Эльмира Нетесова - Колымское эхо
Иванов сидел, обхватив руками голову, закрыв лицо. И только плечи дрожали мелко-мелко.
Выходит, он мертвого считал живым и совсем недавно отправил ему письмо. Оказалось, оно опередило события и стало ненужным никому...
— Скажи, а кто тебе про брата сказал? — спросил Иванов Бондарева, все еще рассчитывая на ошибку в информации.
— Ребята позвонили. Свои. Они не ошибаются, будь уверен. Перед самым отъездом сообщили. Я знал, потому ехать не хотел, все оттягивал, но когда-нибудь все равно узнал бы правду,— добавил мрачно.
— Саш, вы сейчас на могилы пойдете? К своим? Возьми свечки и конфеты на помин, так положено,— предложила Варя.
— Нынче вы не уедете. Так я ключи с собой не возьму. Положу под половик, что под порогом лежит, быстро найдете. Да голодными не сидите. Знаете, где что найти. Ешьте, да ложитесь отдохнуть, пока койка свободна. И помните, меньше переживайте. Сколько не тужи, мертвых не поднять, а и себя не стоит гробить, жизнь и без того короткая штука,— собиралась на работу.
Вскоре в доме опустело. Султан бежал за хозяйкой, не оглядываясь, на погост. Там были чужие люди. Они его не интересовали.
Варя лишь в конце дня вспомнила, что у нее в доме ночуют двое чужих мужиков. Купила для них в запас пару буханок хлеба, сунула их в сумку и заспешила домой, кликнув Султана. Тот мигом выскочил из-под порога, взял из рук Вари еще теплый кусок хлеба. Ел на ходу, торопливо. Легко ли целый день ждать... К себе домой баба спешила. Все ж чужие люди в избе, было как-то неловко, непривычно. А тут, будто кто подслушал. Машина нагнала, затормозила возле самой бабы и шофер предложил:
— Давай подброшу. До самой хаты довезу. Мне как раз в ту сторону. Хлеб повезу,— предложил улыбчиво.
Варя легко впорхнула в кабину, пристроила сумку за спину, затащила Султана.
— Ну, что, баба, все одна горюешь в своей хате или присмотрела кого-нибудь? В наших местах зимы холодные. Одной не прожить, мужик нужен, хозяин и заботчик. Тогда все легче,— глянул озорно.
— Где его взять, хозяина? Хороших давно расхватали, а говно и самой не надо. Так и бедую одна, куда деваться?
— На меня бы глянула. Все ж мужик!
— Так ты семейный. Двое иль трое ребятишек растишь. Куда к себе возьму женатика? Семью разбивать не стану, стыд не потеряла.
— О чем ты, Варюха? Я уже давно один маюсь. Жена к своим в отпуск поехала вместе с детьми. Давно вернуться должны были. Да до сих пор ни слуху, ни духу.
— А куда делись?
— Не знаю. Уж и письма, и телеграммы посылал, никакого ответа. На разговор телефонный не пришла. Уже не знаю, что и думать? — скульнул жалобно.
— Еще один холостяк выискался на ночь глядя. Скажи, а перед отъездом не погавкался с женой ненароком?
— Нет, что ты? Даже перецеловал всех, просил не засиживаться в гостях. Хоть изредка вспоминать про меня, когда-нибудь письмишко иль телеграмму кинуть, сказать, как добрались, как их встретили, долго ли еще ждать?
— А к кому поехали, к твоей родне или к своим?
— И тех, и других навестить должны. Так договаривались. Сама понимаешь, в отпуск не каждый день мотаемся.
— Давно ли уехали твои?
— Скоро месяц будет.
— Ну, это еще не время. Подожди. Пусть соскучатся, вспомнят. Сам знаешь, сколько птаха не летай, а жить домой воротится. Все отпуски кончаются. И ты не переживай. Отыщется и твоя. Ладно бы сама умоталась, тут вместе с детьми. Эти заклюют, раньше всех соскучатся. Они без тебя не смогут.
— Поверишь, ночами спать перестал. Все какие-то подозренья одолевают душу.
— Ну и зря! Поувереннее держись. Не подавай виду, что скучаешь. Будь мужчиной.
— С кем?
— Во, прохвост! А ну обойдись без намеков. Ты меня не первый день знаешь. Попридержи язык.
— А вдруг она там другого нашла?
— Сейчас! Прямо ждали ее с оравой детворы. Там одиночек хоть неводом лови. А тут на детную бабу кто-то позарится. С ума сошел. Нынче все своих норовят растить. Какие ни на есть оболтусы, а свои, родные. Так что не тушуйся, через неделю жди своих домой,— попросила остановить машину, легко соскочила с подножки, забрала сумки с хлебом, Султана и, помахав вслед водителю, побежала домой по двору.
Уже через несколько дней, встретив Варьку, водитель рассмеялся:
— А ты права! Воротились мои полной обоймой. Как повисли все на мне, едва на задних папах устоял. Вот жадюги! На телеграммах экономили. Я тут чуть не женился. А они копейки берегли! Хорошо, что ты умная попалась. Другая ни на что не глянула б! Хватай, пока теплый. Я своей бабе про тебя сказал. Хвалила до самого потолка. Порядочной бабой назвала. Вот и пойми вас. Но все же спасибо, от глупости уберегла. Я тебя теперь всякий раз подвозить стану. Хорошая ты баба, путевая! Теперь и у нас на Колыме таких немного,— помахал бабе вслед рукой.
Варька думала, что мужики скоро уедут от нее. Но, кажется, они не спешили покидать бабу. Находили новые дела, что-то записывали в толстенные тетради, рисовали план погоста, отмечая на нем могилы. Возвращались домой усталые, продрогшие и голодные.
Незаметно эти люди стали привыкать друг к другу, обращались просто по имени, без церемонных «вы», Варя не только готовила, а и стирала им, заставляла мыться, бриться и причесываться.
— Будьте на людей похожими, а то скажут, что двух лешаков в дом приняла, нормальные не решились переступить порог,— подшучивала над людьми.
Те, каждый день, с самого утра уходили на кладбище. Они давно разыскали нужные могилы, перезахоронили брата Сашки, закопали рядом с отцом, соорудили что-то похожее на кресты, привели в порядок могилки, означили их. А вечерами, когда совсем темнело, садились у открытой топки печки, вели нескончаемые разговоры.
— Братан с детства неслухом рос. Ничьих советов не слушал и не признавал. Все делал на свой нахрап. Вот отец советовал ему образование получить, пойти в институт. Ведь башка была светлой, умной. Так что думаешь, поступил и бросил. В деревню вернулся. И там с него проку не было. С трактора выгнали, из комбайнеров тоже. Пошел в строители и там не прижился. Сколько работ поменял, а толку нигде. Уж такой он непутевый рос. Нескладный и непослушный. Один раз, еще небольшим был, отстегал его отец ремнем. Так что ты думаешь, на две недели с дому убегал. Меня все детство как Сидорова козла драли, никуда не делся, из дома не срывался, с этим измучились. Пока вырос, все печенки достал. А толку все равно не добились. Каким был придурком, таким и остался. Жаль одно, пожить не успел, слишком рано умер.
— Чудак ты Сашка...
— Почему? — удивился Иванов.
— Жизнь не меряй прожитыми годами. Не все они в радость человеку. Это я тебе точно сказываю. Ну, что толку в моем прожитом? Вроде бы и немало. А лучше бы поменьше, но посветлее была бы доля. Ведь радости не видел. Даже в своей семье жил как квартирант.
— Почему?
— Ну как тебе верней сказать? Бывало, ухожу на работу, жена не только завтрак не приготовит, даже проводить не встанет. Вернусь с работы, оба спят. Никто не спросит, как я там мучился? Голодный или сытый, как на душе. Короче, не было тепла меж нами. Ничто не радовало. Мы никогда и нигде не были вместе. У нее своя компания и подруги, у меня свои ребята. Поверишь, за все годы ни разу не были вместе ни в театре, ни в кино.
— А ты звал ее?
— Конечно. Как у всех, пусть редкие выходные, но случались. Она, то уставала за день, то хворала, то к портнихе ей приспичило. Так вот и жили, вроде вместе, а по сути, врозь. И так все годы. Когда ушли, многое не изменилось, потому не горевал. Разве вот по сыну. Но о нем отдельный разговор. Он все присматривался ко мне, как к чужому. И я устал от этого. Перестал обращать на них внимание, стал жить для себя. Искал крохи радости, какие дарила сама судьба. Иногда находил,— улыбнулся загадочно.
— С женщинами?
— Ну, вот тебе возьми и вывернись весь наизнанку.
— А что ты хочешь в этом случае? Бабы — народ чуткий. Ты к ней охладел, она к тебе. Все взаимно в этом мире.
— А если и не было тепла.
— Как? Никогда? С самого начала?
— Видишь ли, я слишком много занимался. Сына увидел, когда тот ходить пошел. И все удивлялся, как он быстро вырос. Жена долго плакала. Сказала, что слишком меня жалела.
— Она работала?
— Конечно. Ребенок с нянькой рос. Меня не всегда узнавал, пугался, плакал. Не успевал при-
выкнуть. Я приходил с работы, он уже спал, возвращался, уже спал. Даже не виделись неделями.
— Вот тут твой промах. Сына ты сам упустил, сам виноват. И жаловаться не на кого. Жена может быть какой угодно, а ребенок ваш — общий!
— Теперь о чем говорить, все потеряно и, кажется, безвозвратно. Поверишь, у меня уже нет желания увидеть их. Все отошло и отболело, все забылось. А и было ли оно?
