Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Ну, зачем вызывала, старуха?
— Камлать бы надо…
— Камлать над этим ребенком? Да ты что — не видишь, что ль, своим одним глазом? Это же вылитый Мельгайвач. Это внук его злого отца. Я знала, что он из мочи Мельгайвача родится. Так и вышло оно.
— Халагайуо! — схватилась за голову Абучедэ. — Да какие же ты грешные слова говоришь! Да как же бога-то не боишься.
— Тьфу! — Тачана плюнула на ребенка и вышла наружу, в бешенстве чуть не порвав полу ветхой ровдуги.
Оказавшись среди людей, она отыскала глазами Нявала и сказала ему:
— Слышишь, старик! За своим сыном гляди: как подрастет этот кукул, — она кивнула на тордох Пайпэткэ, — ты его к своему сыну близко не подпускай. И Хулархе скажи — к дочери чтоб не подпускал. Подпустите — так не говорите, что я молчала…
Она важно прошла сквозь толпу.
Старуха шаманка, к удивлению всего стойбища, не поджала хвост после позора на недавнем камлании. И она не просто хорохорилась. Она вела себя так, будто одержала победу. И эта наглость ее походила на самоуверенность.
Люди даже начали думать, что шаманское дело слишком сложное, чтобы вот так просто одного признать совсем правым, а другого побитым.
Ни один человек в стойбище, если не считать мужа шаманки Амунтэгэ, не мог бы поверить, что все дело тут в чукотском богаче и шамане Каке.
Люди не знали многого. Сегодня они не знали, что Кака приближается к Соколиной едоме, что владелец огромного стада бросил своих оленей в самую пору отела — чтоб встретиться с Тачаной. Чукча и Тачана затевали важное дело, такое важное и такое страшное, что история с Пайпэткэ и ее сыном в сравнении с этим была просто маленькой стычкой. Между прочим, старуха бесилась еще и по той причине, что богатый и крепкий здоровьем чукча глядел слишком уж далеко, а ее годы катились под гору…
ГЛАВА 10
В конце прошлого века на реке Анюй через каждые три-четыре года купцы и богачи всех мастей проводили большую торговлю или большой обмен, а проще говоря — собирались на ярмарку. Вначале ярмарки затевали купцы Средне-Колымского острова, но, когда в Нижне-Колымском остроге появились свои купцы, с которыми перезнакомились чукотские, юкагирские и ламутские богачи, ярмарками стал руководить Нижне-Колымский острог. Тем более что здесь появились первые, а потому более прыткие царские чиновники, а раньше их — до ужаса разворотливые казачишки-кабатчики.
По-разному проходили эти шумные сборища крупных и мелких менял. Все зависело от коньюнктуры, а стало быть, от настроения; разными были игры и попойки. Бывало и так, что товаров появилось мало, — тогда толкучка быстро рассасывалась, и приезжие возвращались в тундру, увозя обратно и песцовые шкурки, и мамонтовые клыки. В иной же год товаров прибывало столько, а ярмарка была такой горячей, что люди забывали о весне, и не раз чукчи и юкагиры обратный путь проделывали в половодье.
Чтобы не промахнуться, чтобы не обмануться в надеждах, богач Куриль еще зимой отправил в Нижнеколымск сына Петрдэ — Мэникана. А Мамахан, так тот сам съездил на разведку. Вести были хорошие. Впервые на ярмарку приедет американский купец Томпсон и другой, более молодой американский купец — Свенсон [64]. Стало известно, что Томпсон серьезно готовится к нынешней ярмарке — его подручный Потонча в эту зиму ни разу не появился в Улуро, потому что хозяин его придерживал товары до весны. Понятно, что об этом, конечно, узнали и русские купцы, которые не захотят остаться в дураках. В общем, ожидалась бойкая ярмарка.
Вот почему для простых людей тундры зима эта была особенно тяжкой: но хватало чая, табака, сахар совсем пропал, о горькой воде даже не вспоминали.
Едва начался отел оленей, Куриль прикочевал к Большому Улуро, быстро собрался и, не дожидаясь ехавших с запада Саню Третьякова и богача Татаева, двинулся со своим караваном на нижнюю Колыму. С ним отправились богач Петрдэ и его сын Мэникан. В помощь себе Куриль взял шурина Пураму. Десять упряжек загрузил Куриль оленьими шкурами, камусами, песцовыми шкурками, прихватил и немного мамонтовых клыков. Два каравана продвигались прямо через Халарчу, не пропуская по пути ни одного стойбища: оба родственника-богача старались побольше выменять песцовых шкурок…
Куриль никогда не был азартным или алчным менялой. Но он всегда был до предела расчетливым и уж облапошить себя не позволял никому. Сейчас он, однако, нервничал: американцы могут привезти редкостные товары и сбить цену дорогим шкуркам и клыкам мамонта.
Вот под такую горячую руку и попался ему на дороге Кака. Чукча явно ехал в Улуро, а о ярмарке как будто забыл.
— Мэй, еттык! — бросил Куриль привычную фразу, с подозрением оглядывая пустую нарту.
— И-и, — как-то робко ответил Кака.
— Вроде бы в наши края направление держишь?
— К вам. Тачана вызвала. Вон ее муж сзади едет. Зачем позвала — не знаю, послания не было. Просит — и все…
Куриля не проведешь. Бросить стадо перед отелом и ехать, не зная зачем? Лицо его побагровело, губы жестко сомкнулись, глаза спрятались в холодном прищуре.
— За Пайпэткэ взялись?
Чукча заерзал на нарте, но нашел в себе силу деланно улыбнуться:
— Пайпэткэ? Да что ж она одна только на свете? У шаманов есть и другие дела. Ей-богу, не знаю, зачем зовет.
— Мэй, смотри! Если тронете Пайпэткэ — ты со мной будешь дело иметь. А меня Друскин шутником не считает… — Куриль натянул вожжи, и олени дернули лямки.
На Амунтэгэ он и не посмотрел — молча проехал мимо.
— …Развелось шаманов, как вшей у незамужней чукчанки, — пробормотал он. — Кто захочет, тот и становится шаманом.
Встреча с Какой сильно растревожила Куриля.
"Это что же получается? — размышлял он в сердцах. — Я считаюсь начальником юкагиров, а шаман-чукча едет к моим людям и без меня будет делать все, что вздумается?.."
Кака уже не был головой чукчей. Исправник Друскин отобрал у него печать, потому что он ошаманился. И Куриля тем более раздражал этот черт со сверкающими белками глаз на темном, как закопченная ровдуга, лице. Вроде бы недоверие выказали ему, принизили перед людьми — а он стал шаманом и теперь не только взял власть над чукчами, но подбирается к юкагирам, а захочет — подберется еще и к ламутам.
У Коньковой речки караван остановили, чтобы заночевать. Надергали ивняка, разожгли, костер, поставили котелок со снегом — кипятить чай. И тут Куриль опять заговорил о том же:
— Я чего боюсь-то? Задумает Пайпэткэ рожать, а их двое; на что хочешь людей подобьют. И заступников нет. Одна Лэмбукиэ…
— Да будет тебе головой камни без толку ворочать, — заметил старик Петрдэ.
