кошу глазами в его сторону — нет, не видит. Идиот! Подмигиваю — никакого внимания. Задом, как художник, пячусь от своей доски. Теперь физик не увидит моего лица. Делаю страшные глаза, гримасничаю. Наконец-то! Он заметил мое лицо. Несколько раз перевожу взгляд с его доски на свою. Понял. Увидел. Задумался. Иду к своей доске, стираю тряпкой и пишу какую-то ерунду для маскировки. Он стоит думает. Медленно, как бы нехотя, стирает решение и пишет правильно. Молодец!
И я, и он взяли по четыре балла. Итак, у меня 28.
— А у тебя?
— Двадцать девять.
— Повезло тебе. На РМ проскочишь, а я только на гидрогеологию. Ну да черт с ним! Как тебя зовут?
— Окунев Саша. А тебя?
— Павел Громов. Ты откуда?
— Из Львова. А ты?
— Из Магадана.
— Ого!.. Спасибо тебе.
— Не за что.
— Ты где живешь?
— Пока в «общаге». Скоро выгонят.
— Давай искать комнату на пару.
— Где?
— На Малковом переулке. Там собираются бездомные — «весь Петербург»!
— Пойдем, но чтобы не дороже трехсот на двоих.
— Конечно!
— Ты будешь Окунем. Для меня.
— А ты — Громом.
— Пойдет.
СистемаСистемы не было. Первую сессию чуть не завалил. Страшным усилием (за четверо суток — 8 часов сна, остальное работа) выцарапался. Стипендию получил.
К концу пятого курса система укрепилась. Если бы был шестой, то она достигла бы совершенства. К сожалению, нужно было кончать. Система — великая вещь!
Практики учебные1956 год. Саблино. Тосно. Поповка. Красные песчаники, синие кембрийские глины, силурийские известняки. Фауна — коричневые трилобиты. Водопад на Тосно. Родник с запахом сероводорода. Солнце! Солнце! Солнце!
Светить всегда, светить везде
До дней последних донца…
Ст. Солнечное. Ребристые дюны. Сосны, сосны, сосны… Под соснами на песке — шишки. Пасмурно. Серое море и ветер.
