Лев Александров - Две жизни
В сентябре тридцать девятого года Сергей Лютиков был принят на Истфак. Естественно, без экзаменов, с аттестатом отличника. В классе такой аттестат получили трое: Сергей, Соня Гурвич и, как ни удивительно, Борис Великанов. Комсомольский комитет возражал: давать аттестат отличника исключенному из комсомола сыну врага народа политически недопустимо. Однако их классная дама, литераторша, настояла на своем, и Борису аттестат дали. Ему это не помогло. От Сони Сергей узнал (сам он после окончания школы Бориса не видел), что за день до начала вступительных экзаменов в МГУ Борису объявили: для него не хватило квоты, предусмотренной для отличников. Борис пошел к ректору и добился разрешения сходу сдавать на Биофак со всеми. Разрешили, зная, конечно, что без подготовки не пройдет по конкурсу: пять человек на место. А Борис сдал на все пятерки и прошел первым. Все-таки молодец, Великан! Интеллигент, конечно, хлюпик, но что-то настоящее в нем есть.
Соня пошла на медицинский. Это у нее семейное. Последний год в школе Сергей увлекся Соней не на шутку. Отшить Бориса было не трудно: он со своими стихами Соне порядком надоел. В большом доме на Петровском бульваре, где Соня жила с родителями, в маленькой сониной комнатке она много ему позволяла. И, наверное, позволила бы все, но Сергей каждый раз останавливался, хотя и трудно было. Нельзя себя связывать. Ему надо быть свободным.
На первом курсе встречи с Соней стали реже. Дел было невпроворот. Прежде всего — учиться. Уже после первой сессии Сергей получил Сталинскую стипендию. В комсомольский комитет факультета он вошел к концу первого курса.
В самом конце весенней сессии Сергея отозвал в сторону Пашка Рыжиков с четвертого курса, секретарь комитета ВЛКСМ Истфака.
— С тобой, Лютиков, хотят поговорить. Позвони по этому телефону Николаю Васильевичу Дремину. Он сказал — ты его знаешь.
Конечно, Сергей знал Николая Васильевича. В восьмом-девятом классах он с другими проверенными ребятами ходил с ним на операции. Сергею Дремин нравился. Небольшого роста, сильный и решительный, с ребятами, несмотря на свои сорок с лишним, всегда говорил, как с равными.
Через несколько дней в своем небольшом кабинете на Арбате, в учреждении, по вывеске не имеющим никакого отношения к Лубянке. Николай Васильевич тепло встретил Сергея.
— Привет, Серега! Вижу, вижу, вырос, совсем мужиком стал. Ну-ка, давай поздороваемся, погляжу, как у тебя с силенкой. Ничего, подходяще. Против меня слаб еще, конечно, но фасон держишь, пардону не просишь.
Сели. С лица Николая Васильевича не сходила улыбка.
— Как дела? Отец, мать, мелюзга? Про университет не спрашиваю. Все знаю. О тебе хорошо говорят.
— Дома все в порядке, Николай Васильевич. Отец здоров, пить стал побольше, а так ничего. Мать крутится, ведь нас у нее пятеро. Ну я забот не требую, полстипендии отдаю. Нюрка в текстильном техникуме, скоро зарабатывать будет. А пацаны ведь мал мала меньше. Но я, Николай Васильевич, дома мало бываю. Дел по горло. И учеба, и комсомол.
Дремин посерьезнел, улыбку с лица стер, начал говорить тихо, внушительно.
— Ладно, Сергей. Времени у меня не так много. Давай о деле. Парень ты грамотный и сознательный, так что рассусоливать не буду. Время какое сейчас, сам понимаешь. В Европе уже настоящая война идет. Хоть мы у себя пару лет назад много всякой сволочи, врагов народа, шпионов изолировали и ликвидировали, — да ты знаешь, сам помогал, хоть и мальчишка был, мы помним, — но в нынешней обстановке ухо надо держать востро. Чуть расслабимся, гады всякие опять полезут. Ты, конечно, студент, комсомолец, активный общественник. Но для тебя сейчас этого мало. Лучшие из лучших должны быть с нами, с органами, со сталинскими органами. Да ты чего испугался? Думаешь, небось, что я тебе велю из МГУ к нам совсем перейти? Нет, этого не надо. Ты живи, как живешь. Занимайся своей историей, может еще большим ученым станешь. И в комсомоле, конечно, старайся. Я же понимаю, что все это для тебя важно. А одновременно будешь нашим сотрудником. Секретным. Никто этого и знать не будет, кроме нас с тобой. Нам всюду нужны свои люди. Дел у тебя на первых порах особых не будет. Настроение народа нам надо чувствовать, особенно молодежи, особенно студенческой. Вот ты и будешь время от времени мне рассказывать. Разговоры, какие услышишь, мнения. Да ты не думай, ты не доносить будешь. Ты картину нам рисовать будешь, нам картина нужна. Конечно, если услышишь что-нибудь антисоветское, преступное, тогда твой долг, как сознательного гражданина, сообщить сразу. Но это был бы твой долг и если бы нашего разговора и не было. Ты подумай, Сергей. То, что я тебе предлагаю, большая честь. Не ко всякому обращаемся. Ну и, само собой, кое в чем мы и помочь можем. Мало ли что в жизни случается. Ты не задумывался, почему тебя зимой не забрали, когда Тимошенковский набор был? Даже в военкомат не вызывали. Ведь с первого курса всех ребят, кроме, конечно, не соответствующих по здоровью и по анкете, взяли. А тебя, по всем статьям подходящего, не тронули. Мы не велели. Ты нам нужен. Замерзать в снегу под Выборгом дело не хитрое. Ты способен на большее. Так что думай, Серега. Ты не спеши, дело важное.
— А что мне думать, Николай Васильевич? Я с тех самых пор, как с вами ходил, себя вашим сотрудником считаю.
— Ну, лады, лады. Я в тебе не сомневался. Теперь оформить надо. Вот бумагу подпиши. Это, так сказать, обязательство секретного сотрудника, сексота по-нашему. Да что же ты сразу подписываешь? Ты прочти, внимательно прочти. Здесь, конечно, то, что я тебе уже рассказывал, но не простыми, а официальными словами. Подписал? Поздравляю тебя, Сергей! Ты теперь наш сотрудник, чекист, секретный, конечно, но — чекист! Теперь я с тобой уже по-другому говорить буду. Теперь у меня от тебя секретов нет. Нас что сейчас больше всего интересует. Как люди относятся к договору, к нашим новым отношениям с Германией. Ведь всю жизнь учили: фашизм, злейший враг, последний, худший этап капитализма, а теперь вроде дружба. Ты-то сам как об этом думаешь?
— Я думаю, Николай Васильевич, что, конечно, они фашисты, агрессоры, но в нынешней ситуации у нас другого выхода не было. Во всем виноваты Франция и Англия. Хотели нас с немцами стравить, а сами чистенькими остаться. Своим гениальным ходом товарищ Сталин эти планы разрушил. А мы, тем временем, еще усилимся, Красная Армия и так самая сильная в мире, станет еще сильней. И никакие фашисты ей не будут страшны.
— В общих чертах ты, Сергей правильно рассуждаешь, но до конца ты этого дела все-таки не понял. Не сумел почувствовать генеральную линию партии в сложившейся ситуации. Чекист должен нутром чувствовать генеральную линию и ей следовать. По-твоему выходит, что мы договор с Гитлером подписали вроде бы понарошку, вот еще подготовимся, а воевать все равно будем с ними. Партия и товарищ Сталин, Сергей, в бирюльки не играют. Эта линия наша — твердая и надолго. Ты сам подумай. Кто войну начал? Франция и Англия. Из-за Польши будто. Тоже мне страна! Знаешь, как раньше пели? Курица не птица, Польша не заграница! Войну объявили, а не воевали. Потому что прогнили совсем. Норвегию немцы, как корова языком, слизнули, а те и не шелохнулись. Демократии, мать их…! И правильно немцы их теперь во Франции бьют, как хотят. Скоро Париж возьмут. И Англии не устоять. Англичане всегда были горазды чужими руками жар загребать. А мы половину Польши освободили. Пол Польши уже советские. И вся Прибалтика. Ты что думаешь, это просто так получилось? Думать надо, когда газеты читаешь. Все договорено было: пол Польши нам, пол Польши вам, Латвия, Эстония и Литва — нам. И не то еще, небось, договорено. Буржуазные эти демократии, конечно, прогнили, а чуть ли не весь мир у них под владычеством. Угнетенные колониальные народы кто будет освобождать? Тут и нам и немцам хватит. И еще — о немцах. Они, между прочим, не фашисты. Фашисты — это итальянцы. А немцы как себя называют? Национал-социалисты! Хоть и «национал», а все-таки социалисты. Гитлер из разоренной после войны Германии, после навязанного немцам Версальского мира в несколько лет такую силищу организовал. Это разве можно сделать без поддержки народа, рабочего класса? Дай срок, мы с ними еще плечом к плечу шагать будем. «Национал» из них выбьем, из социалистов коммунистов сделаем. Евреев, говорят, они преследуют. Но, во-первых, не так уж и преследуют. Это англо-французская, а еще больше американская пропаганда раздувают. Ведь в Америке евреи — сила. Рузвельт у них в кармане. Главные поджигатели войны. А, во-вторых, я тебе скажу, Сергей, это к советским евреям не относится, у нас все — советские люди, но вообще- то я жидов не люблю.
Тут Николай Васильевич искоса на Сергея посмотрел: как примет? Сергей и глазом не моргнул.
— Хитрые они очень, до денег жадные, трусливые и друг за дружку держатся. Может, у немцев они уже в печенках сидели. Ну да ладно. Это их, немцев, дело, чего нам голову ломать.
