Иван Сажин - Полигон
Вспомнилось, как и он краснел в апреле, не сдав на второй класс. По команде «Вперед!» он тогда поспешно отпустил педаль сцепления. Танк резко дернулся и замер. Прошло около шести лихорадочных секунд, прежде чем удалось оживить умолкший мотор. Случилась обычная для торопыг история: при трогании с места забыл добавить двигателю оборотов…
Сейчас Гурьян был точен во всем. Почувствовал проснувшуюся силу танка, по радио доложил о готовности. Включил вторую передачу, взял рычаг на себя, — решил стартовать с помощью планетарного механизма поворота. Все-таки усвоил тогда, на болоте, горький урок.
Машина легко взяла с места, быстро набрала скорость. Парень уже знал, что выиграл секунды полторы, и звук гудящего мотора вошел в него звонкой песней. Произошло то, чего никогда не бывало с ним: рычаги и педали танка стали как бы продолжением его самого. Руки и ноги, тысячекратно усиленные мощью стального богатыря, обрели небывалую чуткость и точность. Наверное, вот это единение с боевой машиной ветераны и зовут чувством слитности.
Первое препятствие — ограниченный проход на спуске — надвигалось лабиринтом пестрых столбиков: поворот за поворотом, только успевай подавать на себя то левый, то правый рычаги. А чтобы танк не задевал ограничители, упереться вот так локтями в колени, уловить ритм, и все будет хорошо!
Т-55 маневрировал с опаской живого существа. Прошел! Без штрафа!.. Теперь до очередного препятствия можно лететь вихрем, разметая грязь и воду. Да что могучему броненосцу этот дождь, эти лужицы!
Теперь одна мысль владела Гурьяном: вести машину быстрее, точнее. Разумеется, это не простое дело. Много нужно знать механику на трассе! И не переключать лишний раз передачи — это отнимает дорогие секунды, и не делать лишних поворотов — на них теряется скорость, и мгновенно действовать рычагами и педалями управления, и следить, чтобы двигатель работал на нужных оборотах.
Позади колейный мост, «минное поле», брод. Скорость, скорость! Все теперь от нее зависит. Гурьян почти телесно чувствовал, как отвоевывает дорогие секунды. Машина пела, несясь по трассе. Он знал, что идет с запасом времени, что получит высокую оценку, и предощущение радости волновало его. Давненько не навещала его удача, забыл ее вкус. А это так приятно! Не все же захватывать похвалы выскочкам да подлизам. Где теперь Савчук?.. На собрании распинался, чуть ли не в грудь себя бил: вот я уже второй класс нюхаю, а ты, Гурьян, как был, так и останешься с низкой солдатской квалификацией. Дудки! Посиди сегодня ты в луже. Он замедлил скорость у пригорка, включил первую передачу. Сам по себе пригорок не так уж крут, но есть там препятствие, именуемое эскарпом. Оно коварное! На нем-то и срезались Гафуров и Савчук. На мгновение сжалось сердце: «Неужели и я тут задержусь?» Преодолевать эскарп надо под прямым углом, и как только гусеницы коснутся его, плавно увеличить подачу топлива, чтобы машина поднималась без рывков, иначе заглохнет мотор. Гурьян так и делал. Но что это? Впереди, как раз по левой колее, каменная стенка обрушилась. «Это Савчук или Гафуров долбанули ее!» — понял танкист. Что теперь делать? Идти прямо — гусеница при подъеме соскользнет — земля-то сырая! — и танк скатится назад. Вот тебе и удача!
От напряженного раздумья сразу взмок. Отходить назад нет времени, — и он двинулся на препятствие с небольшим поворотом вправо, так, чтобы левая гусеница миновала разрушенный участок. Весь окаменел, пока танк, задирая нос, карабкался на стенку. — Не сорвись, родимый! — шептали его губы. Не подвела стальная гусеница, не соскользнула с препятствия. На какие-то доли секунды пятьдесятпятка зависла, оторвавшись кормой от грунта, перевалила центром тяжести через эскарп, облегченно загудела. Вот этого момента и ждал Гурьян с настороженностью зверя, — тотчас уменьшил подачу топлива. Иначе получится печальная музыка: богатырская машина без нагрузки взревет мотором, сделает прыжок, ударится всей тяжестью и заглохнет.
Передние катки с гусеницами плавно легли на землю. Теперь снова — скорость, скорость! И некогда смахнуть капли пота, обильно выступившие на лице. И опять все обернулось песней. Стальной мотор торжествующе орал об удаче, — это он вытянул многотонную махину на стенку, сделал немыслимое. В гуле его как бы угадывались слова: «А ты подружись со мной — не того еще добьешься! И классность тебе повысят, и звание присвоят, и еще раз утрешь нос зазнайке Савчуку».
Трасса осталась позади. Только что преодолена залитая водой воронка. С последнего взгорка Виноходов уже видел вышку, столбики исходной линии, стоящего около них командира роты с секундомером в руке. Тот ободряюще поднял большой палец. «Значит, время отличное!.. — обрадованно дрогнул Гурьян. — Значит, я снова механик. Ура!..»
Когда жаркий от неистового бега танк пересек финишную линию и застыл на месте, парень живо, по-мальчишески выскочил из люка.
— Ну как, товарищ лейтенант?
— Отлично! Поздравляю, — сказал ротный и пожал ему руку.
Русинов и себя поздравлял: он вытянул танкиста, от которого отмахнулись другие, помог ему обрести уверенность в себе. Видя как осветилось лицо солдата, он сам испытал чувство радости.
— Молодец ты сегодня! Лучше всех выполнил упражнение.
— Спасибо, товарищ лейтенант, — пробормотал Гурьян, взволнованный и смущенный похвалой. И тем, что встретили его у финиша. И тем, что руку пожали.
— Что там с эскарпом?
— Нарушилась стенка в одном месте. Теперь надо брать правее на полметра.
— Что ж, еще раз молодец… Слышал, Ковров?.. Твой черед.
По танкодромной трассе снова неслась стальная машина, оглашая окрестности могучим ревом. Русинов заполнял журнал учета боевой подготовки, сравнивал новые оценки с оценками за прошлые месяцы. Новые были намного выше. — «Ежели так и дальше пойдет, к октябрю рота станет отличной!»
Зажмурив глаза и заложив руки за смуглую шею, — весь напрягся, распрямил затекшую спину. Рабочий день окончен, можно и домой идти (ключ от полученной на днях квартиры лежит в кармане и напоминает о грядущих радостях бытия!). Да вот не отпускает этот самый журнал. Анатолий испытывал чувство гордости, не без удали восклицая в мыслях: «А ведь мы кое-что могем!» Помечталось об итоговом ротном собрании в конце года. Разумеется, что-нибудь бодрое, зажигательное сказать нужно танкистам.
Он обычно ставил перед собой конкретные цели. И новые мечты его были таковой целью. Вполне достижимой, реальной. Став ротным, Русинов умело приводил в действие внутренний механизм подразделения, и все шло так, как ему хотелось. Он теперь походя решал многое из того, над чем недавно ломал голову часами…
В канцелярию вошел Микульский. Фуражка победно сдвинута над влажным морщинистым лбом, в блеклых глазах — удовлетворение.
— Все, командир! — с облегчением молвил он, садясь около стола на табуретке. — Закончил беготню. Завтра выпишут документы.
— Поздравляю, Серафим Антонович.
Прапорщик брал последний отпуск перед увольнением в запас, и потому отвечал на поздравление сдержанным вздохом. Ротный понял его, спросил:
— Чем думаешь заниматься в отпуске?
— Рыбалкой, — Микульский достал сигареты. — Закурим?
— Давай… — Затянувшись дымком, Анатолий заговорил с задумчивой улыбкой. — Да-а, рыбалка вещь приятная. Когда-то любил ее крепко, хотя попадалась больше мелочь. Крупную браконьеры сетями повыдушивали. А у вас тут есть солидная?
— Ого! — рассмеялся Микульский, показывая желтые, изъеденные никотином зубы. — Иной раз такой чертяка залезет на крючок, что еле-еле управишься с ним. Помню, года три назад ездил с женой к ее родичам на Волынь. В колхозных озерах там карпы — что твои поросята. А сторож — свояк…
— Значит, снова отведешь душу на рыбке?
— Потешу себя, — подтвердил прапорщик.
В дверь канцелярии раздраженно и нетерпеливо постучали.
— Да-да! — разрешил ротный.
Вошел донельзя расстроенный Виноходов. По его грустному виду легко можно было догадаться, что получил он печальное известие.
— Что опять стряслось, Гурьян? — спросил Русинов.
— Стряслось… — Солдат положил на стол густо исписанные листки из тетради. — Вот какую цидулку мамаша накатала!
— Посмотрим, что тебя опечалило.
Взяв листки, Анатолий начал читать. Не письмо, а крики и проклятья человека, у которого прямо из рук вырвали жирный, лакомый кусок. И начиналось оно не с привета, а с крика:
«Гурьян! Да знаешь ли ты, несчастный, что наделал! Ты оставил отца-мать без куска хлеба на старостях лет — вот что ты наделал своим доносом. И сам себя, щитай, дочиста ограбил. Ты же мог иметь машину, и не одну. Да с гаражом, да с дачей! По гроб жизни обеспеченный был бы… А теперь у тебя — ну ничегошеньки нет! Даже с твоей долгосрочной книжки выхватили семнадцать тыщ. Клала, думала, сделаю тебе подарок к свадьбе… Ох, распаразит ты нещасный! Ведь пришло обэхээс и выскребло подчистую все мои загашники! А я столько лет по рублику собирала и пуще глаза берегла. Ну и что, коли я пьяньчужкам двадцать лет вино не доливала и разбавляла его водой? Никто из них не издох от етого, только здоровше остались, Зачем было указ такой давать? Ведь меня и с работы уволили без права поступать больше в торговлю!..
