Ли Су - Сказание о новых кисэн
— В нашем доме есть человек, который не умеет контролировать огонь, из-за чего каждый день все переливается через край, вот в чем проблема, — с горечью в голосе сказала Табакне. — Когда переливается бульон, разве дело ограничивается тем, что только он испортится? Ведь испачкаются кастрюля, газовая плита, полотенце и, в конце концов, придется даже выбросить бульон, но она этого совсем не знает.
— Вы имеете в виду мадам О? — осторожно спросила Кимчхондэк.
— Я должна прожить дольше ее хотя бы на один день, — не отвечая на ее вопрос, сказала Табакне. — Похоже, что я, жалея ее, не смогу покинуть этот мир раньше нее. В моей душе нет покоя из-за нее.
— Вы будете долго жить, — уверенным голосом сказала Кимчхондэк, видя, что она загрустила, и стараясь ободрить ее. — Все говорят, что, судя по вашему лицу, вы проживете до глубокой старости. А сколько лет вы проработали вместе с мадам О? — спросила она, стараясь отвлечь Табакне от грустных мыслей.
— Давай посчитаем… Когда я работала в кибане «Осон», известная наставница из школы кёбан[20] привезла туда двух совсем юных кисэн из ассоциации кисэн Квонбон в городе Чжинчжу; одна из них была мадам О.
Баня в кибане «Осон»… Перед ее глазами всплыли маленькие и красивые икры мадам О, которые, словно зеленые огурчики, покрытые гусиной кожей, показались из-под свернутых кальсон.
— Несмотря на то что мадам О тогда была совсем юной, она выделялась среди остальных кисэн в кибане «Осон» своей внешностью. У нее было белое и нежное лицо, а тонкая, как юный месяц, шея заставляла щемить сердце у любого, кто смотрел на нее. А насколько были красивыми ее длинные и густые волосы с черным, как смола, отливом…
— Если говорить о красоте, то она и сейчас красивая.
— Какой там! — сказала Табакне. — Ее красота испортилась из-за алкоголя и мужчин так, что даже трудно сравнить с прошлой. Кажется, что только вчера познакомилась с ней, а уже, боже мой, прошло полвека… Да, говорили, что время летит быстро, как пуля, но чтобы так… Что касается времени в кибане, то правильно будет считать, что здесь оно идет в три раза быстрее, чем время в мире обычных людей…
— В три раза? — недоверчиво переспросила Кимчхондэк.
— В обычном мире день делится на три части: утро, день и вечер, в кибане же есть только две части — день и ночь. День — это время для подготовки к ночи, он короткий, как проблеск солнца в пасмурный день, основное же время — ночь, в ней проходит вся жизнь того дня. Поэтому время в кибане летит быстро, словно выпущенная стрела. Смотри, разве мы, кухарки, когда собираемся распрямить спину, считая, что набили руку в приготовлении еды, не становимся старухами с согнутой спиной, в виде буквы «Г»? Порой мне кажется, что жизнь не имеет смысла…
В старые времена тоже, как сейчас, на кухне работали группы по три человека. Для удобства кухарок делили на «оябун»[21], главную в группе, среднюю кухарку, а последнюю называли сидой — помощницей, которая была на подхвате у первых двух. Зарплату на всю группу получала оябун, которая распределяла деньги по своему усмотрению. В свою очередь оябуны делились по уровню их мастерства на первый, второй и третий классы и, согласно этой классификации, их зарплаты сильно различались. Как это часто бывало — под опытной оябун первого класса всегда было много средних кухарок и сид. Но каждая из них, став оябун, часто, откладывая свою основную кухонную работу на второй план, была вынуждена бегать в поисках двух остальных кухарок, которые, чуть что, уходили, бросив работу.
Табакне пришлось поработать практически во всех крупных кибанах страны. Отпечатки ее пальцев остались везде, где она работала. В каких только городах она не работала: Сеул, Пусан, Дэчжон, Чжинчжу, Кванчжу, Чжончжу… Из-за этого в ее языке смешались диалекты разных местностей и провинций.
Дворы в кибанах круглый год были переполнены радостью, весельем, любовью и деньгами. В них всегда вкусно пахло кунжутным маслом. Кухня в кибане «Дэхвару» ей совершенно не понравилась из-за того, что она была темная и длинная, словно воровской притон. Она помнила кухню в кибане «Мёнсонгак», через потолок которого проходило целое бревно, с трудом привезенное шестью здоровыми мужиками из леса: на него вешали ляжки забитой свиньи или быка. Нередко на нем вешались кисэн, у которых была несчастная любовь.
Она помнила также японскую кухню в кибане «Осон», к которой прилегала небольшая комната, с узким деревянным полом, для хранения банчанов — закусок. А еще она помнила, что если ложилась после обеда там, куда еле-еле проникал тускло мерцающий дневной свет, было такое ощущение, будто погружаешься в воду, начинала кружиться голова, и в конце концов отдых не приходит, а все тело болит. Тогда она впервые в жизни увидела ослепительно чистую кухню с такими белыми стенами и потолком, как будто их обсыпали мукой или сахаром.
Кибан «Осон» — это был кибан, построенный еще во времена японского колониального правления, и, начиная с внешнего вида, он выглядел странно. Он находился в глубине отдаленного леса. Любой человек, услышав, что половина работы на кухне состоит в том, чтобы топить печь, наверное, не мог назвать ее иначе, как абсурдной. Она тоже подумала про себя: «Зачем они ищут кухарку кибана? Им, кажется, лучше поискать смотрителя огня из буддистского храма?» Ответ на этот вопрос она нашла лишь после того, как однажды, сопровождая мадам в отдельный домик, смогла внимательно его осмотреть.
В самом дальнем углу кибана находился отдельный дом в виде иероглифа «иль», обозначавшего цифру «один»; в нем были видны тринадцать дверей, тесно стоящих в ряд, один за другим. Когда открылась первая дверь, то ее маленькие треугольные глаза от удивления превратились в круглые. Ну кто бы мог подумать, что внутри комнаты могла разместиться баня, о которой она столько слышала? В узком пространстве каждой комнаты, где площадь едва достигала 10–13 кв. м, находились большие чаны, сделанные из обожженной глины. Они были похожи на чаны для приготовления и хранения соевого соуса в буддистском храме, но, в отличие от них, они все были одинакового размера, и у них было в несколько раз более широкое горло. Под каждым была встроена печь, которая топилась дровами. Это были особые конструкции, вокруг которых были разложены узкие деревянные настилы, похожие на те, что сегодня стелют в цимдильбанах[22]; и выплескивающаяся из чанов вода проникала под них и уходила наружу.
— Это и есть баня? — невольно вырвалось у Табакне.
Она не могла сдержать удивления, шагая с открытым ртом по скользкой деревянной доске, запачканной грязной водой. Это был невиданный ею доселе мир. Мадам, словно предвидя такую реакцию, подобрав низ юбки к самой груди, чтобы не запачкаться, недовольно скосив глаза в ее сторону, надменно сказала:
— Тебе не обязательно знать о таких вещах. Тебе лишь нужно натаскать воды или затопить печку так, чтобы нагрелась вода и не было дыма.
Возможно, баня, которую тогда она увидела, была первой личной баней, построенной в Корее. Когда она работала в Осоне одновременно кухаркой и смотрителем огня в бане, сильно огорчаясь из-за того, что застряла там, упустив шанс стать средней кухаркой в другом кибане, то впервые увидела мадам О. Даже сейчас, спустя столько лет, она не может забыть ту ночь, когда впервые встретилась с ней в бане комнаты № 7 отдельного домика.
Вся ее работа в отдельном домике заканчивалась после того, как она растапливала огонь, начиная с первой комнаты и до последней. Когда вода для купания нагревалась, вдребезги пьяные гости, следуя указаниям мадам, заходили в комнаты, с первой по тринадцатую. Что было потом: заходили ли туда кисэн в нижнем белье вслед за ними помыть им спины, что они делали внутри комнаты — не должно было ее касаться.
Почему в ту ночь она поступила иначе, она до сих пор не знает. Неизвестно почему, ей вдруг стало любопытно, а что же происходит в отдельном домике? Когда, оставив позади себя среднюю кухарку, которая ругалась из-за того, что она уходит, бросив мыть посуду, она вернулась к отдельному дому, то услышала слабый крик о помощи из комнаты № 7. Подойдя поближе к этой комнате, привстав на носочки, заглянув вовнутрь, через щелку в двери, она пришла в ужас. Внутри комнаты металась юная кисэн — совсем еще ребенок, посиневшая от испуга, убегавшая от голого мужчины пятидесяти лет. Держа в одной руке кочергу, он бегал за ней, пытаясь ее поймать. Каждый раз, когда он тряс своим телом, на растянувшемся вниз животе, словно волны, колыхались многослойные жировые складки. Видеть это было страшно и противно. Возможно, кисэн была облита водой, но мокрая нижняя юбка плотно обмотала все тело, а сквозь разорванную верхнюю полу рубашки то виднелись, то скрывались незрелые соски и розовые окружности вокруг них. На ногах были видны красные раны, словно проведенные косые линии. «Почему я оставила кочергу у топки?» — ругала себя, чертыхаясь, Табакне. Пока она стояла, подпрыгивая, притоптывая ногами от волнения за дверью, юная кисэн, в конце концов обессилев, упала, поскользнувшись на деревянном настиле. Увидев пожилого мужчину, задирающего вверх ее нижнюю юбку, она, не выдержав, выломала запертую дверь. И откуда столько силы появилось у такой маленькой женщины? Когда она ударила камнем дверь, та, сделанная на скорую руку, с треском вылетела из дверной рамы. Вбежавшая в баню Табакне, схватив ярко горящее полено из печи, заслонила собой кисэн и стала размахивать им перед лицом голого мужчины…
