Андрей Школин - Прелести
— Слушай, ты в Москве вертишься, людей разных знаешь. Мне кое о ком информация нужна. Можешь помочь?
— Помогу, коль смогу. О, в рифму!
— Хорошо. Мережко, Измайлов, Данович — его ещё Хазаром кличут. О нём я раньше слышал. Не местный, воронежский, кажется. Из них всех только Измайлов москвич стопроцентный. Знаешь кого?
Вадик задумался:
— Ну, Мережко — режиссёр может быть?
— Нет, не тот. Владислав Генрихович — имя, отчество.
— Не слышал. Ты запиши, а я поспрашиваю. Добро?
— Добро.
Из бассейна прибежали Марго с Лолитой:
— А вы почему одетые сидите? В театре, что ли? — и, выпив понемногу, ускакали назад.
— Андрюха, ты новенькое, что-нибудь записал? Пацаны на днях слушали, кассету затаскали. Хотели с тобой познакомиться.
— Кассета на Саянской в сумке лежит. Подарю потом.
— Я в киосках звукозаписи спрашивал — нет, говорят, такого. Ты под своей фамилией писался?
— Под своей. А насчёт того, что в продаже в Москве нет, так здесь, ты сам знаешь, какую музыку слушают.
Выпили ещё по одной.
— Надо будет за гитарой сгонять, попоём. Почему я сразу не сообразил? — хлопнул себя по лбу украинец. — Ну, ничего. Ещё не вечер. Пошли в сауну, — и, заржав, попытался сострить, — грязь смоем.
Мы разделись и, уже красные от выпитой водки, нырнули в жар парилки…
* * *Я открыл глаза и увидел чужой потолок. Совершенно чужой потолок и больше ни-че-го. Не было никакого желания смотреть куда-либо ещё, кроме этого белого, средкими жёлтыми точками, потолка. Ох, где был я вчера… Эти слова из бессмертной песни Высоцкого затёртая пластинка воспроизводила снова и снова, не останавливаясь ни на секунду, в моей больной голове. И ещё видеоряд — баня, водка, водка, баня, какие-то люди, песни под гитару, водка, удалая езда в пьяном виде на автомобиле по ночной Москве, женщины, водка, и далее до бесконечности…
Я пошевелил руками и ногами. Левая рука упёрлась во что-то или в кого-то. Медленно повернул голову и увидел глаза. Открытые глаза, но не свои. Тьфу…
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Наконец, я первым додумался спросить:
— Ты кто?
— Ло-ли-та, — по слогам произнесли глаза.
— А-а, комариха… — нервно засмеялся я.
— Какая ещё комариха? — удивились глаза.
— Та самая, — и снова уставился в потолок.
Несколько минут держалась пауза, затем Лолита наклонилась надо мной и тихо спросила:
— Андрей, ты что, меня совсем не помнишь?
— Тебя помню. Себя нет.
— Ну, это уже лучше. Это дело поправимое.
«Не комариха» перелезла через мои ноги, подошла голая к окну и раскрыла шторы. Ворвавшееся в комнату солнце больно ударило по глазам и мозгам. Я сделал невероятное усилие и приподнялся на локтях.
— А где Вадим?
— Дома, конечно. Где же ему ещё быть?
— А я где?
— А ты, мой милый, у меня, — девушка села на корточки возле кровати и, прижав подбородок к ладошкам, смотрела, не мигая.
— Принеси попить.
— Может быть, опохмелиться?
— Не знаю. Может и опохмелиться.
Лолита принесла из холодильника банку консервированного пива, которую я с жадностью опустошил.
— Ещё?
— Нет, лучше уж водки. Клин клином вышибают.
Она нашла и водку. Разлила её по рюмкам и выпила первой. Я долго настраивался, затем опрокинул в горло свою, запив апельсиновым соком. Стало легче. Повторил и почувствовал, как клещи, сжимающие голову, постепенно ослабевают, и ясность мыслей возвращается в мой помутившийся разум.
Зазвонил телефон. Лола, повернувшись ко мне спиной, нагнулась и сняла трубку:
— Андрей, Вадик спрашивает, как ты?
— А как он?
— Не очень… — снова заговорила в трубку, потом положила её на место и повернулась в мою сторону. — Сейчас он приедет. Опохмеляться.
— Понял.
Разглядывая её тёмные волосы и еврейские черты лица, я не мог понять — кого она мне напоминает? Персонаж какой пьесы или сказки. Или ещё кого-то.
— Лолита, между нами вчера что-нибудь было?
— А почему бы и нет?
Откинулся головой на подушку. Действительно, почему бы и нет?
Лола, помедлив минуту, улеглась под одеяло рядом и несколько раз провела рукой по «ёжику» на голове. Вот также вчера гладила мои волосы Марина. Вчера, сегодня, сегодня, вчера, завтра, послезавтра, год спустя… Нужно ещё опохмелиться. Я выпил третью рюмку и повернулся к женщине…
Спустя некоторое время, раздался звонок в дверь. «Выздоровевший мужчина» только что вышел из душа и уже облачился в тяжёлый махровый халат, любезно предоставленный хозяйкой дома. Приехал Вадим, соответственно с бутылкой в руке, и с порога начал рассказывать, как ему плохо, как вчера его уговорили выпить море этого дурацкого коньяка, и вот теперь он чувствует себя, что тот шахтёр после выработки рекордной нормы. И к тому же все его бросили. И он целое утро ездил по делам с опухшей головой. И сейчас непременно напьётся, потому как, никто его не любит.
— Никто меня не любит, Лола. Дай за ногу подержаться.
Лола, разумеется, дала. Вадим, дико заржав, схватил её за ляжку, потом повернулся ко мне и, наливая водку, как обычно в огромные фужеры, сообщил, что у него есть кое-какие новости, которые меня заинтересуют, но это потом. А сейчас ухнем.
Ухнули. Он полный фужер, я чуть-чуть. Весельчак закатил глаза, немного посидел в таком положении и как-то сразу раздобрел и засветился.
— Пить, конечно, хорошо. Вот с похмелья болеть плохо, — украинец закурил, сделал несколько затяжек и вдруг, вспомнив что-то, поднял вверх указательный палец. — Лола, у меня к тебе партейное поручение. Там в машине на заднем сидении гитара лежит. Сходила бы ты, принесла.
Когда единственная женщина нашей компании вышла, он затушил окурок и сообщил:
— Есть кое-какая информация, насчёт твоих клиентов. Я не спрашиваю, зачем тебе они, и ты не спрашивай, чего мне это стоило. Короче, слушай. Насчёт Мережко: Кроме режиссёра и ещё двоих, ничего интересного нет. Зато по двум другим… Хазар — личность известная. Из «старой гвардии». Его в Москве уважают. Я знаю, где он в столице появляется, но сейчас его здесь нет. Точно нет. Он куда-то за бугор свалил. То ли в Штаты, то ли во Францию. А вот Измайлов твой в Москве. Я так-то его знал, только не по фамилии. В общем, через пару дней буду знать о нём побольше.
— Это ты сегодня всё пробил?
— Ну так, пока ты дрыхнешь, я дела делаю. Хотя, какие у меня дела? Дела у прокурора, у меня так — делишки, — и Вадик, как обычно, загоготал. — Кстати, тут предлагают работу неплохую. В Донецк надо съездить. Гроши немалые. Как раз по твоему профилю. Так что, если что…
— Подумаю. Ты пока насчёт Измайлова разузнай.
— Разузнаю. Не в первый раз. Может, и мне там что обломится? А? Молчишь? Ладно, ладно, шучу.
Вернулась Лолита. С гитарой. Вчерашний вечер продолжился…
На Саянскую я добрался лишь к ночи и сразу плюхнулся в постель. Отсыпаться. Восстанавливаться.
* * *Проснулся, как никогда рано — часов в двенадцать дня. И сразу подошёл к подоконнику узнать, как поживает моё домашнее животное. Моё домашнее животное, как ни странно, ещё поживало, вопреки утверждениям учёных о том, что комариный век длиться лишь сутки. Лола похудевшая, прозрачная, но надменно-торжественная, величаво восседала на стенке стакана и никак не реагировала на моё присутствие. Не замечала. Или делала вид, что не замечает.
Я щёлкнул пальцем по стеклу. Лолита вспорхнула в ограниченном пространстве и перелетела на другую стенку. Боже! Как я обрадовался этой встрече. Прильнув глазами к стакану, стоял и восхищённо наблюдал за движениями первого в истории человечества ручного, домашнего комара.
— Ну, как ты тут одна? Исхудала, малышка. Давай, наверное, позавтракаем.
Вода в Лолином жилище испарилась, и на дне корчились увядающие листья растений. Осторожно, чтобы они не поранили моё животное, перевернул стакан вместе с листом бумаги вверх дном и, убрав этот лист, а с ним и растения в сторону, установил сосуд на левую руку.
— Присаживайся, родная. Правда, у меня ещё алкоголь в крови, но, думаю, кровь от этого менее питательной не стала.
Лолита вначале не понимала, чего от неё хотят, но природа взяла своё. Запах и тепло человеческого тела притянули насекомое и заставили заработать гигантскую машину неосознанных действий. «Девочка» оторвалась от стенки стакана и, немного покружив, переместилась на мою плоть. И вновь хоботок, точно маленький отбойный молоточек, сквозь слой кожи начал пробираться к заветной влаге. Лолита пила мою кровь. Пила и наливалась дышащим силой и, в то же время, пугающим красным цветом. Когда тело, ещё недавно такое безжизненное, приобрело вид тёмного багрового овала, я прекратил пир. Вернул стакан на подоконник, брызнул на дно немного воды и накрыл сверху клетчатым тетрадным листком с еле заметными дырками для воздуха.
