Федерико Андахази - Танцующий с тенью
Внезапно, так и не успев допеть песню до конца, Молина теряет дар речи. Оказывается, он очутился на улице Флорида, прямо перед дворцом своей мечты – магазином «Макс Глюксман». Он восхищенно созерцает рояль «Стейнвей», установленный посреди зала, – словно бы это и есть центр Солнечной системы. Вокруг рояля, подвешенные на невидимых нитях, парят контрабасы, скрипки, кларнеты и прочие инструменты, о существовании которых Молина до сего момента даже не подозревал. Он входит внутрь, словно под воздействием силы притяжения, управляющей этой вселенной объектов из драгоценного дерева и полированной бронзы. Мальчик ступает осторожно, опасаясь, что стоит ему сделать неверное движение, и разразится Апокалипсис; внезапно он замирает на месте, различив нечто на самой отдаленной окраине этого мира. И тогда все английские фортепиано, немецкие скрипки и итальянские виолончели перестают существовать. Всеми покинутая, словно потухшая звезда, в дальнем углу одиноко висит простая креольская гитара. В ней нет ничего особенного. Можно даже сказать, она здесь выделяется своей безыскусной простотой. Хуан Молина подходит ближе, вытягивает указательный палец, однако дотронуться не осмеливается. За спиной мальчика раздается голос:
– Чем могу вам служить?
Молина не сразу осознает, что обращаются к нему. Он оборачивается через плечо и видит рядом с собой продавца, настолько любезного, что это кажется подозрительным. Никогда в жизни с ним не разговаривали так почтительно. Молина не знает, что ответить.
– Возможно, молодому человеку угодно ее попробовать, – предлагает продавец, уже держа гитару за гриф и ловко вертя ее вокруг своей оси пальцами одной руки. И, прежде чем мальчику удается произнести хоть слово, добавляет:
– Эта гитара продается со скидкой.
Хуан Молина сомневается, что содержимого его карманов хватит, чтобы расплатиться, даже со скидкой: сморщенная сигарета, моток шерстяной нитки, несколько табачных соринок и, самое ценное, пустая револьверная гильза, которую он носит в качестве амулета. Однако отказаться от приглашения Молина не в силах. Может статься, это его единственный шанс подержать в руках гитару. Он робко принимает инструмент, садится на табурет, устраивает гитару на бедре и с нежностью гладит корпус. Мальчик дергает шестую струну и прижимается ухом к гитарной деке, как будто проверяет отзывчивость корпуса, хотя на самом деле это лишь повод ее обнять. Он цепляется за гитару, словно желая, чтобы их соединение никогда не кончилось. Даже в этот момент Молина все еще уверен, что между пением и гитарой существует естественная связь. Он снова дергает струну и только теперь обнаруживает, что не умеет играть. Мальчик изо всех сил стискивает гитару в объятиях, прижавшись лицом к лакированному изгибу – на сей раз, чтобы скрыть глухое рыданье. Он не умеет извлекать из нее звуки и не может оставить ее у себя, чтобы со временем проникнуть в тайны ее женского естества.
И в такой вот позе, пряча лицо в изогнутом теле гитары, Молина заводит безутешное танго:
Если 6 мог я понять твои чувства,
мог аккорды к тебе подобрать —
только где ж обучусь я
непростому искусству,
лаская, играть…
Вот обнял я изысканный стан
милонгеры [23] прекрасной,
предо мной вся твоя красота,
я гляжу на тебя и не знаю, как быть, —
лишь просить понапрасну,
неумеху, меня полюбить.
Недостойно мужчины рыдать
на плече у подруги любимой,
но поступок прости мой:
я не знаю, как мастером стать,
но пойми наконец:
я еще желторотый птенец,
что пока не умеет летать.
Не отказывай мне —
не снести мне такого удара,
подожди и увидишь, гитара:
в целом мире мне равного нет,
мы с тобою прекрасная пара.
Я не знаю, гитара, когда,
каким образом – я не отвечу,
но поверь: дело стоит труда,
обещаю, мы будем вдвоем,
мы прекрасно друг друга поймем.
В час, когда зажигаются свечи,
ты ответишь мне «да».
Продавец, не имеющий представления о немых терзаниях юного покупателя, продолжает уговаривать:
– Мы также даем товары в кредит под одну только подпись: вы забираете ее сегодня, а оплачивать начинаете в следующем месяце.
И тогда Хуан Молина медленно поднимает лицо от гитары, вытирает глаза рукавом свитера, встает с табурета, не выпуская инструмента из рук, и, мысленно измерив расстояние, отделяющее его от двери, изучив препятствия на своем пути, произносит шепотом:
– Хорошо, я ее забираю.
Фраза еще не закончена, а мальчик, перехватив гитару под мышку, бросается наутек. Сперва он увертывается от продавца, который преграждает ему путь, раскинув руки, потом перепрыгивает через сверкающий бандонеон на низенькой тумбе, огибает огромный рояль и в конце концов добегает до двери, которая все это время оставалась полуприкрытой. Мальчик проталкивается сквозь толпу, слыша за спиной отчаянные вопли продавца. Людской поток, наводнивший улицу Флорида, оказывает ему добрую услугу: малый рост и природная верткость помогают Молине, как зайцу в чаще, пробираться между прохожими. Мальчишка уже почти добрался до угла улицы Виамонте, когда, откуда ни возьмись, прямо перед ним вырастает фигура полицейского. За долю секунды Молина успевает вообразить себе Центральный комиссариат, видит позор и гнев своего отца, которому придется признать перед комиссаром, что его сын – воришка, слышит рыдания матери, комментарии соседей и, разумеется, чувствует спиной удары отцовского ремня. Именно в этот момент рука полицейского хватает Молину за запястье. Но мальчик не намерен сдаваться без боя. Он еще крепче хватается за гитару, словно за последнюю истину в этом мире, раскрывает рот как можно шире – и кусает. Кусает и тянет полицейского за мизинец с убежденностью сторожевой собаки. Неожиданно, не понимая как и почему, Молина оказывается на свободе и снова бежит; слегка снижает скорость, чтобы удостовериться, что палец преследователя не остался у него во рту, и продолжает бег. В изнеможении останавливается на улице Коррьентес и замечает, что больше за ним никто не гонится. Однако гитара – это слишком очевидный трофей, выдающий его с головой, как тюремная роба. В ушах Молины громыхают зловещие фразы, каждая буква величиной с дом: «Ограбление, неподчинение, нападение на представителя власти». Он уже видит себя дробящим камни в далекой Ушуайе [24] и в то же время напевает про себя «Каталажку»:
Как много лет взяла ты, каталажка,
но к счастью… иль к несчастью —
вышел я на волю в срок,
по улицам я бегал, как дворняжка,
в очередях стоял за супом, как бродяжка,
моей постелью был всегда чужой порог.
Полицейский, скорее всего, уже написал рапорт, и меня, несомненно, уже разыскивают, думает Молина. Первое, что нужно сделать, – это спрятать гитару в такое место, откуда ее потом можно будет вызволить. Молина вертит головой по сторонам и в конце концов замечает дощатый забор вдоль улицы Суипача, ограждающий, наверное, какой-нибудь пустырь. И вот мальчик уверенно направляется к забору, убеждается, что никто за ним не наблюдает, заглядывает в щель между досками и видит гору песка. Молина отступает на шаг, примеривается и швыряет гитару с таким расчетом, чтобы она опустилась поближе к вершине. Снова припадает к щели и с облегчением вздыхает, увидев, что гитара легла горизонтально, на правильное место, и совсем не повредилась. Тогда злоумышленник разбегается, прыгает, цепляется за край забора, еще два расчетливых движения – и он уже по ту сторону.
Мальчик ищет место, которое могло бы послужить тайником, так чтобы гитара оставалась в безопасности. В глубине пустыря штабелем сложены металлические листы. Молина приподнимает один из них, подкладывает под низ несколько кирпичей и скрывает вещественное доказательство своего преступления в этом убежище. Назад он возвращается той же дорогой; вот он снова на улице, насвистывает, не глядя на прохожих, ставших свидетелями его спуска с вершины.
Наступила ночь. Хуан Молина столкнулся с дилеммой, которую был не в силах разрешить: каждый проходящий час становился еще одной вязанкой дров в костре его будущих мучений, однако мысль о возвращении приводила мальчика в ужас. Итак, он знал, что чем дольше он откладывает неизбежное решение, тем более суровыми окажутся последствия. Должно быть, в его доме теперь творился сущий ад. Стоило Молине вообразить себе вопли отца, немые слезы матери, испуганный плач его младшей сестренки, ему хотелось только одного: пускай асфальт под ним разверзнется. Очень заманчивой казалась идея вообще не возвращаться. Но Молина слишком живо представил отчаяние своей матери, терзаемой самыми мрачными предположениями. С другой стороны, мальчику просто некуда было пойти, и с этим приходилось считаться. Он провел весь день на ногах, не проглотив ни крошки. В желудке было пусто, кишки стучали друг о друга – главным образом не от голода, а от страха. Молина все наматывал круги. Раз за разом, словно лошадь, которая не хочет удаляться от знакомого места, мальчик возвращался на Коррьентес. Но теперь, свернув за угол с улицы Эсмеральда, он впервые видит ночную Коррьентес. Изумлению его нет предела. Хуан Молина смотрит на сверкающие огни города, как будто армия реквизиторов специально потрудилась над этими декорациями. Оркестры еще не начали играть, но танго уже здесь. В витринах кабаре, которые состязаются между собой в блеске, в американских автомобилях, из недр которых выпархивают женщины в сетчатых чулках, в обнаженных женских икрах, в мундштуках необыкновенной длины, вырастающих из накрашенных губ, в костюмах «пай-мальчиков», что выходят поохотиться на «плохих девочек», в «пай-девочках», краснеющих под плотоядными взглядами, в хлопках пробок от «Кордон Руж» или «Клико», в пузырьках, наполненных таинственным белым порошком, которым торгуют на углу, в этом аромате табака и шампанского, смешанном с ветром, который, кажется, выдувают мехи бандонеона, в каждой плитке на Коррьентес – во всем этом ощущается незримое присутствие танго. С невеликой высоты своего роста, которая еще больше скрадывается за счет грандиозности пейзажа, Молина теперь напевает строфы из песни «Коррьентес и Эсмеральда»:
