Пилип Липень - История Роланда
15. Истории безоблачного детства. О двух типах
– Большинство женщин, детки, можно разделить на два типа, – говорил нам папа, когда мы были маленькими. – Есть простые женщины, а есть женщины восторженные.
Он вздыхал, качал головой, и заранее сокрушался о тяготах и невзгодах, которые женщины обрушат в будущем на наши нежные головы. Женщины простые, ничего кроме денег не понимающие, будут требовать от вас деньги и презирать вас за их нехватку. Женщины восторженные, преклоняющиеся перед «великими людьми» или «великими идеями», будут требовать от вас совместного преклонения и презирать вас за то, что вы не велики. Папа скорбно смотрел нам в глаза и грустно обнимал за плечи. Мы хмурились. Мы не знали никаких женщин, кроме мамы, и считали, что папа говорит именно о ней. Папа подмечал это и делал оговорку – эх, детки! вот ваша мама совсем не такая. ваша мама особенная! А какая наша мама? – спрашивали мы, начиная гордиться, но папа уже опаздывал на работу, поспешно повязывал галстук, хлопал по карманам в поисках ключей, хватал шляпу и убегал.
Чтобы проверить, чем же отличается наша мама от ужасных женщин, мы с Хулио переоделись в Жан-Поля Сартра и в Альбера Камю, приклеили усы и бородки и вошли к ней. Она смотрела сериал, крутя в руках пульт.
– Мы Жан-Поль Сартр и Альбер Камю! Мы пришли сообщить, что вы удостоены экзистенциальной премии в размере 100000 евро.
Мама усадила нас пить чай с лимоном и мармеладками, налила коньяку, предложила пледы. Она расспрашивала нас о Франции, рассказывала о своём житье-бытье. Напоследок она заметила:
– Большинство мужчин можно разделить на два типа – одни просто хотят потрахаться, а другие хотят, чтобы ими восхищались. Хотя бывают и исключения, вот как мой муж, например.
Мы не поняли, что значит «потрахаться», но заинтересовались. Во-первых, словом, во-вторых, папой. Мы переоделись в Анну Ахматову и в Марину Цветаеву и поехали к папе на работу, рассчитывая встретиться с ним во время обеденного перерыва. Нам надо было ехать на трамвае-тройке, но Хулио предложил сесть в семёрку, чтобы срезать угол. Из-за этого мы опоздали к папе и так ничего и не узнали. Но мы не унывали! Мы пошли к озеру, сидеть на обрыве и смотреть на чаек.
16. Истории безоблачного детства. Об винегрете
Наши мама и папа, как и все семьи в те светлые времена, жили в полной гармонии, душа в душу, и даже никогда не ссорились. Ну впрочем конечно иногда всё-таки ссорились, и даже довольно часто, но уж по крайней мере не то что нынешние пары. Теперь чуть что, сразу бегут разводиться! А тогда нет, и в мыслях такого не было, хотя ругались что ни день, даже вспомнить приятно. Например, папа мой был, как тогда говорили, grammar nazi, то есть за лишнюю запятую готов задушить, а мама превыше всего ценила свободу, и плевать ей было. И вот как-то раз папа её уличил, что она не имеет ни малейшего понятия, как правильно писать слово «винегрет». И он усадил её за парту, вместе с нами, двоечниками, и заставил писать «винегрет» сто строчек, а если хоть раз ошибётся, то двести. Чтобы не ронять его авторитет, она подчинилась и села и написала – с непроницаемым лицом. Но потом! Потом она пошла на кухню и приготовила четыре разных блюда, во-первых, традиционный винегрет, а во-вторых-3-4, новинки сезона: венигрет (со сладким перцем, кешью и диким рисом), винигрет (с бананом, вишней и роллтоном) и венегрет (с портвейном, цукатами и кока-кольной подливкой). Она сама их изобрела, а значит имела право поименовать как хочет! И съел-то папа съел, и даже с удовольствием, но она заставила его запомнить, как называется каждое блюдо! И готовила каждый день, и если он ошибался в названии, то шёл стричь газоны, а он этого терпеть не мог, но не мог же он ронять авторитет.
17. Истории безоблачного детства. О любви
Когда мы были маленькими, мобильные телефоны были редкостью. И вот на Рождество нам подарили наш первый телефон, один на всех. Звонить было некому, но зато были игры – тетрис и змейка. Мы играли по очереди, а вечером Хулио выдумал баловство: разослать сообщения на случайные номера. Мы написали на десять номеров «Я не могу без тебя жить», и стали ждать.
Скоро пришли ответы: «Я люблю тебя, Машенька», «Будь ты проклят, мерзавец», «Вы не туда попали». Остальные не ответили.
А через пару дней пришло последнее: «В томленье сладком грудь моя трепещет, и робко нежности касается рука».
И Хулио целую неделю ходил сам не свой, впечатлившись. Он был твёрдо уверен, что этот ответ пришёл от прекрасной девочки, предназначенной ему судьбой, но терзался, мучился и страдал, не решаясь позвонить. Он влюбился. Наконец смелый Колик взял у него телефон и позвонил сам. «Это мужик», – сказал Колик, возвращая телефон и полагая, что вопрос исчерпан. Но Хулио только усмехнулся. И продолжал любить ту девочку.
18. Истории безоблачного детства. О полноценности и насыщенности
В нашем городке наделы земли вокруг домов были не прямоугольные, как везде, а шестиугольные, как соты. Делалось это для того, чтобы у каждой семьи было побольше соседей – не три, а целых пять. Конечно, при таком раскладе возникали известные сложности с улицами, но ведь улицы – это не главное, ни в градостроительстве, ни в жизни. А что главное? Главное – это полноценность и насыщенность, формулировали жители нашего города. А разве можно достигнуть полноценности и насыщенности посредством одной лишь шестиугольности? Увы, нельзя. Поэтому считалось полезным и правильным как можно чаще обмениваться домами и переезжать – и таким образом приобретать ещё больше соседей.
Наша семья переезжала не слишком часто, не чаще раза в год – потому что папа был человеком солидным и размеренным, а мама была переборчивой и соглашалась только на просторные дома, «чтоб мальчики не наталкивались друг на друга». Но многие из горожан, у кого семья была небольшая, или вовсе одиночки, менялись домами чуть ли не каждый месяц. Транспортные компании процветали; на улицах ежедневно случались затяжные пробки из-за длинных синебрезентовых фур, пытающихся вписаться в запутанные повороты переулков. С самого утра по всему городу дымили дизели, сновали менеджеры по недвижимости, ругались грузчики, голосили хозяйки расколовшихся роялей…
Печальную известность приобрёл один из горожан, немолодой химик-неорганик, страстный любитель переездов, который к пятидесяти трём годам внезапно обнаружил, что пожил абсолютно во всех домах города. Те, кто в момент обнаружения находился неподалёку, рассказывали, что химик издал необычайной силы крик, протяжный нутряной вой, от которого у слышавших похолодели руки и покрылись мурашками спины. Он выскочил и побежал по улице, колотя себя в грудь и разрывая одежды, рыча и хрипя, сея панику среди цветочниц и бакалейщиков. Его удалось успокоить лишь бутылкой плодового вина, причём одни утверждали, что он принял её внутрь, а другие, злые – что получил ею промеж глаз. Потом несчастный поселился в палатке на краю города, у нового строящегося дома – он дни напролёт просиживал на поддонах с кирпичом, в молчаливой тоске, а прорабы его прогоняли. Но на дом уже была очередь, и химик вскоре пропал. Одни говорили, что он подался в другой город, а другие, злые – что строители его замуровали.
19. Мрачные застенки. Это наше Училище
Папин ниссан прощально гуднул, развернулся, хрустя гравием, и покатил назад, к далёкому дому. Я без слёз, без крика смотрел ему вслед. Как только я моргнул, ниссан растворился в рощах, а меня взял под локоток хмурый старик-провожатый. Я был последним, остальные приехали на автобусе и ждали только меня. Странные дети: в старых серых одеждах, угрюмые, ковыляющие. Нас вели вдоль бетонного забора к двухэтажному зданию из красного кирпича, и я рассматривал спутников. Скрюченный мальчик в полушубке и калошах, мальчик со шрамами на бритой голове, мальчик без руки, девочка с замотанной шерстяным платком огромной головой, девочка на костылях. Мне стало жутко и я стал смотреть на забор: как будто вафельный, весь из квадратиков, с толстыми трубами и ржавой арматурой. У здания, с виду заброшенного, с пустыми окнами, нам велели построиться по двое. Я оказался рядом с девочкой в чёрных очках, она положила лёгкую руку мне на плечо и улыбалась в пространство. «Это наше Училище», – сказали провожатые старички. Они стали спускаться по лестнице в подвал. Это было похоже на сказку о Гарри Поттере, но там дети шли по лестнице вверх, а мы шли вниз. Холодные влажные стены, полумрак. Внизу нас встречал маленький человечек, весь вывернутый, с горящим взглядом, и спрашивал: как тебя зовут? И записывал в книгу. При виде меня глаза его вспыхнули особенным светом: какой хорошенький! какой чистенький! Ролли? так-так... Мне было страшно, но я как будто оцепенел и не мог кричать. Нас провели в комнаты. Я поставил свой сундук на рундук и потерянно сидел. Окон не было, но кровать была мягкой, пружинной. Мальчик напротив меня, слабый, с бледными волосиками, не дожидаясь вопросов, стал рассказывать нараспев, раскачиваясь, как рабочие нашли его в соляной шахте и усыновили. Рабочие выкормили его пшеном и свиным жиром, благодетели. Посмотри, какие у меня пальчики, Ролли. И тогда, увидев его пальчики, я закричал.
