Дуглас Коупленд - Элеанор Ригби
— Думаешь, ей одиноко?
— Вряд ли.
— Мне кажется, ей на роду написано влачить отшельническое существование.
— Она откровенно чурается компаний.
— А она смелая, по-своему.
Многие книги проповедуют стремление к «уединению»; однако я полазила по «Гуглю», навела справки и выяснила: у авторов подобных назиданий есть семьи, дети и внуки, они окружены университетскими друзьями. Эти авторитеты в один голос утверждают: «Ну хорошо, мне повезло, и я нашел приятелей, но если бы я вовремя не подсуетился, то обрел бы блаженное уединение, о котором теперь пишу в этой книге». Так и представляю, с какими стоическими физиономиями она сидят за письменными столами и изливают на бумагу банальные премудрости. «Зачем страдать от одиночества, когда можно стать самодостаточным человеком?»
Да, не единожды за свою одинокую жизнь я лелеяла надежду узнать: где же она гнездится, эта самодостаточность?
Я везде искала ответ на волнующий меня вопрос. Проштудировала все: «Как найти родственную душу», «Диалог с самим собой или как удержаться на плаву в современном мире и обрести себя»… Авторы книг, так упорно пропагандирующих средства от одиночества, отсылают читателя к пыльным фолиантам из глубины веков, написанным теми, кто не побоялся об этом заговорить, хотя и не решился назвать вещи своими именами. Канувшие в небытие поэты воспевают дерево, бабочку или пруд; покойные «голубые» барды из девятнадцатого столетия унесли с собой в могилу непостижимые миры, которыми дышали и о которых не сказали ни слова. А может…
Так рассуждают только старые злобные ведьмы.
С другой стороны, если ваша центральная нервная система денно и нощно трудится не хуже дизель-генератора, пресекая на корню малейшие проявления нежных чувств, тогда трудно упиваться единением с природой, которым умилялись старомодные авторы, расписывая прогулки на свежем воздухе и играющий в кронах ветерок.
Прошел день. Одурь от лекарства еще не спала, но веселость, равно как и плаксивость, пошли на убыль. В пятницу утром лицо вернулось к нормальным пропорциям. Фильмы я просмотрела и боролась с искушением позвонить Лайаму, чтобы в последний день больничного попроситься на работу. И вдруг часов около семи утра задребезжал телефон. Звонил полицейский. Он интересовался, не смогу ли я приехать в больницу на Лайонс-Гейт.
— Извините, что?
— Произошел несчастный случай, мисс Данн.
— Несчастный случай? С кем? Когда?
— Вы знаете человека по имени Джереми Бак?
— Джереми Бак? — Не скажу, что моя память перегружена лицами и фамилиями, так что долго копаться не пришлось. — Нет. Это имеет ко мне какое-то отношение?
— Я бы попросил вас заскочить в больницу, мисс Данн. Прошлой ночью к нам поступил некий молодой человек. Передозировка и множественные резаные раны.
— Что?
— Удостоверения личности при нем не оказалось, однако на руке обнаружили браслет с вашим именем и номером домашнего телефона на случай непредвиденных обстоятельств. Поэтому я вам и звоню.
Секунда на размышления, и до меня дошло, кто такой Джереми. Я и надеяться не смела, что когда-нибудь подобное произойдет.
— Вы меня слышите, мисс Данн?
— Прошу прощения.
— Так вы не могли бы?…
— Буду через полчаса.
Полицейский продиктовал отделение и номер палаты.
Всю жизнь я задавалась вопросом, настанет ли этот день, и теперь мною овладело такое чувство, словно сбылось некое предсказание. Механически, как во сне, я проделала знакомые действия: оделась, села за руль, миновала Марин-драйв, Пятнадцатую, Сен-Джордж, въехала на парковку, прошла сквозь автоматические двери больницы. Лифт, запах дезинфекции, суетливый персонал.
Когда я поинтересовалась, в каком отделении лежит Джереми, сестра в регистратуре жестом подозвала констебля. Он оказался довольно приятным человеком. Сообщил, что его зовут Пэй Чанг, пожал мне руку и предложил следовать за ним, что я и сделала. Мы прошли по залитому желтым светом коридору и свернули за угол; я уткнулась взглядом в пятки копа, мерно отбивающие ритм по полированному покрытию. Мы оказались в затемненной палате и заглянули за застиранную до прозрачности голубую штору.
Перед неким подобием подъемных жалюзи стояла врач. И она явно торопилась уйти. Ее голова была окружена ореолом тонюсеньких прядок, которые выбились из пучка много часов назад.
— Можете звать меня Валери или доктор Тайсон, как вам удобнее. Я дежурный врач. Этот молодой человек вам кем-то приходится?
Констебль Чанг кивнул в сторону пациента. На койке лежал симпатичный парень, на вид едва ли старше двадцати. Крупный, белокожий, с темными, чуть вьющимися волосами. Форма черепа выдавала породу моего семейства — настолько явно, что я сразу же отбросила все сомнения.
Вот и он. Так значит, вот он какой…
Я подошла и дотронулась до его руки. Он проснулся от прикосновения и вздрогнул от неожиданности.
— Ты.
— Да, это я.
Парень сел и огляделся.
— Стоп; по-моему, здесь что-то произошло.
— О чем ты?
— Мне показалось, что я умер.
«Что он такое несет?»
— Насколько я в курсе, ты просто спал.
— Нет. Я умер. Это точно.
Я взглянула на доктора Тайсон, которая подтвердила:
— Фактически, Джереми, утром, когда вас доставили, вы находились в состоянии клинической смерти. Где-то с минуту. — Она взглянула на меня. — Около пяти.
Я удивилась:
— Так он умер?
— Мы запустили сердце, — и она жестом показала, как работают дефибриллятором.
Я перевела взгляд на Джереми, который был явно не в своей тарелке.
— Я не видел света. Ведь, когда умираешь, надо идти на свет. Там был сплошной мрак, и меня в него будто затягивало.
Никто из присутствующих не знал, что сказать, и доктор Тайсон попыталась разрядить обстановку, прибегнув к научным формулировкам.
— В вашей кровеносной системе наличествуют следы кокаина и рогипнола. Этим легко объясняются любые необычные видения, которые вас, возможно, посетили.
На этот раз Дэереми вышел из себя:
— Видения? Меня затягивало — вниз, под землю. Я не поднимался к свету. Дорога туда мне заказана.
Я взяла в ладони его руку, совсем ледяную. Браслет на запястье больше напоминал персональный медальон у военных, чем ювелирное украшение.
— Джереми, взгляни на меня, — сказала я, впервые осмелившись произнести вслух его имя. — Ты давно носишь этот браслет?
— Четыре года.
— Четыре ГОДА?
— С небольшим.
— И ты мне не звонил?
— Ох, только пойми меня правильно. Я не звонил, потому что ты была моей последней надеждой, козырем в рукаве.
— Но ты же меня совсем не знаешь. Почему ты так уверен?
— Мне о тебе достаточно известно.
— Откуда? — Не представляю, что о нас подумали доктор Тайсон с констеблем.
— Сильно же я избегался.
— В каком смысле?
— Ну, я, вроде как, за тобой следил.
— Что ты делал?
— Не ерепенься — все не так страшно.
— Еще как страшно.
— Да нет же. Правда, это смотря как посмотреть…
— И как же надо смотреть?
— Ты пойми, я с такими уродами якшался, прежде чем нашел своих настоящих родных… Мне просто хотелось знать, что ты не такая психопатка, как остальные.
Довод показался вполне убедительным, и больше возражений не было.
— Я знаю, где ты работаешь, где живут остальные члены семьи, и все в этом роде. Самое основное.
Я промолчала: его настороженность не назовешь безосновательной.
Констебль Чанг кашлянул. Доктор Тайсон задержалась в палате; как бы она ни была завалена работой, ситуация складывалась не рядовая.
Джереми сказал:
— Лиз… Мам. Тебе просто удобнее считать себя бесчувственной и бессердечной. Да только тут ты ошибаешься. — Он умолк. Меня посетило какое-то странное чувство, будто в этот миг в его голове что-то растаяло и потекло. — Кажется, я сейчас отключусь, — сказал Джереми и закрыл глаза.
Доктор Тайсон сосчитала его пульс, взглянула на нас с констеблем и сказала, что пациент некоторое время проспит.
— Можно мне остаться? — спросила я.
— Конечно.
Джереми мгновенно провалился в сон, а я тихо сидела рядом и сжимала в руке зябкую ладонь собственного сына. В стороне на стуле я заметила какие-то дурацкие сетчатые чулки и черное дамское белье. Констебль Чанг перехватил мой взгляд и пояснил:
— М-м-м, его в этом нашли, парень был весь накрашен. Сестра отмыла.
В памяти немедленно всплыли воспоминания о страшной детской находке: ежевика; непонятный наряд, в который был разодет мертвец; запах креозота с железнодорожной эстакады.
Заглянув мне в лицо, доктор вызвалась развеять мои предположения:
— Думаю, он оделся на маскарад для шоу ужасов Роки Хоррора. В Ридже часто проводят полуночные представления. Я в свое время туда ходила, когда все только начиналось.
— Он поправится? — спросила я.
— Сейчас — да. Может быть, и в следующий раз, а вот за будущее не ручаюсь.
