Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
— Смерть мухам! — воскликнул он. — Скажите на милость, что бы вы, бедные провинциалы, делали без мадридских умников?
На столе перед каждым лежали длинные списки имен и адресов, испещренные пометками. Анхель Абад протянул Виктору один из них.
— Ну, как выглядит списочек с тобой во главе?
Виктор улыбался и кивал. С некоторыми перебрасывался фразами.
— Да, вижу, большая работа проделана, — говорил он.
Похоже, он оробел, обнаружив, что столько людей трудилось исключительно во славу его персоны. Сквозь стеклянную дверь видно было, как две совсем юные девочки, не замечая его присутствия, продолжали начинять конверты. Хотя все были очень молоды, чувствовалось, что они крайне утомлены. И только Лали, гордая и уверенная в себе, сидела на стуле прямо — в отличие от всех остальных, понурых и усталых. Виктор посмотрел на нее, и Лали движением подбородка — хорошо вылепленного, но чуть-чуть слишком энергичного и мужественного — указала на двери, которые Кармело только что закрыл за собой.
— Те закончили?
Виктор шевельнул бровями.
— Нет еще, продолжают.
Рафа взорвался:
— Продолжают, чтоб им пусто! Целый день продолжают, что они, в самом деле, не понимают, что к чему?
— А что за спешка?
— Конечно, спешка, чтоб им пусто. Пока они не кончат, мы не можем делать дело, а разослать надо больше ста тысяч конвертов.
Со стен глядели кандидаты, на полу томились стопки желтых и белых конвертов. В тишине раздался голос теледиктора:
— Не забудьте: «Сумо — надежное средство».
Рафа скрестил руки и смешно, как обезьяна, почесал под мышками.
— Надежное средство, ну и ну! А на дезодорантах в этом году кое-кто наживается: жара не спадает.
Маленькая, смуглая, не слишком миловидная девушка со значком на отвороте розовой блузки — Виктор видел ее в ячейке впервые — повелительно сказала Рафе:
— Кончай трепаться, старик, займись делом. Этот лист закончен?
Рафа переменно поклонился:
— Закончен, сеньорита.
— Тогда отложи его в сторону, чтоб не запутаться.
Прерванная деятельность возобновилась. Педрито Недотепа семнадцати неполных лет уважительно обратился к Лали:
— Куда класть эти конверты?
Лали снова указала подбородком:
— Рядом с теми, но не перепутай их. У нас еще нет адресов с севера провинции.
Кармело посмотрел в окно и молча оглядел пустынную улицу, усеянную листовками. Наклонился, открыл нижнюю створку окна. Спросил:
— Не мешает? А то дышать нечем.
Анхель Абад помотал головой, Рафа сложил левую руку трубочкой, правой ладонью закрыл эту трубочку с одной стороны, а с другой дыхнул в нее.
— Если бы не предвыборная канитель… — сказал он. — Ах ты черт, братцы, ведь июнь на дворе!
Смуглая девушка в розовой кофточке не отставала:
— К которому часу надо приготовить для Арсенио текст письма?
— К восьми, — сказал Дарио. — Если успеем, к двенадцати будет готов весь тираж.
Рафа кивнул на раздвижные двери. Насмешливо сказал:
— Глядишь, и успеют.
Наступило молчание. В такт лившемуся с экрана монотонному бормотанию усердно двигались руки, двигались механически, со сноровкой, выработанной за многие часы. Анхель Абад оторвался от дела. Спросил Виктора:
— Видел сегодня по телику — выступали из КП[5]?
— Говорят, не очень удачно.
Рафа сделал презрительный жест:
— Рехнуться, старик.
— А мне показалось, ничего.
— Не знаю, меня от такой пропаганды с души воротит.
— А что они сказали-то?
— Все правильно сказали.
— Ничего себе! Это называется правильно — вытащили на экран Камачо[6], Рабаля[7], Ану Белен[8] и заявили, что они будут голосовать за коммунистов. А почему — потому что их левой пятке угодно, только и всего.
— Ты просто бесишься из-за вчерашнего.
— Ничего подобного, старик. Я как рассуждаю: народ одурманен — сорок лет никто пикнуть не мог. И если мы хотим пробудить его сознание, надо давать ему не штампы, а аргументы. Яснее ясного.
— Вот ты и даешь аргументы, старик. Если народ темный, то появись любая знаменитость и скажи: «Я голосую за этого», как все — стадом за ним и не спросят даже почему.
Кармело примиряюще воздел толстенькие ручки — почти как в церкви. Потом, взяв Виктора под руку, уставился на него близорукими умоляющими глазами:
— Послушай, хватит, Дани ждет тебя.
Рафа подмигнул:
— Ишь ты, сразу — к начальству. Ты что — не дашь депутату выпить чашечку кофе с массами? Ну, кому кофе?
Он обошел стол и сосчитал, тыча по очереди в каждого пальцем.
— Двенадцать черных, три с молоком, два коньяка, — подытожил он. И уже другим голосом, громко, позвал: — Примо!
— Не надо, я сама схожу, он все равно не слышит, — сказала Лали. Отодвинула стул и встала. Она шла к двери, неосознанно чуть покачивая бедрами. Рафа скосил глаза на ее обтянутые джинсами бедра.
— Девочка хорошеет с каждым днем, — сказал он, когда она вышла. — О чем только Артуро думает?
— Какой Артуро? — робко спросил Педрито Недотепа.
— Как какой Артуро? Ее муж.
— Сенатор, — пояснил Анхель Абад.
Рафа добавил как бы про себя:
— За два года сделал ей двоих детей, а теперь в упор не видит.
Смуглая девушка в розовой блузке вступила в разговор:
— Не думай, пожалуйста, будто все, что блестит, — золото.
— Ты о чем?
— Знаю о чем.
Открылась дверь, и появилась Лали.
— Сейчас принесут, — сказала она. И обратилась к Виктору: — Дани тебя зовет. Очень нервничает. Кофе тебе пришлю туда.
— Хорошо, спасибо, — сказал Виктор.
II
В самой дальней комнате перед двустворчатой стеклянной дверью, выходящей на галерею, поставил Дани свой рабочий стол, вооруженный тремя телефонами — черным, белым и кремовым, старой пишущей машинкой, красной пластиковой папкой, двумя пепельницами, стаканчиком с карандашами, ручками и фломастерами, ящиком с сигарами и бутылкой виски. Вокруг — навалом — плакаты, листовки, флажки с эмблемой партии; на всем была печать краткосрочности пребывания тут. Когда Виктор вошел, Дани, в голубом свитере, прижав к уху белую телефонную трубку, закинув ногу на ногу, пинал воздух, то и дело поднимал правую бровь, а пальцами левой руки барабанил по плоскому подлокотнику узкого кресла, в котором сидел. За его спиной темнели стекла галереи, а за темными стеклами, по другую сторону большого двора, виднелись дома с застекленными галереями, кое-где освещенными. Увидев Виктора, Дани жестом — мол, ничего не поделаешь — показал на телефон и предложил сесть, кивнул на красное пластиковое кресло по другую сторону стола. А в трубку сказал иронически:
— Плевал я на это, дорогой, ты же знаешь…
Живое, худощавое лицо его нетерпеливо наморщилось. И поднятая правая бровь, и пинки, которыми он осыпал воздух под столом, и барабанная дробь пальцев — все говорило о внутреннем напряжении. Виктор оперся на подлокотник красного кресла, рядом с Кармело, как человек, невольно оказавшийся при разговоре, который ему неинтересен.
Он машинально оглядывал комнату и, заметив, что Кармело что-то шепчет, наклонился к нему. «Из Мадрида», — указал Кармело на телефон. «Угу», — ответил Виктор. Поглядев в сторону алькова, он увидел там новые кипы плакатов, брошюр и листовок и три больших ящика с пепельницами, значками и зажигалками с эмблемой партии, которых накануне тут не было. Виктор шепнул на ухо Кармело: «Когда будем распределять этот арсенал?» Тот поправил очки на носу и пожал плечами. Дани поднял руку, призывая их помолчать.
— Он как раз тут, — сказал Дани в трубку. — Гора… Уйма… Не ездить? Дюжина, не больше… Почти опустели… В горах, конечно…
Потом он долго и внимательно слушал. И вдруг наклонился в кресле, снял ногу с ноги, навалился на стол и заговорил с раздражением:
— Я?.. Мы?.. Елки-моталки, не могу же я сам раздавать их!.. Я не сплю четвертую ночь…
Чем больше он накалялся, тем глубже ложились паузы.
— Да… нет… тоже нет… да, беру на себя… хорошо, а это безумие… Леонсио… да хоть святой Леонсио. Мне все равно.
Он то и дело отрицательно качал головой, чтобы Кармело с Виктором видели, как он тверд с партийным руководством:
— Елки, не могу же я разорваться, Сильвино, дорогой, как тебе объяснить!.. Нет… нет… Да нет же… Виктор нужен нам здесь… Завтра он отправляется в поездку.
Зазвонил черный телефон, Кармело протянул было руку за трубкой, но телефон замолчал. Через маленькую одностворчатую дверь в альков вошли две девушки и, потоптавшись возле кип и стопок, свернули два больших рулона из плакатов, кое-как перевязали их веревочкой и вышли. Голос Дани снова зазвучал резко, в нем пробилось волнение:
