Наталья Симонова - Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник)
Таня постаралась отвлечься, занимаясь домашними делами, и это ей почти удалось, они довольно весело поужинали втроем. Только отправив Костика спать, дождавшись, когда он угомонится, она решилась наконец поговорить с мужем о главном.
– Алеш, я в диспансер ездила.
– Да-да. Рассказывай.
– Знаешь, ничего хорошего. У меня какой-то лимфогранулематоз. Это вроде бы… ну как бы… ну… рак, что ли… лимфатической системы… Предположительно, – объяснила, запинаясь, испытывая почему-то неловкость за серьезность диагноза.
Она стала рассказывать про визит в диспансер, не удержалась и заплакала, уткнувшись в мужнино плечо. Прошло несколько минут; они сидели обнявшись, почти не двигаясь. Тане полегчало. Она подняла глаза и испугалась – на щеках Алексея блестели бороздки слез.
– Алешенька, не надо меня оплакивать раньше времени.
Он вытер лицо рукой.
– Ну что ты! Нет!.. Просто так жалко тебя, все это вдруг навалилось… Но ты не думай, мы будем бороться! Сейчас знаешь как медицина шагнула. Мы справимся, не переживай.
…Таня проснулась посреди ночи с чувством, близким к панике. Ей показалось, кто-то стоит в темноте. Кто-то или что-то. Огромное – застыло у окна, распространяя ужас. Страх смерти стоял перед ней и одновременно был внутри, испуская наружу волны холода. Казалось, кожа у нее покрывается инеем, как извлеченная из морозилки и оставленная на столе курица. «Дальше будет хуже», – подумала Таня, всматриваясь во мрак. Меж тем по ковру мимо нее мирно прошествовала совершенно другая, явно жизнеутверждающая сущность на мягких лапах. И она протянула руки, как за своим спасением – схватила кошку, сунула под одеяло, прижимая к себе. Зверь напрягся, пробуя вырваться, но скоро размяк, засопел, наполняя хозяйку живым теплом. «Лёшик прав, – засыпая в обнимку с животным, успела подумать Таня, – будем бороться… Нельзя поддаваться… этому… этому…»
Проснувшись утром, она сразу вспомнила о победоносной борьбе кошки с небытием – и все показалось не таким уж страшным. Бодрый Леша тоже выглядел спокойным и уверенным.
– Ничего, Танюш, – поцеловал он ее, уходя на работу, – собирай пока справки. Мы тебя вылечим! У меня и знакомства среди онкологов есть. Все хорошо будет.
И Таня стала ходить в поликлинику как на службу, заодно пытаясь привыкать к новому для нее статусу «больной».
Она ожидала, что все здесь – весь медперсонал, – едва услышав о ее несчастье, едва взглянув на нее – молодую, красивую, кроткую, – так и замрут в скорбном оцепенении; и, подавленные виноватостью собственного благополучия, так и кинутся помогать, чем только можно. Но в каждый кабинет тянулась очередь, иногда на два, на три часа, врачи были труднодоступны, и с отзывчивостью все обстояло неважно.
В первый день поликлиничных мытарств Таня сунулась было в дверь, возле которой не увидела взволнованной толпы.
– Извините, – начала вкрадчиво, стараясь смягчить эффект, которым собиралась невольно поразить врача и медсестру. – Не дадите ли направления на кровь, ЭКГ и УЗИ? – Две женщины, видимо только что отсмеявшись чему-то, повернули к ней остывающие от веселья лица. – Участковый врач на выездной учебе, – объяснила Таня, – а мне срочно справки собрать… Для больницы… Лимфогранулематоз, – добавила как можно проще.
Выражения обращенных к ней лиц из оживленных сделались обреченно-усталыми.
– Адрес, – привычно буркнула медсестра и сразу перебила Танин ответ: – В сороковой.
– Да там очередь до горизонта, а мне ведь только направления…
– Девушка, – возмутилась доктор, – вам же ясно сказали: в сороковой кабинет. Что непонятного?
– Но у вас все равно тут пока никого, а… мне ведь не нужен осмотр, только бумаги срочно…
– Сейчас никого – потом набегут, – отчеканила медсестра.
Обе женщины смотрели раздраженно – вместо приятного, необязательного разговора им пытались навязать чужие проблемы.
– Девушка, идите уже, – устало предложила врач застывшей Татьяне. – Не тратьте свое время и наши нервы.
Она вышла чуть не плача. «Это что же? У меня же рак! А им – все равно?..» Спустилась вниз, заглянула в окошко регистратуры. «Понимаете, мне в больницу, онкология…» На лице регистраторши появилось выражение усталости и легкой досады, похожее на то, что она видела только что у бессердечных медичек.
– Адрес… Фамилия… – бесцветным голосом выясняла девица. – В сороковой. Но сегодня уже не успеете. Возьмите талончик на завтра и приходите пораньше.
Весь следующий день и следующий после него, и потом Татьяна почти исключительно провела в поликлинике. У терапевта, гинеколога, у медсестер процедурного кабинета она замечала на лицах все то же выражение усталой отстраненности, когда, надеясь вызвать к себе сочувствие, сообщала о своем диагнозе. «Почему все так равнодушны, чуть ли не враждебны? – расстраивалась Таня, переживая каждый случай как новый обман ожиданий. – Больные так беззащитны! Нам бы хоть немножко внимания…» А ее снова и снова окатывали холодностью, и, заглядывая в лица врачей, она видела только свое одинокое отражение.
«Просто мы несчастны, – решила Таня в конце концов. – А несчастные всем глаза колют. И тем более никто не хочет иметь дело с такой зловещей бедой, как моя».
Что ж, соглашалась она печально, ища опоры хотя бы в объяснимости происходящего, это ведь действительно страшно. Я бы, наверное, тоже стеснялась смотреть в глаза приговоренного. Да и вообще – все хороши, когда всё хорошо. А придави нас обстоятельствами – кто знает, какими мы станем. А может, как раз злыми, эгоистичными, никому ничем не обязанными… Может, тоже станем говорить, что зарплата мизерная, работа трудная, вас много, нас мало…
В Тане потихоньку прорастало что-то вроде примиренности с ее новым положением безнадежной больной, и от этого ей становилось легче. Никакие боли ее пока не беспокоили – и она не думала об ужасах недалекого будущего.
Зато, засматриваясь на тронутые осенними красками деревья в маленьком парке, через который шла домой, на траву, еще зеленую, на кусты, пеньки, поросшие какими-то тощими городскими грибами, она, как никогда раньше, умилялась и радовалась. Разве прежде все эти пустяки задевали ее внимание? Ну есть и есть – кто их видит?
Теперь то же самое, привычное до неразличимости дерево вдруг проявлялось, как в детстве проступала в неожиданной объемности переводная картинка из-под пелены полупрозрачной бумаги. Вдруг – ах! – дерево! Вся в бороздах кора, такая теплая на вид – живая до невероятности. Глаза словно стали не только видеть, но и осязать. «Это что, так бывает перед смертью?!» – изумлялась Таня.
