Мордехай Рихлер - Кто твой враг
— Ты не Терри Льюис? — спросила она, язык у нее заплетался.
— Нет, не он.
— Меня зовут Нэнси. — Она покачнулась. — Хочешь потанцевать со мной?
Эрнст не спеша встал — он пребывал в нерешительности.
— Никто тебя не неволит, — сказала Нэнси.
И они закружились, и, пока они кружились и кружились в темноте, наталкиваясь на другие пары, Эрнстом овладевал страх. Нэнси терлась о него, елозила губами по его шее. Не отозваться на зазыв — она обидится. С другой стороны, стоит Малкольму или другому не расположенному к нему солдату застукать его с Нэнси, он может затеять драку. А драка и полиция означает одно — все тот же Сандбостельский лагерь. Если не что похуже. И другое соображение имелось: он не хотел, чтобы у Ники из-за него были неприятности. Ники ему друг.
— Ты сильный и языком не любишь трепать, — сказала Нэнси. — Это сразу видно.
— Выйдем в сад.
— Хочешь показать мне свои гравюры? А?
— Пошли, — сказал он.
Нэнси подвела Эрнста к подножью лестницы.
— Слушай, — зашептала она, — подняться наверх со мной тебе нельзя. Это, сам понимаешь, запрещено, да и капитан Ходж может увидеть. — Она стиснула руку Эрнста. — Я иду первая. А ты досчитай до десяти — и за мной. Только сначала убедись, что тебя никто не видит, и не шуми. Я подожду тебя на площадке.
И, не дав Эрнсту возразить, скрылась. Впрочем, он был не против ее хитроумного плана. Чем плохо поиметь девчонку, подумал он.
Эрнст досчитал до двадцати пяти, дважды оглядел холл и, стараясь ступать как можно тише, поднялся наверх.
Малкольма он, однако, проглядел. Малкольм — ему не хватило партнерши — увидел, как Эрнст крадется наверх, и кинулся за Пегги.
Нэнси куда-то подевалась, Эрнст не мог ее найти.
— Сюда, — шепнула она.
Оказалось, она в комнате, куда свалили пальто и шляпы. Он привлек ее к себе, умело поцеловал. Щеки у нее были жаркие, а вот грудь, как он и опасался, маленькая. Неожиданно Нэнси вырвалась.
— Меня сейчас стошнит, — сказала она и, зажав рот рукой, выбежала из комнаты.
Эрнст услышал, как хлопнула дверь уборной. Сел на кровать, закурил.
Малкольм и Пегги в конце концов нашли друг друга.
— Малкольм, — сказала Пегги, — ты не видел, где этот немец?
— Какой немец, тот, кто свистнул бумажник Фрэнка?
— Что?
— Что слышала.
— От Ники рехнуться можно. С ним всегда так, подцепит кого-то, а через пять минут говорит, что на дух его не переносит.
— Ники тебе так сказал?
— Ну да, он сказал, что на дух этого парня не переносит.
— Слышь, я видел, как этот стервец только что прокрался наверх. Об заклад бьюсь, он хочет стырить пальто и все такое. Пег, ты иди звонить в ПВП[35], а я тем временем послежу за ним. Поторопись.
Ники переходил из комнаты в комнату, но Эрнста нигде не нашел, и он налил себе еще и спустился в полуподвал. Там в одиночестве сидела Милли.
Фрэнк — он отключился — лежал на диване и громко храпел.
— Я надралась, — хихикнула Милли и отхлебнула из бокала Ники. — Поздравляю с днем рождения, — сказала она, когда Ники обнял ее. — Поздравляю… Нет, нет, Ники, сегодня не могу.
Когда Ники поднялся в холл, там его уже подкарауливала Пегги.
— Помаду сотри, — сказала она. — Уж хотя бы это ты мог сделать. Как минимум.
И убежала.
Ники повернулся и увидел лежащую в кресле девушку — ноги ее были перекинуты через одну его ручку, голова лежала на другой. Ее приятель только что ушел — не иначе как добавить, — и она осталась в темной комнате одна. Девушка откинула темные волосы, рассеянно расстегнула пуговку-другую на блузке. Затем закурила так неспешно, отрешенно, словно ни время, ни мировые события, ни неотесанные парни ей не страшны. На ее лбу выступили бисеринки пота, с ножки свисала золотая туфелька. Блестящие глаза, красивое тонкое личико, узенькая талия. Ники боялся пошевельнуться, чтобы не отвлечь ее. Полная естественность, с которой она поправляла юбку, преисполнила его счастьем. Потом лицо девушки осветила широкая, блаженная улыбка, и Ники понадеялся, что она заснет, а ее солдат, кто бы он ни был, не вернется, не станет ее домогаться, а завтра грязно говорить о ней в казарме. Девушка потерла губы — там, где они припухли. Ники, глядя на нее, вдруг захотелось, чтобы душная комната обернулась лесом, а все девчонки, пьяные от солнца, томления и смеха, танцевали вокруг деревьев. Солдат вернулся.
— Вот черт, — сказал он девушке. — Пегги заперлась в сортире. Плачет навзрыд.
Ники услышал, как вдалеке завыла полицейская сирена. Сел за пианино, начал импровизировать. Вот тут-то и объявился поднабравшийся Малкольм.
— Ты никогда не был мне другом, — сказал Малкольм. — Ты с твоими заумными словечками, заумными разговорчиками и заумными книжонками. Да-да, ты. Колледж за плечами. Деньги? Денег навалом. Прикидывался, что говоришь, как мы, чувствуешь, как мы, а сам за глаза смеялся над нами. Так вот что я тебе скажу, сукин ты сын, нацистский благодетель…
— Дождик, дождик перестань…
— И еще кое-что скажу. И не думай…
— Божья коровка, божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба…
— И еще кое-что скажу…
— Уйди, Малкольм. Отвали.
— Твой дружок сейчас наверху — обшаривает карманы и сумки.
Ники бросил играть. Полицейские сирены завыли уже поблизости.
— Пегги вызвала ПВП, — сказал Малкольм.
— Вызвала кого? Ну и дураки же вы!
Ники охватил гнев на Эрнста за его предательство, на Малкольма, на дружка красивой девушки, гнев на все, что есть неприглядного в мире, не владея собой, он оттолкнул Малкольма, разбил бутылку о стену и, сжимая в руке горлышко, ринулся наверх.
На его место за пианино сел Джимми Марко и запел:
А я тише воды,
Та-ти-ти-там.
А я ниже травы,
Та-та-та-там.
Выпускник Уэст-Пойнта и его девушка услышали, как наверху что-то грохнулось, и отпрянули друг от друга. Но больше никаких звуков не последовало, и они снова обнялись.
Малкольм был на улице — встречал ПВП, и ничего не услышал.
Харви Джонс, тщедушный, закиданный прыщами капрал в очках без оправы, зажал в углу профессора. Харви был проповедник.
— Да, — говорил он, — я здесь последнюю неделю. В следующий вторник меня отправят назад в Страну Больших военторгов. Но да будет вам известно, здешняя работа давала мне истинную радость и я, когда вернусь домой, продолжу свидетельствовать о Иисусе.
— Рад за тебя, сынок, но, если ты не против…
Пегги услышала, как наверху опять что-то грохнулось, и оцепенела: пыталась сквозь шум и гам различить, что там творится.
— Когда два года назад я получил повестку, я страх как огорчился. И что я первым делом спросил себя в тот день: почему, ну почему Господь попустил, чтобы меня призвали? Разве я не множил братство Христово дома? Уж не карает ли меня Господь? И потом, сэр, когда Господь направил меня за границу, я вновь спросил себя: почему? Почему Господь послал меня за границу? И нынче ответ мне яснее ясного. Господь послал меня за границу, чтобы я нес Его слово, и, верьте мне, друг, для меня это истинная радость. Господь…
— Прости, сынок, но… — доверительный тычок в бок. — Я, пожалуй, пойду — проверю, как у вас работает канализация. А всё…
— Господь дал мне одержать замечательные победы здесь, в Германии.
— А всё, знаешь ли, пиво, — солнечная улыбка, — момент, и я вернусь.
Солдат, куривший в дворике, когда на траву, расплескавшись, упал бокал, пригнулся. Раздался женский крик. Из-за деревьев вынырнули две парочки.
— Там какой-то человек, — выдохнула девушка, — он…
— Какой-то парень, весь в крови, выпрыгнул из окна и рванул… — солдат показал, — вон туда.
Двое солдат кинулись вдогонку за парнем, выпрыгнувшим из окна Пегги. За Эрнстом.
Всем в доме вмиг стало ясно: случилось что-то неладное. Парочки разъединились. Мужчины поправили галстуки, женщины — прически. Какая-то толстуха тихо захныкала. Но тут, слава богу, в комнату ворвались полицейские.
Пегги смотрела в потолок, в глазах ее стояли слезы, она молила: Господи, прошу тебя, Господи, убереги его.
Наконец включили свет. Наверху страшно закричала женщина.
Малкольм взбежал по лестнице. За ним ринулись двое полицейских, за ними — еще четверо. Они были при оружии, но оно не понадобилось. Эрнста и след простыл.
— Я знаю, как его зовут, — вопил Малкольм. — Эрнст. Эрнст Хаупт. Найдите гада. Найдите подлюгу, прикончите его.
В схватке с Эрнстом Ники истек кровью. Все же его — в надежде каким-то чудом спасти — отомчали в госпиталь.
VА на следующий день в Лондоне Норман пошел на вечеринку к Сонни Винкельману. Сонни жил в Хампстеде в большом краснокирпичном доме. Субботними вечерами туда стекались американцы, голливудские и нью-йоркские писатели, режиссеры и продюсеры, по большей части из тех, кто попал в черный список. Винкельман, в прошлом успешный голливудский продюсер, грузный мужчина средних лет с кудлатой рыжей головой и бородавкой на шее величиной с десятицентовик, вид имел апатичный. Но апатичность была уловкой. Потому что эти бесцветные глаза под тяжелыми веками, казалось, ничего не видящие вокруг, внезапно загорались бешеным огнем и ничего не упускали. Винкельман всегда был начеку.
