Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
— Что это?
— Бенгальские огни.
— Огни? — недоверчиво переспросил я.
— Ну да. Ты что, никогда раньше не видел?
Я помотал головой.
— Да ну, точно видел. В «Голубом огоньке» на Новый год всегда показывают. Они горят и сверкают как звёзды. Надо только поджечь.
Я начал понимать, о чём речь. Хоть и не мог поверить в такую невероятную удачу.
— Где ты их взяла?
— Папа перед Новым годом где-то купил. Или не купил, а подарили ему, не знаю. Какая разница. Главное, что я стащила и спрятала две штуки. И они у нас теперь есть.
— И мы их зажжём? — заикаясь от восторга, спросил я.
— Ну да. Только не сейчас. Вечером. Чтобы темно и звёзды. Иначе нет смысла.
В сумерках мы залезли на чердак, а оттуда выбрались на крышу. Сидели, сгорая от нетерпения, ждали, когда окончательно стемнеет. Так волновались, что почти не разговаривали. Наташка то и дело проверяла, на месте ли прихваченный из дома спичечный коробок.
— Уже можно, — наконец прошептала она. Дала мне один бенгальский огонь. Сказала: — Ты, главное, не бойся, когда искры полетят. Они не обжигают.
А я и не боялся.
То ли бенгальские огни отсырели в Наташкином тайнике, то ли с самого начала такие и были, но разгораться они не желали. Наташка почти все спички извела, а я так устал надеяться на чудо, что внезапно утратил к нему интерес. Думал: «Скорее бы спички закончились, можно будет слезть с крыши и больше ничего не ждать».
И только тогда раздалось шипение и первая ослепительно-белая искра вспыхнула у меня в руках. И вдруг оказалось, что металлическую проволоку, зажатую в моих окоченевших на весеннем ветру пальцах, уже венчает огненный шар, весёлый и сердитый. И у Наташки такой же. И она размахивает им, приплясывая на цыпочках, и я тоже размахиваю и подпрыгиваю, а звёзды смотрят на нас сверху, распахнув от удивления сияющие рты.
Потом мой бенгальский огонь погас. Наташкин горел на целую секунду дольше и тоже утихомирился. Я даже не огорчился, что всё так быстро закончилось. Наверное, потому, что не успел поверить, что оно вообще было. Хотя, конечно, запомнил на всю жизнь. Но помнить и верить — совсем разные вещи, с возрастом начинаешь это понимать. А иногда и не с возрастом.
— Бенгальские огни — это такая специальная штука, чтобы человек мог поговорить со звёздами, — сказала Наташка потом, когда мы спустились на землю. — Странно, что люди этого не понимают. Сами изобрели и сами не знают зачем. Думают, для красоты.
— А что ты им говорила? — спросил я.
— Точно не знаю, — призналась она. — Наверное, просто: «Эй, мы тоже есть!» Пусть теперь звёзды про нас знают. Я специально тебя позвала. Потому что двоих издалека лучше видно. И ещё чтобы звёздам сразу стало понятно, что люди тоже умеют дружить, как они. Что мы не совсем дураки. И с нами вполне можно иметь дело.
Этой ночью я долго не мог заснуть. Лежал на спине, смотрел в окно на звёзды, думал: «Теперь они знают, что я есть». А звёзды с любопытством разглядывали меня. И наверное, что-то рассказывали, по крайней мере, я даже без Наташкиного самодельного «телескопа» видел дрожащие сияющие нитки, протянувшиеся от них к земле. Однако языка не понимал по-прежнему. И это, конечно, было обидно. Но всё равно хорошо.
Сейчас смешно вспоминать, но в те годы раздобыть обычный пластиковый пакет было непросто. Дома родители иногда приносили в них еду из нового универсама, стирали пакеты с мылом, сушили и аккуратно складывали в кухонном шкафу про запас. Но у моря универсамов не было, мы ели в пельменной и ещё мороженое в кафе, а фрукты родители покупали на рынке и уносили оттуда в свёртках из старых газет, бережно прижимая к груди, чтобы не растерять по дороге. Поиски целого, нерваного пакета для песка подарили мне немало мелких приключений и несколько интересных новых знакомств, но успехом так и не увенчались. Пришлось довольствоваться свёрнутым из старой газеты кульком из-под семечек, а его для надёжности замотать в ещё одну газету. Карман мой чуть не треснул от пухлого свёртка, но морской песок добрался до Наташки, почти не просыпавшись, а это главное.
— Вот теперь точно всё получится, — просияла Наташка, принимая подарок.
— Что получится? — нетерпеливо спросил я. — Для чего тебе песок? Это будет такая игра?
Прежде чем ответить, она огляделась по сторонам, проверяя, нет ли рядом людей. Хотя мы сидели на чердаке, среди чужих простыней, достаточно мокрых, чтобы до самого вечера не опасаться появления соседок.
— Не игра, а колдовство.
Ни на секунду тогда не сомневался, что Наташка не врёт. Но почему-то не обрадовался, а испугался, да так, что в глазах потемнело, а в каждом ухе билось по сердцу, и я не мог понять, откуда взялось второе.
— Я знаю, как превратиться в звезду, — спокойно, словно речь шла о сущих пустяках, сказала Наташка. — Не понарошку, а в настоящую. Чтобы ночью в небе гореть и светить. Навсегда.
Я так и не сумел обрадоваться. Превращаться мне совсем не хотелось, даже в звезду. Тем более навсегда. На пару часов — ещё куда ни шло. Хотя всё равно страшно, хоть убегай.
Я, конечно, не убежал. Но мои чувства наверняка отразились на лице. Никогда не умел притворяться.
— Жалко, что ты не хочешь, — вздохнула Наташка. — Без тебя будет не так весело. Но я всё равно превращусь. Я уже слово дала.
— Кому?
— Звёздам.
— Это как?
Не то чтобы я перестал ей верить. Но подробные объяснения требовались мне как никогда в жизни.
— А я научилась с ними разговаривать. Давно, ещё зимой. Я не старалась, само получилось. Иногда сижу, смотрю в телескоп, а в голове звучат слова. Я сперва удивлялась — какие странные мысли думаются. Как будто не мои. И даже не чужие. Потому что ни на что не похожи — ни на книжки, ни на взрослые разговоры. А потом дошло: это говорят звёзды! И я стала за ними записывать. Сперва вообще не понимала, о чём они говорят. Абракадабра какая-то. Хочешь прочитаю? Это секрет, но тебе можно. Сейчас.
Достала из кармана штанов замусоленный блокнот, открыла наугад.
— «Три лунных краба были мне опорой», «в том сумеречном доме не считали дней», «горгулью покормить забыли».
— Кто такая «горгулья»? — зачем-то спросил я.
Как будто только это и было важно.
— Мама сказала, страшное сказочное чудовище. То есть на самом деле их не бывает, только скульптуры такие когда-то на домах делали. Показала картинку в энциклопедии. По-моему, не очень-то и страшные. Хотя, если бы у меня дома жила горгулья, я бы её кормить не забывала. Потому что такая вполне может человеком пообедать. И даже с удовольствием.
Я открыл было рот, чтобы выспросить подробности. Во-первых, действительно интересно. А во-вторых, говорить о горгулье было безопасно. Каменное сказочное чудище, картинка в энциклопедии. Ясно, что на самом деле она никого не съест. И самое главное, в горгулью не нужно превращаться. Как хорошо!
Но Наташка решительно сказала:
— Всё это ерунда. Главное, что звёзды поняли, что я их слышу, и стали говорить не просто так, а со мной. Сказали, что хотят дружить. А потом рассказали мне рецепт. Говорили медленно, чтобы я всё успела записать. Как диктант. Для этого рецепта и нужен песок, который ты привёз с моря. Я так боялась, что ты забудешь!
Помолчала и добавила:
— Тебе совсем не обязательно вместе со мной превращаться. Но если захочешь, то можно. Я специально спросила про тебя. Ну, то есть просто представила, что спрашиваю. И звёзды всё поняли. И разрешили.
— Можно я подумаю?
Ещё никогда в жизни я не задавал такой вопрос. До сих пор мне просто в голову не приходило обдумывать свои решения. Они рождались сами, без дополнительных усилий. В какой руке конфета? В левой! Будешь доедать суп? Ни за что! Куда идём, в рощу или в кино? Конечно, в кино, а после сеанса — сразу в рощу. На обратной дороге.
Наверное, штука в том, что по большому счёту всё это было не очень важно. Жизнь моя не менялась от вкуса съеденной конфеты или маршрута прогулки. И даже препирательства с мамой из-за лишней ложки супа оставались без драматических последствий. Что бы ни случилось за день, вечером я всё равно получал чашку чая с лимоном и печенье, а потом лежал в своей постели, слушал телевизор и родительские голоса за стеной, разглядывал цветные картинки под закрытыми веками, засыпал, прижимая к животу плюшевую собаку Жоньку, твёрдо знал, что утром снова проснусь дома и это совершенно точно буду я. Вполне достаточно для счастья.
Но теперь могло измениться вообще всё. Сразу. И я этого не хотел.
Зато Наташка хотела.
Не то чтобы я всегда и во всём её слушался. Но когда слушался, выходило просто отлично, это следовало признать. И сейчас я думал — а что, если Наташка права и быть звездой гораздо интересней, чем человеком? И если я испугаюсь, пропущу всё, как последний дурак. А потом звезда-Наташка будет смотреть на меня с неба по ночам и говорить: «Жалко, что ты — просто человек, я без тебя скучаю». Но я её никогда не услышу. А если услышу, всё равно не пойму. И даже если пойму, ничего не смогу поделать.
