Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
— В Босигасе был Айюсо со своей командой, потом Мигель или кто-то еще, неважно. Кроме того, там ветеринаром Чучо Медина, и он держит руку на пульсе.
Дани поднял указку и обвел круг в западной части провинции.
— Этот район, — продолжал он, — наверное, самый беспризорный. Сплошь синие булавки, а это значит, что наши там побывали всего один раз. Из этих селений народ уходит, остались почти одни старики и дети.
— Но старики тоже голосуют, — перебил его Виктор.
— Минуточку, — продолжал Дани, в котором, как видно, кофе пробудил необычную разговорчивость. — Три дня назад там был Хуанхо и нашел, что положение вполне сносное. Все стены заклеены лозунгами. Словом, только один уголок осталось посмотреть — район Коркуэнды. Завтра Мигель и Хулия сделают туда марш-бросок. Семья Хулии родом оттуда. Ее дед был там в свое время касиком — думаю, все будет в порядке.
Дани сделал передышку. Из кармана брюк вытащил сигареты и протянул Виктору вместе с зажигалкой, украшенной эмблемой партии.
— И последнее, — добавил он, пряча сигареты и зажигалку и поднимая указку вверх, к самому краю карты, — остаются три маленьких селения между Рефико и Паласиос-де-Силос. Видишь? О них, как и обо всей северной части провинции, мы знаем только из школьных учебников, не более. Может, овчинка и выделки не стоит, но все-таки…
— Это в горах? — спросил Виктор.
— Совершенно верно, дорогой, это горные селения, бедные селения с допотопными нравами, жители прозябают на крохотных участках — выращивают зерно, фрукты, собирают мед. Может, туда и ездить не стоило бы, но выхода нет.
Он опустил указку к самым ботинкам и длинно выдохнул табачный дым. Поднял правую бровь и спросил:
— У тебя завтра утром нет дел?
Виктор достал из внутреннего кармана куртки записную книжку.
— Нет, утром не могу, — сказал он.
— А в полдень?
— Никак не могу, — отказался Виктор. — В десять у меня интервью на радио, ты знаешь. В половине двенадцатого — ответы на анкету «Гасеты»[10]: «Если вы станете депутатом, что собираетесь сделать для провинции?» Чушь, конечно, согласен, но попробуй сказать «нет». — Он подмигнул. — С этими средствами массовой информации надо держать ухо востро.
Дани опустил голову и призадумался. Когда он молчал, черты его лица словно успокаивались. Наконец он сказал, глядя в пустоту:
— Ладно, даже если выедете в час, то пообедать сможете в Рефико. А после обеда не спеша проедетесь по селениям, темнеет сейчас поздно. Не знаю, какое там шоссе, но всего дороги километров пятьдесят, правда наверняка крутые повороты и плохое покрытие. Накинь часа два. Да по часу на каждое селение, не больше.
Виктор согласился.
— Ладно, — сказал он.
Дани вдруг задрал голову к потолку и в такой позе продолжал:
— Пако и Анхель Абад могут выехать в одиннадцать в Дос-Кабальос и назначить собрания. На часов пять — в Куренье, на половину седьмого — в Кинтанабаде, на восемь — в Мартосе. Еще успеете поужинать здесь, вернетесь засветло.
— Ладно, — повторил Виктор.
Дани вернул голову в нормальное положение.
— Остается решить, с кем ехать, — сказал он. — Во-первых, я думаю, Рафа. Симпатяга, балагур, немного, может, легкомысленный, но молодчина. Ты его знаешь, на один день сойдет, к тому же хорошо водит машину. Во-вторых, Лали, в такой поездке нужна женщина. Лали хороша собой, ты ее тоже знаешь, лучшего украшения у нас нет; кроме того, она умница; единственно, что от нее требуется, — раз и навсегда забыть свои феминистские теории. Рассуждать об эмансипации в горах — курам на смех, ты ее убеди, что не все сразу.
Виктор еще раз согласился.
— Хорошо, — сказал он.
Дани обернулся к Кармело:
— Не сходишь за ними?
Кармело молча вышел. Дани пожал плечами и снова задрал голову.
— Что с тобой? — спросил Виктор.
— А ничего, болит. Когда устаю, вступает в шейный позвонок, как будто током бьет.
Когда Кармело вернулся вместе с Лали и Рафой, Дани уже опять принял нормальное положение. Жестикулируя, он живо изложил программу. Рафа подошел к карте и провел пальцем от Рефико до Паласиос-де-Силос.
— Тут? — сказал он. — Вот те раз, да это же Урдес[11]!
— Ты что, бывал там?
— Да нет, и я не бывал, и ты не бывал, никто там не бывал. С Урдесом как с «Капиталом»: чуть что — все его поминают, а никто не знает, что это такое.
— Надо бы почитать, — сказал Дани.
— Я тебе головой ручаюсь, там никого не осталось. От силы пятьдесят мужиков на все три селения наберется.
— Если они женаты, глядишь, сто голосов и получится.
— А голосов получится и того меньше, старик.
На столе зазвонил телефон.
— Может, возьмешь трубку, — попросил Дани.
Кармело снял трубку:
— Да… Да, был здесь… С плакатами, само собой… Несколько групп… Не могу вам сказать… Нет… нет… нет… Да ничего не случилось… Нечего беспокоиться…
Рафа продолжал сосредоточенно изучать карту. Виктор объяснил: Кинтанабад и Мартос. К ужину сможем вернуться.
Рафа схватился руками за голову:
— Смерть мухам! Вы обратили внимание, тут проселочная дорога? Ну и ну, старики! — Он улыбнулся. — Зато в Рефико такая форель!
Виктор подсел к Дани, Лали и Рафе.
— В час дня внизу в кафе, идет?
— Идет, депутат.
Дани вмешался.
— Еще одно, — сказал он. — Вы знаете Мигеля, он маньяк, «сеат сто тридцать первый» у него не выпросить. Ничего, если поедете на сто двадцать четвертом?
— Даже лучше, — сказала Лали. — Сто тридцать первый там выглядел бы слишком буржуйским.
— Потрясно, — поспешил добавить Рафа. — В сто двадцать четвертом есть магнитофон. — Он поглядел на Лали, обнял ее за плечи и притянул к себе. — К тому же он теснее, и нам придется прижаться друг к другу.
III
Молодые люди толпились у стойки бара, курили и болтали, наполняя кафе неясным, будоражащим людским гомоном. Пол был усеян скорлупой креветок, косточками от маслин, окурками, бумажками от сахара и скомканными салфетками. Виктор протиснулся к стойке у самой кассы. Одна из четырех работавших за стойкой девушек — наиболее яркая блондинка с розовыми руками в веснушках — заметила Виктора и, улыбнувшись, обратилась к нему:
— Стаканчик вина?
— Стаканчик вина, — сказал Виктор.
Она поставила на стойку стакан, взяла с полки бутылку и налила Виктору вина:
— Опять едете?
— Что делать!
— Из одной поездки в другую. Как идут дела?
— Идут — уже неплохо.
Через открытую стеклянную дверь проникал влажный пар: только что прекратился ливень. Сотни разноцветных листовок осели на влажную мостовую, прилипли к ней. Проехала машина с мегафоном, что-то пронзительное выкрикивавшим, но проехала так быстро, что едва можно было расслышать начало обращения, остальное же поглотил шум других машин, проносившихся по широкой улице.
— Ну и зануды, — сказал рядом с ним безбородый юнец.
Появилась Лали в голубом с вырезом джемпере, обтягивавшем маленькие груди, и в джинсах.
— Привет! — сказала она. — Как спалось?
— Мало и плохо, — сознался Виктор.
Улыбка у Лали была сочная и мягкая, а не одеревенелая, какая бывает после сна.
— Что будешь пить?
— Ничего не хочется, — сказала Лали.
Виктор расчесал густую бороду пальцами правой руки. Лали спросила:
— Ну, как интервью?
— Чушь собачья.
— Почему?
— Сама знаешь. — Виктор настроил голос на комическую торжественность: — «Что вы будете делать в кортесах, если вас выберут депутатом?» Действительно, черт побери, что я буду делать в кортесах? Сидеть на заседаниях, слушать и выступать, если покажется нужным.
— Ты, надеюсь, не сказал так, уж больно приземленно.
Они стояли лицом к двери, но, когда Рафа вошел и обнял их за плечи, Лали все-таки вздрогнула.
— О чем говорят депутаты? — сказал Рафа. Наклонился к Лали:
— Один поцелуй, любовь моя.
Лали механически чмокнула его в щеку.
— Если бы ты вложила немного больше чувства, ничего дурного не случилось бы, милочка. — И тут же обратился к белокурой официантке: — Стакан красного, живо!
— Где ты поставил машину? — спросил Виктор.
— На углу. Плохое место.
Он залпом выпил стакан и положил на стойку несколько монет. Через дверь виден был летевший над городом маленький самолет. Он летел по голубому небу, и белая лента от хвоста вилась за ним серпантином.
— Пора отваливать, старики, хватит слюни пускать на самолетик.
Лали поддержала:
— А то Суарес из кожи лезет, а мы…
Виктор посмотрел в одну сторону, потом в другую:
— Где же твоя машина?
— Иди, иди, старик, за углом.
Это был светло-желтый «сеат-124», и на правом его боку красовалась улыбающаяся физиономия лидера, а на левом — огромная эмблема партии. Рафа открыл заднюю дверцу, приглашая Виктора.
