Иван Сажин - Полигон
— Спасибо, Русинов. Для такого ученика, как ты, ничего не жалко… Спасибо, я тронут.
На долгом и сложном пути каждого военачальника немало узловых станций, много раз приходилось переходить с одной должности на другую. Но тяжелее всего оставлять полк. Это не просто очередная ступенька — это родная семья, где ты стал отцом для многих.
— Спасибо, — молвил он еще раз, как видно, справившись с волнением. — Вот сын у вас остается… Как, Володя, не подведешь отца?
— Буду стараться, папа, — отвечал Одинцов-младший.
— Старайся, сынок. Если вначале даже поскользнешься где-нибудь — в службе всякое бывает — все равно старайся. Это заметят. И оценят, и поверят, и помогут… А вообще, откровенно говоря, трудно тебе будет служить в моем полку. Если иному подчас можно и кое-как, то тебе никогда нельзя расслабляться.
Давно наступил вечер. Догорали лиловые зарницы и по небу рассыпались яркие звезды. Русинов возвращался в общежитие в чудесном настроении.
— Толя! — неожиданно позвал его знакомый женский голос.
Русинов оглянулся и увидел под ветвистым кленом заведующую столовой.
— А, Люба!
Едва подошел, она прильнула к нему.
— Ты был у командира?
— Да… А ты откуда знаешь?
— Мы, бабы, все знаем… У Одинцовых сын приехал из училища, будет служить здесь. А сам-то Георгий Петрович скоро улетит в верхи.
— Вот это осведомленность! — подивился Анатолий.
— Ах, не о том я хотела сказать! — вздохнула Люба; голос у нее пресекся, стал жалобным.
— Что случилось?
— А-а, старая песня!.. Муж опять недругом стал. Как приехал из отпуска, так и отделился. — Ее душили слезы, и она уткнулась в его плечо. — Пришло письмо из села на мое имя. Пишет девушка, с которой он дружил раньше. Все равно, говорит, он к ней вернется… Да что я, совсем такая негодная, что ли? Придет домой, ляжет на раскладушке и дерет храпака. Разозлилась нынче я и говорю: «Раз не нужна тебе, пойду поищу другого!» И дверью хлопнула… Толя!
Анатолий вмиг протрезвел, сообразил, какая беда ходит за ним по пятам. Нет, хватит приключений!
— Поздно, Любушка, женюсь я!
Она вскинула голову, пристально глянула на него.
— Значит, и ты не пожалеешь меня?
— Пойми, жениться собрался!
— А если я приду к твоей молодой жене и скажу, что ты мой? — пригрозила она.
«Вот это да! — охнул он мысленно. — Ну спасибо за науку. И Женьке спасибо… Нет худа без добра».
— Не посмеешь, Люба, — твердо и неуступчиво прервал ее Анатолий.
Женщина оттолкнула его от себя с такой силой, что он больно ударился о дерево.
— Бесчувственный чурбан — вот ты кто! — негодовала она. — И дура та, что замуж за тебя пойдет…
К счастью для обоих, послышался призывной голос:
— Люба-а!.. Люба-а!
— Наконец-то зашевелился мой медведь! — с едким смехом заметила она. — Ну хоть позлю его… Да-а! — отозвалась она.
— Ты где-е?
— Поищи, родненький, поищи!
Анатолий поспешно удалился, но до его слуха донеслось:
— С кем ты тут шашни строишь?
— Что не видишь разве?.. Был молодец да улетел.
— Пошли домой! А то сверну голову и тебе, и полюбовнику.
— Смотри, какой грозный! Так я тебя и испугалась…
Голоса их, вначале громкие и рассерженные, постепенно затихали. Кончат они в объятиях друг друга. И позже будут повторять сцены неверности, вспышек страсти, ревнивых ссор и примирения. Что поделаешь, жизнь — штука сложная.
Анатолий заторопился к себе в общежитие.
— Ну, баба! — бормотал он ошеломленно. — Прямо разбойница. Холера, так сильно толкнула! Плечо-то болит… Знала ведь, что муж пойдет искать, и поджидала другого, чтобы подразнить. Ну, баба!
Темно-серые клочковатые тучи жались к самой земле, чуть ли не цепляясь за смотровую вышку. Дождь зарядил всерьез и надолго. Поле танкодрома, покрытое подпалинами раскисшей глины, пузырчатыми оконцами бесчисленных луж, представляло грустное зрелище.
— В такую погоду только у телевизора сидеть, — проворчал белобрысый младший сержант Савчук, отмывая в луже захлестанные грязью сапоги.
— Погода знает, что делает, — пошутил скуластый сержант Ковров. — Как говорил Суворов, тяжело в учении — легко в бою.
— Умолкни, остряк-самоучка! — осадил его насупленный Индришунас. — О трассе думай, еслиф не хочешь срезаться.
О трассе думали все. Думал и Гурьян Виноходов, который волновался больше других. Быть или не быть ему механиком? Неужели так и уедет домой, как самый неспособный и безнадежный? Самолюбие его задевало именно то, что на него смотрят, как на неисправимого растяпу.
Глаза Гурьяна обозревали поле с постигающей пытливостью. Да, тут бодряческим наскоком не возьмешь — нужен продуманный расчет, прикидка на каждое препятствие. Если смотреть на трассу от столбиков исходной линии, откуда ринутся вперед машины, то она кажется бесконечной, и теряется где-то там, за мутноватой дождевой завесой. Гурьян не то что изучил — ногами исходил танкодром вдоль и поперек. Но сегодня все — загадка. Воронка, конечно, залита водой, и танк будет почти нырять в желтоватый глинистый раствор; колейный мост по-рыбьи скользкий: чуть неточно возьмешь — сразу скатишься с него. И считай, приехал.
После недавнего собрания, где сослуживцы, наконец, приняли его извинение, вернули ему дружеское участие, он многое обдумал. Обидевшись тогда на сослуживцев, Гурьян долго держался отчужденно. И вдруг понял, что нет более тягостного ощущения, как сознавать себя в чем-то недостойным других. И потому сегодня хотелось не просто пройти трудную трассу, но пройти ее лучше всех.
Честно говоря, это Русинов перекроил ему наново душу. Дотошный лейтенант нигде не забывал о нем. Обладая цепкой памятью, терпеливой, уверенной настойчивостью, он обучал и наставлял солдата с твердым убеждением, что тот непременно вернется за рычаги танка. Что-то таилось в ротном, чертовски простое, завораживающее, и не было сил противиться его обаянию.
Недавно на тренировочном вождении Русинов подошел к нему, заговорил:
— Слушай, Виноходов, почему у тебя на поворотах танк идет, как балерина по сцене, туда-сюда? Силы в руках нет, что ли?
— Сила-то есть, да уверенности мало, — признался парень. — Чуть дернешь за рычаг, а танк уже «нервничает».
— Вот оно что!.. Знаю, был у нас в училище один дергун, так ему посоветовали… Слушай, это и тебе пригодится. Ты при поворотах — локтями в колени, слегка, для устойчивости рук. И тогда рычаг пойдет ровненько — движение руки будет приторможено. Давай попробуй, а завтра отработаешь этот прием на тренажере.
Первыми начали вождение офицеры роты, прапорщик Микульский. С ревом уходили с исходной линии бронированные машины, оставляя за собой широкие, тут же заливаемые водой ленты следов. Танки подгоняло зачетное время, отводимое на упражнение.
Затем настал черед командиров экипажей, механиков. Сидящий в остекленном, похожем на веранду помещении смотровой вышки, капитан-инженер Потоцкий ставил одну пятерку за другой. Оценки были заслуженные, — танкисты честно трудились накануне.
И вдруг молодой механик Гафуров едва-едва уложился в зачетное время. После него задерживался на трассе и очередной танк. За рычагами на сей раз сидел не новичок…
Вот пятьдесятпятка появилась на последнем пригорке, вздыбилась, показав замызганное днище, устремилась к финишу. Потоцкий деловито-озабоченно постучал пальцем по секундомеру.
— Видите, Русинов, вторая «удочка» наклевывается!
— Не знаю, что с ним стряслось! — недоумевал лейтенант. Пожав плечами, стал спускаться с вышки.
Подвел один из лучших танкистов роты, младший сержант Савчук. Ни разу не получал ниже четверки, а тут — на тебе, сорвался на зачете!
Танк резко затормозил у столбиков исходной линии, качнулся и замер. Савчук выбрался из люка, весь потный и красный.
— Почему в норму не уложился? — хмуро встретил его ротный.
— Кулиса заела на эскарпе, товарищ лейтенант.
— Она что, вышла из строя?
— Не знаю, — неопределенно отвечал механик, опуская голову: так сильно переживал свой промах.
— Все ты знаешь! Не в кулисе особинка. На царство потянуло — хотел поскорее проскочить препятствие, а машина взяла и скатилась назад. Вот и проворонил время. Так, что ли?
Парень кивком подтвердил: именно так и было. Он готов был провалиться сквозь эту мокрую, залитую дождем землю.
— Виноходов, на трассу! — кинул лейтенант и зашагал к вышке. Даже по спине видно было, как он расстроен срывом Савчука.
Гурьян не без робости занял место механика (двое перед ним срезались!). Проверил по себе сиденье, опробовал педали и рычаги.
На трассе немыслимы оплошности да заминки: потерянные секунды потом и зубами не вырвешь.
Вспомнилось, как и он краснел в апреле, не сдав на второй класс. По команде «Вперед!» он тогда поспешно отпустил педаль сцепления. Танк резко дернулся и замер. Прошло около шести лихорадочных секунд, прежде чем удалось оживить умолкший мотор. Случилась обычная для торопыг история: при трогании с места забыл добавить двигателю оборотов…
