Иван Сажин - Полигон
— Кем устраиваешься?
— Ой, не спрашивай! — засмущалась она. — Кассиршей в аптеку… Я же тогда техникум бросила, осталась без специальности.
— Ничего. Главное — прошла жизненный курс. Светлана перехватила его нескромный взгляд, и ей вдруг сообщилось его волнение. В замешательстве взялась ладонями за щеки.
— Я кажется захмелела… Лицо горит.
— Вино слабенькое. Чепуха! — сказал он. — Постой, а как ты узнала, что я здесь, в Ульяновске?
— Мне сказали адрес Толи Русинова — я написала ему и спросила о тебе. Вчера получила ответ. Толя такой отзывчивый. — Она порылась в сумочке. — Вот его письмо… Говорит, что ты переживаешь, чувствуешь себя несчастным. Это так тронуло меня…
«Да, на выдумки Русинов мастер!» — вздохнул он.
Повеяло заунывностью далекого вечера, когда Светлана порвала с ним. У нее тогда с Байковым произошла временная размолвка, тот уехал на практику. Вот в этот период Евгений и сблизился с ней. Порывистая, то веселая, то задумчивая, она в две недели покорила его, а потом — оставила.
Пережитое разочарование, горькая обида как бы вновь вернулись на минуту, и он пробормотал:
— Да, Зайчонок, тогда ты сказала, что любишь другого…
— Женя, ради бога! — взмолилась она. — Не таи на меня обиды. Я просто была глупа, и на зло родителям спешила выйти замуж… Если б ты знал, как я часто потом вспоминала тебя! Я же понимала, что сделала тебя несчастливым, и говорила себе: «Поделом тебе, вертушка! Это за Женю. Такого парня ты променяла на двойное дно».
Постигшее разочарование в замужестве притушило в ней былой огонь гордости: она боялась, что упустит свое время, и на всю жизнь останется безутешной.
— Женя, ты еще ни с кем не связал свою судьбу?
На него смотрели ждущие, обожающие глаза. И от какого-то тайного трепета по коже поползли мурашки.
— Пока нет… А что?
— Женичка, я знаю, ты меня любил! Не отталкивай меня, не разбивай вконец мое сердце. Умоляю!.. Я докажу тебе самой ласковой преданностью, как раскаиваюсь, что была тогда слепа. Я так поняла, так оценила тебя, Женя!.. Ты был первым среди курсантов училища. Твой ум, твое сердце, твои возвышенные интересы увлекали многих. Я же видела это! И у меня было время подумать, оценить тебя. С каждым днем ты выходил чище и прекраснее!..
Еще противясь, он покорялся ей. Она снова обретала над ним власть, будто опять выходила из-за кулис на сцену с розой в волосах и начинала монолог. Но не одно прошлое подкупало его. В ее мнении он и сейчас пребывал на той же непогрешимой высоте. Она врачевала его израненное неудачами сердце.
Он не был пьян, но достиг той степени нетрезвости, когда робость и неуверенность сменяются безоглядной мужской решимостью, — привлек к себе это любящее его, прелестное и грешное, наказанное жизнью существо. Ее руки венком обвили его шею.
— Женя!.. Женя! — призывно шептали ее губы.
С минуту стояли у стола, целуясь. Она теперь была по-женски слабой и доступной, чем-то напоминала бездомную кошку, что соскучилась по ласке и теплу.
Он поднял ее, покорную, и унес в свою комнату…
Лейтенант Русинов терялся в догадках. На утреннем разводе командир части подозвал его и спросил, чем он занят сегодня после службы. Выслушав, сказал, чтобы к семи вечера непременно был у него. Да не в кабинете, а на квартире. И добавил с чуть приметной усмешкой, что есть очень важный разговор.
В роте у Русинова все было нормально. Да и не стал бы Одинцов вызывать его к себе на дом, чтобы поговорить о ротных делах. «А что ежели батя узнал о моем сватовстве и намерен потолковать об этом?» — предположил он в смущении, однако, подумав, нашел, что толковать тут совершенно не о чем.
Разумеется, Анатолий переживал неудачу. Впрочем, переживания были такого рода, когда не знаешь, плясать или плакать. Лена то любила его! И согласна выйти замуж. От нее вчера пришло письмо со словами «любимый», «целую». В них было столько счастья и сладкой муки, что отказ ее родителей виделся некоей досадной оплошностью, которую он сам и совершил.
«Все устроится! А то, что Женька проболтался, чепуха», — думал он, и нежная волна подхватила его, понесла… Лена писала, что дома у них кладбищенская тоска: отец и мать который день не разговаривают ни друг с другом, ни с ней. Закончила ободряющими словами: они все равно согласятся. В конце письма просила без задержки дать ответ.
Ответ пока не написал, — некогда. Кроме него, в роте остался лишь лейтенант Винниченко, так что в пору караул кричать. И танко-стрелковые тренировки, и огневая, и вождение — все на нем. И крутится он, как белка в колесе. Сегодня даже на обед не ходил: в спешке готовился к занятиям по легководолазной подготовке. К Одинцовым Анатолий пожаловал с опозданием, заметно уставший от быстрой ходьбы. Открыла ему, Нина Кондратьевна. В нарядном вечернем платье, с обдуманно-строгой прической, она встретила его приветливой улыбкой.
— Входите, Толя! Ждем вас.
На Русинова повеяло праздничной обстановкой, царившей, в доме. Едва поздоровался с хозяйкой, как увидел плечистого кареглазого лейтенанта с румяными щеками. Удалью, молодостью дышала его завидная стать. Вылитый Георгий Петрович! Разве что лоб не так выпирал — русые волосы зачесаны не назад, а вправо, с низким пробором.
— Наш меньший, Володя! — сообщила мать ласковым голосом.
«Так вот какой тут важный разговор! — уразумел Русинов, и тоже озарился улыбкой. — Теперь понятно». Они обменялись взглядами, как бы оценивая друг друга. В облике и в пожатии юного Одинцова была сила, располагающая простота.
В это время из комнаты вышел сам хозяин — в легкой армейской рубашке при погонах, но по-домашнему без галстука. И как-то особенно выделялся иней седины на его висках.
— Мне уже выделили жилье в городе, так что мы с Ниной Кондратьевной скоро отчаливаем от этой пристани.
— Спасибо, Георгий Петрович, — еще раз поблагодарил Загоров. — А не многовато ли для нас двоих?
— Это квартира командира полка. Дается она тебе авансом, с расчетом на прибыль в семье. Квартира счастливая. Мы с женой тут вон каких двух орлов вырастили. Того же и вам желаем!
Нина Кондратьевна пригорюнилась и по извечной женской повадке потянула платочек к глазам: жаль было оставлять обжитый уют.
— Отец, а где Володя-то голову приклонит?
— Не волнуйся, мать: холостяку найдется место в общежитии.
— А знаете, я передам ему и свой взвод, и свою счастливую койку! — весело сказал Анатолий. — С условием, что новый командир полка уступит мне прежнюю квартиру. Тоже с расчетом на прибыль.
— Ай, Русинов! Не теряется нигде, — мотнул темноволосой головой Чугуев. — А не боишься, что снова заупрямятся родители невесты?
— Не заупрямятся. Я все обдумал… Мы тогда избрали неверную тактику — пошли в лобовую. Вот и отбили нашу атаку. На войне ведь главное — маневр… Короче говоря, я скоро женюсь.
Слова лейтенанта были встречены веселым одобрением.
— Как, Алексей Петрович, возражения будут? — спросил Одинцов.
— Возражений нет. Но желательно, чтобы жених при маневре не нарвался на новый сюрприз.
Тут Георгий Петрович обратился к Русинову:
— Доложили мне, лейтенант, что на зачетном упражнении все твои люди стреляли отлично. Как это тебе удалось? — он повернулся к Загорову. — Алексей Петрович, это не потемкинские деревни?.. А то ведь трудно поверить, чтобы все до единого наводчики и командиры танков показали высший результат.
— Оценки заслужены честно, — отвечал Загоров. — Сам проверял. А вот как он их добился, откровенно говоря, тоже удивляюсь.
— Секрет фирмы! — рассмеялся Анатолий с озорным блеском в глазах.
— А все-таки?
— Я сделал простую вещь: каждому из наводчиков и командиров танков своего взвода поручил солдат из двух других взводов. Три недели так вкалывали на танко-стрелковых, что небу жарко было. И вот — результат!
— Что ж, такому результату не грех и позавидовать.
— Русинов не может без мудростей, — заметил Чугуев с усмешкой в усах. — Додумаются же! Некоторые из наводчиков и во сне бормочут то, что будут делать при выполнении упражнения.
— На то и командир: не только руками да ногами, но и головой работать должен. Головой даже больше… А это хорошо, Русинов, что вытянул роту из прорыва, — одобрил Одинцов.
Анатолий вдруг поднялся, серьезный, сосредоточенный.
— Разрешите и мне сказать?.. Предлагаю выпить за суровую, мудрую школу полковника Одинцова. За ту школу, которая началась в годы войны и обогатилась в дни мирной учебы. За вас, Георгий Петрович!
Тост был принят с одобрением. Нужен был такой тост. И хорошо, что сказал его молодой командир роты.
— Спасибо, Русинов. Для такого ученика, как ты, ничего не жалко… Спасибо, я тронут.
На долгом и сложном пути каждого военачальника немало узловых станций, много раз приходилось переходить с одной должности на другую. Но тяжелее всего оставлять полк. Это не просто очередная ступенька — это родная семья, где ты стал отцом для многих.
